— Не держите впроголодь дворян, особенно до того, пока они не напишут письма домой о выкупе после общения с доном Себастьяном и идальго де Муром, — ответил Анри, бросив многозначительный взгляд на аристократа.
— Как вам будет угодно, сеньор капитан, — заулыбался марран, потирая руки. — А как ваши планы насчёт красочной? Я уже нашёл для вас пару человек, но, смею предположить, что из-за вчерашних событий решение по энкомьенде было отложено. Вы уже знаете, на какой день кабильдо перенесло рассмотрение заявок?
— Кабильдо не будет больше заниматься этим вопросом, — голос Анри был спокоен, но внимательным глазам старого еврея не ускользнула хмурая тень, пробежавшая по его лицу. — Тем не менее люди нам понадобятся на каменоломне — сеньору Раулю нужны будут охранники. К тому же губернатор пообещал наградить меня ещё одной асьендой, когда я верну в Белиз сеньору Паулу, но с условием, что я поставлю там красочную.
— Да возблагодарит Всевышний сеньора губернатора за его справедливость! — вознёс к небу руки сеньор Хакоб. — Вы уже думали, что ещё будете делать на этой земле, кроме красок? — озаботился управляющий.
Анри кивнул:
— Участок обещан довольно щедрый, так что будет у нас и красочная и лесопилка. После похорон займитесь подготовкой всего необходимого для реализации, сеньор Хакоб. Вскоре после возвращения из экспедиции мне придётся вновь покинуть город, так что заниматься новой асьендой придётся вам.
Управляющий, уже было положивший руки себе на голову, чтобы традиционно начать причитать, вдруг резко передумал и с совершенно серьёзным видом склонил голову:
— Как вам будет угодно, сеньор капитан! Я займусь этим сразу же, как минет угроза голодного бунта. Но, сеньор капитан, было бы справедливо обсудить повышение моего жалования, поскольку новые обязанности потребуют от меня дополнительных затрат сил душевных и физических.
— Справедливо, — с не менее серьёзным видом ответил Анри. — Но мы обсудим это после того, как я смогу оценить ваши усилия, потраченные на будущую асьенду. Сейчас же я хотел бы проститься с людьми, отдавшими свои жизни за наш с вами город, сеньор Хакоб, а затем заняться приготовлениями к экспедиции, — и не дожидаясь возражений управляющего, направился к складам, от которых доносились мерные стуки топоров, а почти всё свободное пространство вокруг них было заставлено гробами из грубых нетёсаных досок. Марран, за годы службы хорошо изучивший «сеньора капитана» и усвоивший, когда и как можно настаивать на своём, а когда лучше помолчать, лишь тяжело вздохнул и покорно поплёлся следом.
Анри, заметив солдат, наблюдавших за тем, как несколько английских матросов укладывают в только что завершённый гроб тело одного из погибших пехотинцев, подошёл к ним и спросил, кто из них старший.
— Я, сеньор, — выступил вперёд невысокий крепко сбитый мужчина лет сорока. — Моё имя Ротлан Иглесиас, я капрал абордажников с фрегата «Сокол». Наш капитан приказал нам присматривать тут за пленными.
— Сколько их? — кивнул Анри в сторону гробов.
— Не знаю, сеньор альмиранте, — смутился капрал.
— Около часу назад привезли из госпиталя тридцать восьмого, сеньор капитан, — раздался высокий голос управляющего.
Анри приказал убрать ещё не заколоченные крышки, снял шляпу, перекрестился и, тихо выговаривая на латыни слова молитвы: «Вечный покой даруй усопшим, Господи, и да сияет им Свет Вечный, да покоятся они с миром!» — двинулся между гробами, заглядывая в заострённые смертью черты побледневших обескровленных лиц. Жаркое карибское солнце делало своё дело, торопя людей вернуть земле то, что взял у неё когда-то Творец для создания человеческой плоти[149], но послушные католическим канонам испанцы терпеливо оплакивали почивших, дожидались третьего дня от кончины, не взирая на всё усиливавшийся трупный запах. Вот и Анри, верный традициям и по зову благородного сердца ходил сейчас среди гробов, отдавая последнюю честь защитникам Белиза и прося у бога снисходительности к тем, за кого в силу тех или иных обстоятельств не было кому просить. Увидев знакомое лицо, альмиранте между словами молитвы вставлял его имя, невольно вспоминая связанные с этим человеком моменты своей жизни, а встречая незнакомые лица ещё горячее читал слова обращения к Матери Божьей, прося у неё заступничества за этих мужчин перед сыном её. Увидев среди погибших старого солдата Максима Гомеса, присоединившегося к Анри ещё на «Чайке», он присел у его тела, не успевшего упокоится в гробу и ожидавшего своего последнего пристанища на земле, прикрытый старой парусиной. В памяти всплыл эпизод одного из первых боёв, в котором опытный каталонский вояка прикрывал спину молодому отважному торговцу. «Покойся с миром, старый солдат!» — мысленно пожелал Анри душе каталонца и, самолично прикрыв лицо погибшего, поднялся. Неподалёку, вдоль рядов тел, прикрытых парусиной, медленно шёл дон Себастьян с непокрытой головой, что-то бормоча. Прислушавшись, Анри различил слова молитвы: «Бенедикта Ту ин мулиерибус эт бенедиктус фруктус вентрис туи Йезус! Санкта Мария, Матер Деи, ора про нобис пеккаторибус нунк эт ора мортис нострэ…». Дождавшись, когда капитан-лейтенант завершил свой траурный обход, Эль Альмиранте насадил шляпу и, кивнув дону Себастьяну, дал сигнал батракам и под удары топоров, заколачивавших крышки гробов, направился к воротам…
Как только кукушка на часах прокуковала четыре раза, Агата мягко остановила фонтан откровений пана Бенеша, пообещала ему при следующем визите провести с ним небольшую медитацию, напомнила о необходимости неукоснительного выполнения её рекомендаций и, попросив передать ожидавшей в коридоре пани просьбу пару минут подождать, проводила пациента до двери. Подтянув шишки-гири старых часов, специально для кабинета выпрошенных у бабушки мужа, Агата устало опустилась на диван. Рабочий день ещё не закончился, а силы были на исходе. К счастью, за дверью ждала последняя пациентка. Прежде чем позвать её, чтобы взять себя в руки Агата несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь избавиться от печали, передавшейся ей от Анри, когда тот узнал о гибели своих капитанов и волнения, вызванного арестом испанца.
Когда прозвучали слова: «…в тяжких преступлениях против Испании и веры…», по спине Агаты побежал холодный ручеёк, а в голове тут же всплыли картинки застенков инквизиции с дыбой и знаменитым «испанским сапогом», «Молот ведьм» и Торквемада. Даже не задумываясь над тем, чей испуг облил её потом, женщина, осознавая, что вместе с Анри и ей придётся прочувствовать все «прелести» допроса «с пристрастием», откинулась на спинку стула, дрогнувшим голосом сослалась на сердечный приступ и, пообещав пациентке провести дополнительную бесплатную консультацию, попросила её уйти и закрыла глаза. Напряжение нарастало, а из глубины подсознания вылезал ужас. Лишь когда заговорил дон Себастьян, Агата почувствовала, как страх стал медленно покидать её сознание. Когда же рядом с Анри появился Фернандо, пришла уверенность что всё обойдётся. Тем не менее пережитые волнения лишили женщину сил, и она позвонила мужу, попросив его приехать за ней на машине. Ярослав сразу понял, что случилось нечто неординарное — обременять кого-либо просьбами не было свойственно его жене, потому он, не задавая лишних вопросов, лишь коротко бросил: «Еду!» и положил трубку.
В ожидании вердикта суда и приезда мужа Агата, поняв, что пытки им с Анри не грозят, окончательно успокоилась, но, тем не менее, решила поискать информации о испанской инквизиции. К моменту, когда падре Игнасио провозгласил готовность признать донос оговором, она уже знала, что, оказывается, в семнадцатом веке с инквизицией всё было совсем не так, как во времена Торквемады. Пока Анри клялся перед священником и выяснял насчёт энкомьенды, Агата успела узнать об истории испанской инквизиции много интересного. Оказалось, что в ней было два периода. Так называемая «старая инквизиция» не была централизована. Это были разрозненные группы монахов и священников, которые «по зову сердца» боролись по всей Европе с любым инакомыслием, но непосредственно в Испании они не сильно зверствовали, предпочитая переубедить «заблудшего», а не сжечь его. Период «новой инквизиции» начался с момента соединения Кастилии и Арагона в одну монархию браком Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского. Именно эти двое при поддержке папы Сикста IV в 1478 году и создали самостоятельную структуру, не подчинявшуюся Риму, для насильственной христианизации евреев и мусульман, желая превратить Испанию в исключительно католическое королевство. В 1483 году назначением главой католической инквизиции Томаса Торквемады и начинается «эпоха костров». Главной целью становятся евреи.
