Закончив мыться, я наскоро поел, глядя на задремавшего с пустой миской в руках оруженосца. Хотя раньше я как-то не особо обращал внимания на его внешность, сейчас, расслабившись во сне, он показался мне немного моложе, чем в начале нашего знакомства. Он стал словно мягче, добрее и… красивее, чего уж скрывать очевидное от самого себя. Его лицо привлекало внимание, а слегка приоткрытые губы вызывали желание притронуться к ним и проверить, такие ли они мягкие, как кажется. Мотнув головой, чтобы отогнать от себя такие мысли, я почувствовал сожаление от того, что не принял тогда, на берегу, его шутку всерьез. Пусть бы тот поцелуй и не был настоящим, зато я бы узнал вкус его губ и понял, нравится ли мне этот мужчина как друг или все же мои чувства к нему нечто большее.

Вздохнув, я собрал пустую посуду и выставил ее за дверь, чтобы слуги могли забрать не тревожа нас. Воду тоже можно было бы вынести, но тогда Мирт точно проснется, а мне очень не хотелось его беспокоить. Вернувшись к кровати, я поправил одеяло на спящем и начал готовить себе ложе на полу. Но стоило мне прилечь, как с кровати раздался стон, заставивший меня подскочить в испуге. Жара по-прежнему не было, но Мирт явно мерз. Его бил настолько сильный озноб, что даже зубы несчастного выбивали дробь.

- Да что ж такое? Отчего это?

Я не понимал, в чем причина такого странного озноба. Рана не была воспалена, да ее и раной-то назвать было сложно, действительно царапина. Жара нет. Тогда в чем дело? Ответа у меня не было. Сердце сжалось от тревоги. Нужно было, конечно, послать за лекарем, но поблизости вряд ли таковой имелся, а городские ворота откроются только на заре. И что мне делать?

Немного поразмыслив, я скинул с себя всю одежду, в которой собирался спать, и залез под одеяло к Мирту. Когда-то я слышал, что человеческое тепло согревает лучше любого одеяла, вот это мы и проверим.

Как только я оказался рядом с ним, Мирт повернулся на бок и, не просыпаясь, потянулся ко мне. Сначала его руки обняли меня, прижимая к его телу, а потом губы накрыли мои, и… я поддался минутной слабости, позволив ему вести себя в нашем первом поцелуе. Это было прекрасно. Нет, даже больше чем прекрасно. Невероятно, безумно, ошеломляюще! У меня голова закружилась от удовольствия и перед глазами вспыхнули звезды.

Следующее, что я почувствовал, - это собственные пальцы в его волосах, тогда как его руки скользили по моему телу, оглаживая и лаская. Я обнимал Мирта, совершенно не помня, когда мы повернулись так, что теперь он нависал надо мной, прижимая к кровати, но это было и не важно, потому что мне в то мгновение было так хорошо, что я готов был взлететь от счастья.

- Мой, только мой, - шептал Мирт, покрывая мое лицо и шею мелкими поцелуями, а я позволял ему и поворачивал голову так, чтобы ему было удобнее. – Никому не отдам.

"И не надо отдавать", - хотел сказать я, но не мог. Я задыхался от охватившего меня желания и буквально плавился в руках Мирта, принимая ласки и отдавая ему всего себя. Я мог только стонать и тихо вскрикивать, выражая свое удовольствие от его действий, а большего ему и не надо было. Он чувствовал мое тело, как умелый музыкант чувствует свой инструмент, и он играл на мне самую прекрасную песню на свете – песню любви.

Когда сначала пальцы, а потом и губы Мирта коснулись сосредоточения страсти, я и не помышлял о сопротивлении. Даже когда его пальцы достигли ягодиц и скользнули в расщелину между ними, я не возразил, а послушно развел колени в сторону, как он попросил.

Было ли мне больно сначала? Наверное. Не помню. Эти воспоминания просто стерлись под напором удовольствия, водопадом хлынувшего на меня. А потом были небеса с золотыми и серебряными звездами, кружащимися вокруг нас и что-то шепчущими, а может, поющими. Красиво. И Мирт мой тоже был там. Он улыбнулся мне, поцеловал и сказал:

- Спасибо, это был самый лучший дар за всю мою жизнь.

Я хотел ответить, что его любовь тоже стала для меня ценнейшим и прекраснейшим даром, но, кажется, не успел - заснул. Сквозь дрему я еще ощущал, как влажная ткань касалась меня там, внизу, но выплыть из омута сна уже не мог.

 Утро началось с поцелуя, на который я ответил, ощущая, как радостно бьется сердце в груди. Потом губы скользнули чуть ниже и…

Стук в дверь и голос хозяина, зовущего на завтрак, заставили нас одновременно застонать, а потом наши с Миртом взгляды встретились, и я поплыл. Снова были поцелуи и ласки, но на этот раз Мирт доставил мне удовольствие только ртом. Как же это было смущающе-прекрасно.

- Почему? – только и смог выдавить я из себя, когда удовольствие немного отступило, позволяя нормально дышать и трезво мыслить.

- Пока рано, - ответил Мирт, скользнув пальцем между ягодицами, чтобы дотронуться до входа в тело. – Ты тут немного воспален, а я не хочу сделать тебе больно.

От его нежности и заботы я почувствовал себя таким… любимым.

- Тогда я хочу сделать тебе так же приятно.

Никогда раньше я не касался другого мужчины там даже руками, не говоря уже о губах, но с Миртом это было так… правильно, что я не колебался. Чувствуя себя немного неловко из-за своей неумелости, я следовал его советам и собственным ощущениям и, когда его удовольствие брызнуло мне в рот, не отстранился, принял все, что он дал мне, чувствуя его пряный, сводящий с ума привкус на языке. А потом мы снова целовались, и не было никого на свете счастливее меня. Нет, нас. Теперь не будет его и меня. Будем только мы!

Если бы кто-то спросил меня, что мы ели на завтрак, я не смог бы ответить. Не помню. Да и как мы покинули гостиный двор, тоже запомнилось плохо. Помню, Мирт спрашивал, куда нам надо ехать, а я машинально отвечал, указывая направление. Правду говорят, любовь лишает разума. Именно таким вот безумцем я и ощущал себя, к счастью, разум все же возобладал над чувствами, а воспоминания о долге вернули меня в настоящее.

Осмотревшись, я увидел, что горы стали намного ближе, чем были вчера вечером.

- Куда дальше? – спросил меня Мирт, приостанавливая своего мерина.

- Сейчас посмотрю, - я достал карту и лист с указаниями маршрута, – так, тропа должна начинаться за расщепленным молнией дубом, а ехать нам надо к двухголовой скале.

Я внимательно осмотрел горы, вершинами упирающиеся в небеса. Раньше я здесь никогда не был, а горы видел только на севере, но они отличались как небо и земля. Северные были строгие и неприступные, а главное - голые: там редко что росло, кроме каких-то жалких кустиков, объедаемых горными козами, на которых, в свою очередь, охотились горные львы. Эти же горы были покрыты лесами и казались мне живыми, дышащими, волшебными, как ни странно это звучит.

Некоторое время мы ехали вдоль гор, оставив позади наезженную дорогу, пока Мирт не заметил расщепленный полусгоревший дуб. Правая его сторона была черной, мертвой, а вот левая зеленела.

- Знаешь, мне этот дуб напоминает наш мир, - проговорил Мирт, остановив коня у дерева, – одна часть нашего мира не может жить в ладах со второй, а ведь когда-то он был един.

- Был, - я согласно качнул головой, – но темные опорочили себя связью с магией разрушения, поэтому и вспыхнула война.

- Ты так думаешь? - Мирт поднял лицо к небу, словно пытаясь отыскать там ответы на свои вопросы. – А скажи мне, когда люди вспахивают целину, чтобы посеять пшеницу, – это благое дело? Как там… созидательное? Такое же, как и магия светлых?

- Ну да, - кивнул я, не совсем понимая, куда клонит Мирт.

- А для травы, которая росла там раньше и которую люди уничтожили? Для животных, которые жили там или паслись в тех местах? Для них всех это созидание или разрушение?

- К чему ты все это говоришь? – мне все меньше и меньше нравился наш разговор.

- К тому, что у всего в мире есть обратная сторона. Не хорошая или плохая, а обратная. Не уничтожив что-то старое нельзя вырастить новое. Может, и в магии нельзя вот так сходу судить, что хорошо, а что плохо?