Вера Ермолаевна обещала ей помочь, но таких денег у нее, конечно, не было, как не было их и у Натальиной матери, которую она просила в письмах помочь. Надеяться ей было уже не на кого, кроме Бога.

И она задумала разрубить вконец запутавшийся узел жизненных проблем по-своему. Жила с этим страшным решением не один день. И ничего не изменилось в семье, когда она в открытую сказала о своих намерениях. Муж стал пить кажется еще больше.

В понедельник, 25 июля, он ушел на работу в обычное время, около шести утра.

Накануне вечером опять был скандал, отложенные на платье Леночке деньги муж забрал.

С шести до семи утра стали просыпаться дети, Наташа занималась повседневными хлопотами — умывала, одевала, кормила детей, а сама думала только об одном.

Этот небольшой ставок она присмотрела заранее. Это было довольно далеко от дома. По дороге приходилось часто отдыхать. Младших детей Наталья несла на руках, двухлетний Сережа медленно семенил рядом и тоже время от времени просился на руки. Вот и ставок. Наталья с трудом нашла безлюдное место. Но здесь спуститься было нелегко, берег густо зарос кустарником. Сережу и Леночку она оставила на берегу, а с двухмесячным Виктором подошла к воде. Когда опустила его, он почти сразу же захлебнулся. Потом вернулась за старшими, сказала им, что идут купаться. Взяла на руки сразу двоих, зашла в воду и легла грудью на детей, не давая им вынырнуть. Лети неожиданно стали сильно барахтаться. Она испугалась, вытащила из воды — но было уже поздно — дети захлебнулись.

Вытащила детей и положила всех на берегу у пруда и пошла искать телефон, чтобы позвонить в милицию.

Даже много видавшие на своем нелегком милицейском веку оперативники, прибывшие на место трагедии, содрогнулись при виде трех детских трупиков на зеленой траве.

Красный женский тапочек на резиновой подошве сиротливо плавал в воде у берега.

Наталью приговорили к пятнадцати годам лишения свободы в колонии общего режима. Но это еще не значит, что она помилована. Впереди — долгие и трудные годы заключения в атмосфере всеобщего осуждения и презрения с тяжким грузом на сердце.

Верующая в Бога жена, невестка, дочь, мать троих детей с такой доброй и очень домашней фамилией Малинкина совершила зло, которое трудно понять нормальному человеку.

Татьяна Черкасова. Криминал-экспресс, 1995, N47.

Охота не ладилась. Они носились по всем улицам Кирова, предлагая женщинам и совсем юным девочкам свои услуги — покататься или подбросить до нужного места, но все почему-то отказывались. Гулин ругался им вслед, искреннее недоумевая, отчего «бабы не клюют». Два симпатичных молодых человека, очень приличные «Жигули», весна…

— Мотор у тебя что надо, — польстил другу Олег Евдокимов, тужась поднять настроение. — Такие штучки выделывает!

— А, — равнодушно отмахнулся Гулин, — отец с ним лижется. Главный энергетик все-таки, есть возможности.

— Да и мать, небось, деньгами не обижена, — вставил зачем-то Евдокимов, — не просто столовский работник, а — заместитель заведующего производством.

Тон его не был оскорбительным, напротив, последние слова он отчеканил с заметным восхищением, но Гулин взъерепенился:

— Будто ты из бедной семьи! Раззавидовался, — он зло выругался, явно подначивая Олега на ответный выпад, но тому достало благоразумия промолчать. При нынешнем состоянии ссора не кончилась бы добром.

Гулин деградировал быстрее Евдокимова, между тем как судьбы их накладывались одна на другую почти без остатка. Родившись с разрывом всего в три недели, с детства сдружились, вместе «шалили», вместе и сели за изнасилование. Исполнилось им тогда по четырнадцать, так что срок получили небольшой, ниже низшего предела — суд учел возраст несмышленышей. Сидели еще меньше; через четыре с небольшим года выйдя на свободу, Гулин, видимо, не успел нанюхаться параши, чуть ли не с первого вольного дня заерзал на грани новой отсидки: пил, воровал, ночевал черт-те где, хотя, слава Богу и родителям, нужды не испытывал ни в чем. Сосватали — «смастерил» дочь и счел свои супружеские обязанности законченными. Помогли поступить в политехнический институт, он и институту показал кукиш. Много раз пристраивали на работу, но на что она сытому и обеспеченному? Купили, наконец, садовый домик с участком в черте города, предоставив ему право безраздельного владения.

… Подъезжая к кинотеатру «Дружба», они еще издали увидели знакомую девушку Марину из пединститута. Это было то, что надо. Друзья разом повеселели.

— Уважу я Мариночку, — пропел Гулин, лихо подрулив к автобусной остановке и высунувшись из распахнутой дверцы.

— Ой, Гера, — обрадовалась девушка, — тебя колдун наколдовал? Думала пораньше домой попасть, а автобуса нет…

— Мне сердце наколдовало, — несколько жеманно отозвался Гулин, помогая ей усесться на заднее сиденье, рядом с Евдокимовым. — Вперед я никого не сажаю. Сама понимаешь, женат. Конспирация…

— Понима-аю, — насмешливо протянула Марина. — А чего ты не туда сворачиваешь, мне ж в другую сторону. Тоже для конспирации?

Гулин залился веселым смехом.

— Осадила! — воскликнул он, отрывая руки от руля и всплескивая ими. — Мы же тебя случайно встретили. Я должен этого хмыря, что с тобой сидит, срочно в одно место доставить. Потом уж тебя. Минут пятнадцать это и займет. Или тебе лишние минуты в нашей компании в тягость? — Георгий, оживленный, балагурил всю дорогу, изредка прерываемый ответными репликами Марины. Евдокимов большей частью молчал. Едва сбавив скорость, Гулин резко затормозил.

— Приехали, — сказал, не оборачиваясь.

— Куда приехали? — удивилась Марина. — Тут сплошная пустошь.

— До ближайшего жилья километров десять, — подтвердил Гулин.

— Машины ходят редко…

— Ты меня заинтриговал, — засмеялась девушка. — И что Олегу здесь делать? Ты сюда спешил? — Марина мягко дотронулась до его руки. Евдокимов не отвечал.

— Сюда, сюда, — Гулин, покивав головой, полуобернулся к ней. — От тебя будет зависеть, что ему тут делать?

— Насиловать собираетесь?

— Слушай, детка, — очень серьезно произнес Гулин, — слушай и вникай. Мы тебя сейчас повезем на мою дачу, где ты станешь жить.

— То есть как это — жить?

— Как рабы живут, — скороговоркой выпалил Евдокимов.

— Точно. Жить и работать на нас.

— Какие глупости! Стоило ради этих шуточек заезжать неведом куда. Или попугать захотелось? — Марина, распалившись, не могла остановиться от возмущения.

Георгий грубо прервал:

— Заткнись! С этой минуты ты — наша рабыня. Усекла? До Марины, наконец, дошло, что ребята не шутят. Она сжалась, придвигаясь к дверце, чтобы выскочить.

— Олег! — скомандовал Гулин.

Схватив девушку за обе руки, Евдокимов повернул их назад. Прижал ее к себе, высвобождая на заднем сиденье место для Гулина. Тот, перебравшись, сразу же ударил Марину в живот. Слезы брызнули у нее из глаз, но она стиснула зубы, через которые прорвался слабый стон.

— Умница, — Гулин достал из кармана петлю-удавку и остро отточенный нож. — Кричать, если хочешь остаться живой, не советую, — он сунул их обратно и со всей силой саданул девушку в челюсть. Марина сдавленно зарыдала, слизывая кровь с губы.

Железный кулак вонзился ей в поясницу. Еще, еше… Потом Гулин забарабанил по лицу, по животу, задыхаясь от ярости. Марина обмякла.

— Без сознания, — констатировал Евдокимов. — Готова для дальнейших процедур.

Раскупорив бутылку с раствором психотропных таблеток, Гулин, не рассчитав, влил чрезмерную порцию девушке в рот, разжатый Евдокимовым. Марина поперхнулась, закашлялась.

— Тю… Мы пришли в себя, — ласково проворковал Гулин. — Чудесненько. Вот тебе, рыбка, таблеточки, проглоти их сама и запей. Ну, ну, не томи душу. Будь паинькой, не то мне снова придется поработать кулаками, а я подустал.

С удавкой на шее ее повезли на дачу…

Из приговора: