Ухудшало ситуацию то, что я провела все время над моим альбомом. Я обновила его, добавив много фотографий, которые мы сделали в Нью-Йорке. Вместе. Каждая наша фотография заставляла меня плакать еще больше.

Стюардесса дважды останавливалась, спрашивая: все ли со мной в порядке. На второй раз я решительно спросила:

— Я выгляжу в порядке? Пожалуйста, оставьте меня в покое.

Она так и сделала.

Прежде чем самолет приземлился, я сходила в туалет и умылась, затем снова нанесла тушь и макияж. Единственное, что я не собираюсь делать — показывать моей семье, что я плакала во время полета. Это относится к категории вещей, которые моя мама не должна знать.

В конце полета, когда я упаковала сумку, бедный парень, сидящий рядом со мной в течение всего полета, сказал: — Он счастливчик, полагаю, что вы его сильно любите.

Я усмехаюсь. — Возможно. Если бы он только знал это.

— Удачи, — говорит он.

Предполагаю, я завишу от доброты незнакомцев. Потому что я расцениваю розу как хороший знак. Роза, которую дал мне флорист в двух шагах от общежития две недели назад.

Что ж, сумка перекинута через плечо, фальшивая улыбка на лице, я прохожу через металлоискатель и приветствую свою семью.

Конечно, отца нет в аэропорту. Он сидит дома, ожидая, чтобы поприветствовать меня в более формальной обстановке. Но мама здесь и близнецы — Джессика и Сара. Я ожидала со стороны огромной семьи каких-то медвежьих объятий, которых удостоилась, когда в прошлый раз прилетала летом домой. И я немного удивлена и разочарована, когда меня обняла сначала мать, а потом по очереди близняшки. Затем они встали по обе стороны от моей матери. Джессика одета в белое платье, а Сара — в джинсы и серую футболку.

— Добро пожаловать домой, дорогая, — говорит моя мама.

— Привет, — говорит Джессика.

Сара не говорит ни слова.

Мама наклоняется и шепчет:

— Близнецы не разговаривают друг с другом. Сожалею, это делает все ужасно неловким.

Она не шутит. Я должна сесть сзади в минивэне, потому что шестнадцатилетние Сара и Джессика отказываются сидеть вместе, а задний ряд вынут, и на его месте коробки, Бог знает, с чем. Сара сидит впереди и смотрит в окно, отказываясь кого-либо признавать.

Джессика смотрит на Сару, затем обиженно скрещивает руки и смотрит в окно.

О, Боже. Это будет веселый отпуск.

— Так, эм, мам, чем ты занималась?

— Не многим. Заботилась о вас, девочки, и руками и ногами ждала твоего отца, пока он писал свои мемуары.

— Он все еще работает над ними?

Она встречается со мной взглядом в зеркале заднего вида, затем говорит:

— Да, он все еще работает над ними, — она не вздыхает и не закатывает глаза, или еще что-то, но похоже, ей хочется сделать это. — Как в университете? Мы почти ничего не слышим от тебя, Александра.

Я пожимаю плечами.

— Я была очень занята. Много обязательств в этом году. Прости, что не выходила на контакт. Постараюсь исправиться.

— Мы с твоим отцом были бы признательны.

Джессика выпаливает:

— Кэрри дома. И у нее новый парень.

Сара поворачивается на сиденье и смотрит на Джессику, затем бормочет:

— Боже! — и отворачивается.

Я приподнимаю брови.

— У Кэрри есть парень?

Моя мама вмешивается:

— Похоже на то. Но она очень таинственна в этом. Она дома два дня и переписывается или хихикает по телефону, или закрывается в комнате и говорит по компьютеру. На самом деле это унизительно для женщины ее возраста.

Я улыбаюсь, впервые счастливая за эти дни.

— Это замечательно, мам!

— Конечно, ты так думаешь, — говорит она, поставив меня на мое место.

Полагаю, я была не в настроении, хотя ответила быстро:

— Что это должно значить, мам?

Она фыркает.

— Ты знаешь, что мы не всегда одобряли твой выбор парней.

Я качаю головой, сохраняя улыбку на лице, и смотрю в окно.

— Да, мам. Я знаю это.

— Хорошо, не будем больше об этом, все кончено.

Я делаю глубокий вдох. Если бы она только знала.

Впервые с тех пор как я видела ее, Сара говорит:

— Что произошло с Диланом? Я думала, он был милым.

— Сара! — говорит мама с обидой в голосе.

— Да, это правда, он был милый. Он в армии или как?

Я отвечаю, мой голос спокойный, пытаясь ничего не показать.

— Да. Его тяжело ранили в Афганистане.

— О, дорогая, — говорит мама слабым голосом.

Я смотрю на нее, пытаясь по выражению ее лица понять, знала ли она? Мой отец писал Дилану, когда он был в больнице. Он, по крайней мере, знал, что Дилана ранили, и не сказал мне. Мой отец видел, какой несчастной я была в прошлом году, а он знал. И ничего мне не сказал.

У нас с отцом будет отдельный разговор.

— Ты знала об этом, мам? — спрашиваю я.

Она качает головой.

— Нет, мне жаль. Я надеюсь, это не серьезно. Даже если мы не одобряли его, он хороший мальчик.

— Это было серьезно, — отвечаю я, все еще пытаясь оценить ее реакцию. Мы стоим на красном свете и встречаемся глазами в зеркале заднего вида. — Он почти потерял ногу. Его друга убили.

Она бледнеет, затем шепчет:

— Мне жаль, Александра. Я знаю, ты заботилась о нем.

Я вздыхаю и откидываюсь на сиденье. Моя мать как всегда загадочна. Она могла бы сделать миллионы как игрок в покер, хотя я предполагала, что быть женой дипломата в некотором роде то же самое.

Поездка мучительна. Я достаю свой телефон и включаю его. Знаю, что зря надеюсь, но возможно там будет известие от Дилана. Письмо. Или сообщение. Что-нибудь. Признак того, что он действительно услышал, что я пыталась сказать. Что-нибудь.

Как только телефон включился, начинают поступать сообщения. Не от Дилана, но одно от Келли, на два больше от Шермана, затем одно от Кэрри.

Сообщение Келли короткое и по существу:

«Позвони мне, когда приземлишься. Срочно».

Шерман написал:

«Алекс, не включай новости. Позвони мне или Кэрри как можно скорее».

Кэрри менее загадочна, но не особо полезна:

«Если мама захочет пообедать где-нибудь, притворись больной. Скажи ей, что тебе нужно домой. Сейчас. Скоро позвоню. Люблю тебя».

О, Боже. Что не так? Что-то случилось с Диланом? Что не так? Я смаргиваю слезы, пытаясь стереть их, пока мама не увидела.

— Твой телефон почти как автосигнализация, дорогая, что случилось.

— Ох, ничего, — отвечаю я, пытаясь, чтобы мой голос не дрожал. — Это просто Келли, я ей очень быстро позвоню, ладно?

— Александра… — начинает моя мама, но я уже набираю номер. Джессика награждает меня странным взглядом, глаза падают на мои руки, которые трясутся, но я отмахиваюсь.

Кэрри ответила после второго гудка.

— Алекс?

— Привет, Келли, — говорю я фальшивым радостным голосом. — Я получила твое сообщение. Что за новости?

Кэрри сразу понимает, в чем дело. Она спрашивает:

— Ты в машине с мамой?

— Да! Прямо сейчас на пути домой, скоро там будем.

Мама оглядывается на меня через плечо, когда я говорю это:

— Я думала, мы остановимся пообедать.

Я хмурюсь.

— Подожди, Келли.

Я говорю маме:

— Мам, ты не против, если мы пропустим обед? Я не очень хорошо себя чувствую после полета.

Сара качает головой и что-то бормочет, затем скрещивает руки на груди.

— Дорогая, твои сестры так с нетерпением ждали этого.

Господи, почему они все не могут просто заткнуться и уйти.

— Пожалуйста, мам? Я думаю, мне надо прилечь.

— Конечно, дорогая.

— Спасибо, — говорю я, прикладывая телефон к уху. — Прости. Что ты хотела сказать?

Голос Кэрри громкий и ясный.

— Алекс, не сходи с ума. Ладно? Чтобы ты не делала, я хочу, чтобы ты оставалась спокойной.

— Конечно, — говорю я, фальшивая улыбка все еще на моем лице. Мои щеки уже начали болеть.

— Хорошо. Слушай… этим утром Рэнди Брюер был арестован.

Я закрываю глаза и подтягиваю колени. Я не хочу слышать это. Не хочу слышать, что она дальше скажет.