Этого бы никогда не случилось, если бы Дилан не порвал со мной так внезапно.

Этого никогда не случилось, если бы я не пила так много.

— Ты в порядке? — спрашивает Келли.

Я смотрю на нее и киваю.

— Я просто думала о Дилане и… и обо всем.

— Вот дерьмо, — говорит Келли. — Ты все еще по уши влюблена в него, не так ли?

— Нет, — говорю я, в то же время кивая.

Келли усмехается.

— Попробуем еще раз.

— Черт, Келли. Я все еще люблю его.

— Ты знаешь, что он полный мудак, раз бросил тебя подобным образом.

— Я знаю.

— Он не дал тебе шанса объясниться. Это было глупо. Он позволил своей глупой мужской гордости убить лучшее, что у него когда-либо было.

Я киваю. Это не помогает. Совсем. Ничуточки.

— Ты собираешься попытаться вернуть его?

— Нет, — говорю я.

— Я не верю тебе. Ты лжешь мне, Алекс.

— Нет. Ни в коем случае. Он все испортил, Келли. Он разбил мне сердце. Я не хочу возвращаться к этому. Ни в коем случае.

— Конечно, Алекс. Как знаешь.

Она возвращается к своему напитку, а я смотрю в зеркало, висящее над баром. Лгала ли я ей? Лгала ли я себе?

Я не знаю ответа.

Утро понедельника. Восемь часов. Время моей пытки в Администрации Ветеранов.

Сперва, когда меня ранили, они эвакуировали меня в госпиталь Баграма, дыру за хрупкими стенами, заставленную контейнерами для кораблей и временными удобствами. Я мельком увидел его из-за дверей госпиталя, оставаясь каким-то чудом в сознании. Я помню, как видел госпиталь, пролетающий подо мной, и понял, что, возможно, попаду домой.

Я помню, что меня привезли в отделение скорой помощи, и ничего больше после этого до того момента, как я проснулся в Германии. Там доктора сказали мне, что существовал значительный риск того, что я потеряю ногу: повреждение мышц и глубоких тканей было чудовищным. Я провел почти тридцать дней в Германии, затем меня отправили в Вашингтон до тех пор, пока меня не уволили из армии в середине мая. Они спасли мне ногу, но в тот момент я все еще был в инвалидном кресле.

В Уолтер Рид я встретил представителя Колумбийского Университета, который посоветовал мне подать заявление. Я сомневался. Сильно сомневался. Я не думал, что смогу успешно учиться в колледже, а уж тем более в самом престижном колледже Колумбии.

Но моя мама заставила меня сделать это. Она заставила меня встать из инвалидного кресла, пройти курс физиотерапии, сделать все, что говорили врачи и еще больше. Она работала с парнем из Колумбии, который расчистил мне путь, включая тот факт, что я давным-давно пропустил последний срок сдачи. И вот я здесь.

Посмотрите, я смог. Я довольно-таки счастливый парень. Робертс кормит червей на кладбище в Бирмингеме в штате Алабама. Я встретился с его семьей в августе. Я наконец-то полностью встал из инвалидного кресла, и отправился туда выпить пива с его отцом, обнять его мать и поплакать. Иногда я хочу, чтобы выжил именно он. Все это было делом случая. Почему его убили, а меня оставили живым? Я не знаю.

Оборотная сторона счастливчика — иногда я не тот парень, каким был. Я хочу нарисовать картинку у вас в голове. Просто представьте мозг: большой серый блок, соединенный с твоим телом при помощи ствола головного мозга и позвоночника, плавающий и окруженный жидкостью и защищенный моим большим толстым черепом. Теперь возьмите кувалду и ударьте по нему, сильно.

Именно это и случилось. Если быть честным с самим собой, это было трудно принять. Возможно, я и не самый лучший студент в мире, но я довольно-таки умный. Был когда-то, по крайней мере. Сейчас…у меня проблемы. Иногда у меня проблемы с памятью. Например, я не помню, где я должен быть, или какой сегодня день, или как складывать и вычитать. Становится хуже, когда я устаю, я забываю слова. Я могу говорить о шторме, а затем внезапно забыть такие простые слова, как голубой, или небо, или мое собственное имя. Оно будет вертеться где-то здесь, на кончике моего языка, но я просто не смогу воспроизвести его.

Тем не менее, когда меня приняли в Колумбийский Университет, Союз Ветеранов Атланты договорился о продолжении курса моей терапии здесь, в Нью-Йорке. Три раза в неделю я отправлялся в Совет Ветеранов на 23-ей Ист Стрит, где меня ощупывали, кололи, растягивали и теребили.

— Доброе утро, — говорю я, когда меня вызывают, и медленно, без трости, иду в кабинет Джерри Вайнштейна.

Джерри — крупный парень. Монстр. Морской пехотинец лет сорока, который потерял ногу в 2004 году. У него полное отсутствие симпатии к ерунде, которую я несу. Ах да, еще он любит причинять мне боль.

— Что стряслось, Пэриш? Почему ты такой бодрый? Всего лишь утро понедельника.

Я смотрю на него, стараясь сохранить серьезное выражение лица.

— Не могу представить другого места, где бы я хотел провести утро понедельника, кроме компании никому не нужного морпеха с фетишем к жестокости.

Он хохочет.

— Ты получишь дополнительную работу за это, новобранец.

— И не говори, морпех.

Усмехаясь, он спрашивает:

— Хорошо, как нога?

— Лучше. Эти несколько дней я ходил без трости, но брал ее с собой на всякий случай. Все еще двигаюсь медленно.

— А как голова? — спрашивает он, постукивая себя по голове.

Я пожимаю плечами.

— Терпимо, особенно с математикой. Раньше с математикой у меня было все хорошо.

— Хм, — бормочет он кивая. — Чувствительность к свету?

— Да, всегда.

— Голова болит?

— Могло бы быть лучше, я не уверен.

— Хорошо. Ты принес снимок компьютерной томографии?

Я думаю об этом. Затем качаю головой.

— Я не знаю. Это было в Атланте. Три недели назад? Месяц назад?

Он медленно кивает, затем говорит:

— Ладно, пора сделать другой. Я направлю тебя к врачу на обследование головы на следующей неделе. Давай посмотрим, что с ногой.

Он сделал осмотр моей правой ноги. Было больно. Мышцы моего бедра и икр были крайне слабы: можно увидеть, что моя правая нога худее, чем левая.

— Ты делаешь успехи, — говорит он. — Я думаю пора вернуться к пробежкам.

— Бегать? Я едва могу ходить.

— Да. Время потрудиться, Пэриш. Просто будь уверен, что с тобой будет друг в случае, если ты упадешь или что-то еще. Но я хочу, чтобы ты начал бегать. Вторник, четверг, суббота. Начни с коротких дистанций, но увеличивай расстояние. Ты слышишь меня?

Я мрачно киваю, затем говорю:

— У меня нет друзей.

— Что ж, найми кого-нибудь. Но постарайся и сделай это.

— Да, сэр

— Ты сказал это только потому, что любишь меня.

— Конечно, Джерри.

— Хорошо, задница. Время для тренировки.

Я мрачно киваю и встаю. Продолжаю думать. Кто мог бы поддерживать меня, пока я бегаю? Никто. Или был один человек, но… могу ли я попросить ее? Это безумие — думать об этом? Я не хочу, чтобы она жалела меня. Я не хочу, чтобы она делала это потому, что знала, что у меня нет друзей, и я одинок. Я не хочу, чтобы она делала это из-за нашего прошлого, разговор о котором нарушает правила. И, черт возьми, не важно, что я делал, но я не мог перестать думать о ней. Я не мог перестать представлять ее запах. Не мог перестать думать о том, как чудесно было бы держать ее в своих объятиях.

Дилан и я погружаемся в рутину. Мы оба работаем по одному графику с доктором Форрестером. В понедельник, среду и пятницу с трех до шести. Впервые две недели мы почти разобрали всю библиотеку Форрестера, так что можно сказать, что у нас прогресс. Один или два раза в неделю мы идем после работы пить кофе и разговариваем.

Дилан стал другим. Конечно, я заметила это в наше первое столкновение. Конечно, он изменился физически. Но так же он стал более молчалив. Когда мы узнавали друг друга в Израиле, на его лице была глупая улыбка, и он глупо улыбался. Но теперь все было не так. Иногда мне приходилось немного подталкивать его, чтобы он говорил. Это вводило в замешательство.