— Хорошо, я пойду, внесу залог за него. Вы, ребята, можете подождать в коридоре, это может занять час или два, прежде чем мы, наконец, освободим его.

— Спасибо, — говорю я, и обнимаю его.

— Я должен сказать, — говори он, глядя в основном на меня. — Дилан… не совсем сотрудничал. Он сказал мне катиться к черту.

Я вздыхаю.

— У меня плохое предчувствие, — говорит Шерман. — Мы поговорим с ним. Он сейчас довольно расстроен.

Сможем ли мы уговорить его? Что он скажет, когда выйдет из тюрьмы, об этом поведении. Что он скажет обо мне? О нас?

Я в ужасе. Я выхожу из зала суда, ощущая оцепенение, нахожу себя ходящей по фойе здания суда. Я думаю о вещах, которые мы могли сделать по-другому, уехать в другое место, если бы мы не пошли на вечеринку. Если бы в сентябре снова не встретились. Если бы я не позвонила ему пьяная из моей комнаты в прошлом феврале. Если бы он не беспокоился и не был отправлен в этот патруль. Если бы мы не встретились и не влюбились с самого начала.

Слишком много «если». Многие элементы могли привести к этому, но нет ни одного способа узнать, что привело в «здесь и сейчас». Что я знала: я люблю Дилана Пэриша. И я собираюсь бороться за него.

Я вздыхаю. Ходьба вокруг ничем не поможет. И я, вероятно, свожу остальных с ума. Я подхожу к скамейке, где все сидят, между Шерманом и Келли.

— Так, Шерман… какие у тебя планы? Я знаю, ты приехал навестить Дилана, и все пошло не совсем так, как ты ожидал.

Он зевает, глядя в потолок.

— Не уверен пока, — отвечает он. — Я проведу пару недель с мамой и папой, когда вернусь домой, но мы сведем друг друга с ума. Так что вернусь сюда, думаю, поболтаюсь с Диланом, проверю Колумбийский университет. Но… я собираюсь закончить колледж. Когда-нибудь.

Он наградил меня задумчивым взглядом, затем сказал:

— Я подумывал о Техасе, возможно.

— В самом деле? — спрашиваю я.

— Да. Вроде Райс хороший университет. И я встретил кандидата в доктора наук, который действительно хорошо постарался убедить меня в этом месте.

Я улыбаюсь. — Вы двое действительно нашли общий язык.

— Я не ожидал этого, — говорит он.

Я испускаю смешок.

— Уверена, она тоже не ожидала.

Он усмехается. — Кэрри говорит, что парни на ее программе боятся ее.

— Я не удивлена, — отвечаю я. — Я всегда боялась.

Он награждает меня озадаченным взглядом, брови сведены вместе, затем говорит:

— Почему?

Я пожал плечами. — Я не знаю. Она всегда такая… собранная. Школа, жизнь, одежда. Кэрри всегда относилась к жизни, как к нечто большему. Я более приземленная.

— Ну, ты не можешь идти по жизни, думая, что люди лучше тебя. Посмотри на Дилана.

Он обрывает себя.

— Что ты имеешь в виду, посмотри на Дилана?

Он хмурится, затем говорит:

— Послушай, я не должен этого говорить. Он убьет меня. Но ты должна понять, что он никогда не чувствовал, что хорош для тебя.

Что? Нет.

— Это не правда.

Он кивает.

— Да, это правда. Господи, ты понятия не имеешь, сколько он говорил про тебя в Афганистане. Постоянно. Без обид, но это было чертовски утомительно. Он всегда говорил, что с того момента как вы встретились, ты не из его лиги. И называл причины. Ты богата, он бедный. Вы из какой-то безумно успешной семьи. Твой отец посол или типа того, да?

Я киваю.

— Это то, о чем он говорил. Его отец пьяница, и он всегда боялся, что закончит так же, как и он. Поэтому он сложил все это вместе и пришел к выводу, что недостаточно хорош для тебя. Он всегда верил в это. И Афганистан сделал только хуже.

Я качаю головой.

— Это не правда. В смысле… да, наши семьи разные. Но это ничего не значит. Это не про то, кто твои родители или сколько у вас денег. А про то, что ты делаешь с тем, кто ты.

— Что ж, попробуй убедить его в этом. Я никогда не мог.

— Постараюсь, если он даст мне шанс.

Келли бесстрастным голосом говорит:

— Дай ему понюхать свои носки. Тогда он поймет это.

Джоэль давится смехом, кашляя в конце. Не очень убедительно.

— Спасибо, ребята, что пришли сегодня, — говорю я очень тихо.

— Не начинай, — говорит Келли. — Это то, что делают друзья.

Я улыбаюсь ей. Она может весь день говорить о том, что делают друзья, но там, где я выросла, все не так. У меня не было друзей, которые пошли бы в суд для меня. Или тюрьму. Или еще куда-нибудь. Я только потом начала понимать, какими особенными были связи, которые я здесь приобрела.

Так, без лишних слов я поворачиваюсь и беру своих друзей за руки. На самом деле, не нужны слова для того, что я чувствую.

Выход из тюрьмы напоминал промотанный назад кадр того, как туда попадаешь. Они не обыскивали меня на выходе, но все равно было пугающе похоже. Я подписал бумаги, забрал телефон и бумажник с ключами, и затем я был свободен.

Я шел медленно, потому что боялся этого. Наверно, они там. Шерман, Алекс и ее друзья. И они видели, каким дикарем я был.

Я поступил правильно. Я защищал ее. Но… я не остановился. Я позволил ярости и гневу до такой степени взять надо мной вверх, что если бы Шерман не остановил меня, я, возможно, убил бы его.

Я убил бы его. Без вопросов.

Не то чтобы я не убивал раньше. Убивал. Три раза, о которых я точно знал. Другие разы немного туманнее, когда я выстреливал в здания или в повстанцев под прикрытием, но про те три раза я знал наверняка.

Убить легко, но жить с этим трудно.

Итак, когда полиция, наконец, выпускает меня, они провожают меня к лифтам и все. Через две минуты я стою в вестибюле.

Алекс сидит напротив меня, в окружении друзей.

Я делаю шаг или два вперед. Мое сердце бьется словно сумасшедшее, мой желудок выворачивает, и я хочу повернуться и убежать. Я снова возникли мысли, очень настоящие. Возможно, я должен просто остановиться. И попытаться найти способ, чтобы это сработало. Должен быть способ заставить это сработать.

Затем она смотрит на меня, и у меня перехватывает дыхание, я могу видеть, что с ней произошло то же самое. Ее глаза расширяются, и она встает и шагает ко мне. Когда она это делает, что-то в ее лице меняется, и она начинает плакать, а я не могу позволить ей просто плакать, поэтому обнимаю ее.

Я делаю глубокий, медленный вдох через нос, пока держу ее, вдыхая аромат ее волос, ее тела, она окутана мной, ее руки на моих плечах.

Затем она целует меня, и ощущение ее губ на моих заставляет нас кричать от горя и страха. Действительно ли я готов был сделать ей больно? Действительно ли я готов отдать ее? Сдаться?

Наши друзья подошли к нам.

— Ты в порядке, парень? — спрашивает Шерман. Я убираю руки от Алекс, но она держится за меня, пристраиваясь со стороны.

— Да, полагаю, — отвечаю я. — Спасибо за эм… все. Я не знаю, кто оплатил залог, но я верну деньги. У меня есть деньги в банке.

Шерман пожимает плечами.

— Мы можем разобраться с этим позже. Сейчас главное вытащить тебя отсюда.

Я иду вместе с ними, потому что у меня не хватает смелости сделать что-либо еще. Мы едем обратно в кампус Колумбийского университета в тишине с Алекс, положившей голову мне на плечо. Это было неловко и неудобно, больше, чем я когда-либо испытывал в своей жизни. И это еще больше ухудшало ситуацию.

Зная, что остались считанные минуты, прежде чем я потеряю ее навсегда, я пытаюсь запомнить голос Алекс, ее волосы, ее запах, все про нее. Однажды у нее будет замечательная, удивительная, гребаная жизнь. Я запомню, что в то же время не смогу быть частью этой жизни. Я запомню каждую секунду, что мы провели вместе, и никогда, никогда не отпущу это.

Шерман смотрит на меня, одаряя любопытным взглядом. Словно он знает, о чем я думаю. Возможно, он и знает. Он сообразительный парень, и он часть длинной переписки обо мне и Робертсе, и Алекс, и, возможно, я раз или два упоминал про самоубийство.

Мы высаживаем Келли и Джоэля, затем едем дальше к моей квартире. Когда я выбираюсь из машины, то говорю: