— Мы с тобой тогда пойдем к ним и взломаем сундук. Надо же отгула миллионы выцарапать, — говорил он ему.

Семенов, однако, колебался и обещания прийти не дал. И вот тогда-то, глухой ночью, разыгрался эпизод, действительно достойный самых страшных страниц любого уголовного романа.

Николаев не мог заснуть… В его разгоряченном мозгу встают ослепительные картины сказочных сокровищ. Таинственный желтый сундук ему мнится наполненным золотом, блестящими камнями… С каким мучительно-страстным нетерпением ожидает он прихода Семенова! Вот он пришел бы… они вместе отправились бы, где покоятся мертвым сном две жертвы… взломали бы сундук… Но Семенов не приходит. Тогда он будит жену, которой раньше поведал о совершенном убийстве.

— Пойдем со мной… вместе… Ты поможешь мне… — просит он ее.

— Нет-нет, ни за что! — в ужасе твердит женщина, со страхом и отвращением отшатываясь от мужа. — Я не пойду с тобой, проклятый убийца…

Ночь идет… Николаева мозжит неотступная мысль о железном сундуке. Теряется самое дорогое, удобное время для взлома сундука. Глухая ночь… весь дом спит… никто не услышит, как будет жалобно стонать и хрипеть железный сундук, разворачиваемый ломом.

«Так я один пойду», - проносится в голове убийцы.

Он поспешно встает, выходит, безмолвный, глядя черными впадинами своих глаз-окон. Тихо, осторожно крадучись, подходит он к квартире убитых. Сердце бьется тревожно в груди, словно выскочить хочет оттуда. Он берется за ручку двери… Дверь медленно отворяется. Холодный ужас овладевает им. Что он сделал! Ведь он после убийства забыл запереть дверь… А к ним звонили. Он это хорошо знает, так как ему заявляли, что, несмотря на звонки, Костырев и Федорова двери не открывают. Ну, а вдруг кто-нибудь, звоня, попробовал бы нажать дверную ручку? Дверь бы отворилась, в квартиру вошли бы, заметили бы преступление и — все, все буквально пропало бы… Не видать бы ему никогда сокровищ железного сундука. А ведь ради него он и пошел-то на страшное убийство…

И вдруг радость, огромная животная радость, что этого не случилось, охватила его. Слава Богу! Сундук тут… Все, все спасено!

Эта радость так велика, что она заглушила последние признаки страха, колебания. Николаев спокойно вошел в квартиру, запер за собою дверь, зажег свечку и принялся взламывать сундук. Страшное соседство трупов его, по-видимому, мало теперь волновало. Он находился как бы в состоянии гипноза, причем в роли гипнотизера являлся железный сундук. Взломав, он с жадностью начал выгружать его. Целые груды процентных бумаг. Красные, синие, желтые листы, на них — огромные цифры: десять тысяч, пять тысяч… Николаев приступил к сортировке. Все процентные бумаги он отложил в сторону, а в другую бросал документы и разные иные бумаги. «Надо это сжечь, чтобы не оставалось следов, какие именно деньги были у Костырева», — мелькнуло у него в голове.

И он бросил, действительно, все документы и прочие бумаги в печку, зажег их и уничтожил. После этого схватил груду процентных и кредитных билетов, вышел с ними во двор и около мусорной ямы зарыл свои желанные сокровища.

На другой день он об этом поведал Семенову, обещая поделиться с ним. Но этого ему не пришлось.

Так окончилось это страшное дело о двойном убийстве.

Из книги «40 лет среди убийц и грабителей» (Записки начальника петроградской сыскной полиции И.Д. Путилина). — К.: СП «Свенас»,1992.

(Записки судебного следователя[18])

Рассказ о Николае Оберемке относится к 1914 году. Я был назначен Товарищем Прокурора С-го Окружного Суда, но еще не сдал своих дел по должности судебного следователя. 27-го апреля я получил от полиции уведомление о том, что в трех верстах от м. Златополя, где я проживал по обязанностям своей службы, на одном из хуторов совершено убийство — убита молодая, красивая женщина, жена запасного военного фельдшера, находящегося в г. Львове, и ее двоюродная сестра -11-летняя девочка, исполнявшая роль няни при двух малолетних детях. Отправившись в тот же день к месту преступления, я увидел следующую картину: окно дома, где было совершено убийство, оказалось вырванным вместе с рамой. Убитые лежали на полу между «полатями» и печкой и названным окном, через которое, по-видимому, проникли убийцы. Одна из убитых, — жена фельдшера, лежала лицом вниз, и была лишена жизни путем удушения при посредстве красного шерстяного пояса, который носят обыкновенно крестьянки; другая же лежала на трупе первой, лицом вверх, причем на лице покойной зияло несколько ран, происхождение которых могло определить лишь судебно-медицинское вскрытие. Из опроса свидетелей на месте я выяснил, что убийство было совершено с целью грабежа под влиянием слухов о том, что покойная в последнее время сказочно разбогатела, получая от своего мужа, находящегося в Галиции, очень много денег и ценных вещей. Действительно, обстановка дома, где проживала покойная, не была похожа на обстановку обыкновенной, хотя бы зажиточной, крестьянской семьи — стены были украшены прекрасными картинами и дорогими коврами, на комоде оказалось несколько изящных фарфоровых статуэток, которые как бы говорили, что попали сюда по недоразумению, будучи занесены из богатых австрийских домов вихрем алчности, разнузданности и неуважения к чужой собственности, порожденным кровавым кошмаром насилия, именуемого войной, поднявшегося в «завоеванных местах» и пронесшегося затем позже в России свирепым ураганом под лозунгом «грабь награбленное».

Никаких вещественных доказательств, которые могли бы хоть немного приподнять таинственную завесу над только что разыгравшейся драмой, обнаружено не было. Перечитывая старые письма, оказавшиеся в одном из ящиков в доме покойной, я натолкнулся на письмо, полученное покойной от мужа из Львова и датированное 7-м апреля, которое остановило мое внимание и очень заинтересовало. В этом письме корреспондент жаловался на душевную тяжесть и постоянный гнет и тревогу под влиянием виденного им сна. Ему снилось, что во дворе его дома стоят два фоба, а в саду, где его брат копал колодец, находился третий гроб. В первом фобу лежала его жена, а во втором ее двоюродная сестра. Очертания третьего фоба ему долго не были ясны. Лишь только тогда, когда брат его вырыл колодец, и «потекла чистая, светлая вода», перед ним с ясностью выяснились очертания третьего фоба. Гроб этот был черного цвета в противоположность первым двум белым фобам. В гробу этом лежал молодой человек, ему совершенно незнакомый.

Прочтя это письмо, я был поражен. Как мог присниться такой страшный, такой вещий сон за 20 дней до убийства? Где разгадка этому? Скажу вперед, разгадки этой я не нашел и впоследствии. Сон с поразительной точностью предсказал первую часть драмы — смерть двух покоившихся в белых гробах. Кто же тот, кому готовила судьба «вечное упокоение» в черном гробу? Фантазия моя подсказывала мне, что третий гроб, черный гроб должен принадлежать тому, на руках кого кровь погибших. Внутренний голос шептал мне, что убийца будет найден, и так как дела об убийствах, ввиду войны в той местности, где происходило описываемое, подсудны были военным судам, то преступник будет казнен и таким образом исполнится предсказание сна и по поводу финала этой драмы. Действительно, сон исполнится и во второй части, но несколько иначе, чем я предполагал, иначе, чем диктовала мне моя «логика», если, конечно, допустимо вообще говорить о логике в подобных вещах. Однако не буду забегать вперед.

Прошло дня три. Следствие не подвинулось ни на йоту. Убийца оставался необнаруженным. Все попытки мои напасть на след преступника оказывались тщетными. Он не оставил никакого следа. Пробовал я допрашивать одного из свидетелей убийства — 3-летнего сына покойной (другому ее ребенку было всего лишь несколько месяцев), но из этого ничего не вышло. Испуганный мальчик, к тому же плохо развитый, едва говорил, и я ничего от него не добился.