— Звучит заманчиво, но надо посоветоваться с руководством. Сам понимаешь, в нашем деле очень важен, как говорит наш любимый шеф — реализьм [100]. С Никольским и Бухаровым переговорить в любом случае придётся. Я, конечно, со своей стороны, распишу выгоды для них, но ничего гарантировать не могу. Они же оба не из архитекторов. Толик Никольский, кажется, поимел какие-то неприятности, когда в Сибстрине работал, поэтому перешёл на худграф. С ним могут быть проблемы, а он с этого года председатель НОСХа [101]. Подозреваю, что сделает так — нам откажет, а сам однокашников подтянет.
— Может оно и так, но неужели у него столько однокашников, что нам не хватит?
— Да, кто его знает. Я его знаю шапочно, всё-таки между нами разница 17 лет, он ко всем мастерам старшего поколения относится свысока, но поговорить в любом случае обещаю.
— Тогда я вам завтра и позвоню вечером? Хорошо?
— Да, звони, я думаю, завтра всё и решится.
На этой оптимистичной ноте мы закругляем нашу беседу. Из прихожей слышен нетерпеливая возня. Дочка исстрадалась в ожидании кавалера. Борька быстро накидывает куртку и выскакивает из квартиры.
На следующий день специально поднялся в мастерскую Никольского и осторожно, не вдаваясь в детали, рассказал ему идею. На удивление Толик отнёсся к этой мысли благосклонно.
— Семёныч, идея мне нравится, можно под это дело студентов привлечь, им деньги всегда нужны. Я думаю, что из архитектурного и с худграфа можно команду набрать. Конкурс провести для первичного отбора и привлекать по мере появления заказов. — Толик, вытер руки об испачканное краской вафельное полотенце. — Чаю, кофе, пива, водки? Присаживайся, Семёныч, потолкуем о делах наших скорбных.
Похоже, что Анатолий уже успел с утра остограмиться, но к счастью, не до потери памяти, поэтому такой лучезарный и довольный. И хорошо! Главное, чтобы не забыл, что принципиальное согласие дал. Детали потом, когда первый блин комом пойдёт. А что он пойдёт комом, я ни минуты не сомневаюсь.
Вечером, едва успел добраться до дому, как юный делец уже звонит:
— Александр Семёнович, здравствуйте! — чувствуется, что парня так и распирает любопытство, но он сдерживается, — Сложился ли разговор?
— И тебе, Боря, не хворать. — Я держу фасон. Говорю солидно и весомо, — Никольскому твоя идея понравилась, особенно, когда я назвал её авангардной. Он же сам себя провозгласил авангардистом-соцреалистом. Короче, принципиальное «добро» получено.
— Тогда какие у нас следующие действия?
— Да какие тут могут быть действия? Сидим и ждём, когда придёт заказчик. Как только что-нибудь появится, я тебе сообщу. А там по ситуации. — Я протягиваю трубку, вертящейся рядом дочурке и в пол уха прислушиваюсь к тихим звукам разговора.
— Привет, милашка! Как ты? Гулять сегодня пойдём? Почирикаем?
Нет, каков ловелас! Моя Леночка уже милашка… Растут детки, так не заметишь, как внуки появятся…
— Да, ну, тебя, дурачок! Сейчас оденусь, жди внизу у подъезда. — Лена кладёт трубку, и, повернувшись ко мне, строго так заявляет:
— Папа, между прочим, подслушивать не хорошо!
— Что подслушивать не хорошо, я в курсе, но дело касается любимой дочки. Вот будут у тебя детки, тогда поймёшь. — Ленка чмокает меня в нос и исчезает в своей комнате. — Вот и выросла девочка.
Анатолий Николаевич Никольский — живописец, график и акварелист торопился в свою мастерскую, расположенную на четвертом этаже под самой крышей старого дома на Богдашке. Вчера он беседовал с одним из патриархов Новосибирского Союза Художников, Александром Тришиным. Заслуженный работник искусств РСФСР, любимец местного бомонда и театральных кулис. Этот старый пень, почему-то считает себя импрессионистом, строит из себя жителя Монмартра… В беретике, со шкиперской бородкой и длинном красном шарфе всегда. Настоящий художник, блин.
Однако вчера он предложил действительно интересную форму работы. Я сразу понял, что на этом предложении можно будет заработать не только деньги, но и славу передового прогрессивного организатора. Конкурс, если его правильно организовать, это же поистине золотое дно! Можно же договориться и с жури, и с конкурсантами. Можно сделать участие в конкурсе платным…
От грядущих перспектив Никольскому, несмотря на осенний пронизывающий ветер, стало жарко. Он почувствовал жгучее желание вдарить по девственно чистому пространству загрунтованного холста острым как бритва красным кадмием, солнечно-жёлтым стронционом и отметелить всё газовой сажей. При этом было совершенно наплевать на сюжет, на натуру, на композицию. Главное выплеснуть избыток вскипающих эмоций! Только цвет, только колорит! Ну и водочки грамм сто для настроения!
Так в Новосибирске родился ещё один абстракционист. Но это совсем другая история…
Не прошло и недели с памятного разговора про искусство в стиле агитационной халтуры, как наклюнулся первый заказ. Председатель профкома Октябрьского кирзавода слёзно просил помочь в оформлении машины для демонстрации на 7 ноября. Денег у них не густо, это не «Сибсельмаш», и не «Радиозавод». Поэтому госрасценки не потянуть. Договорились, что товарищ приедет завтра после работы, чтобы не торопясь всё обсудить.
Как только кирпичный профбосс положил трубку, я набрал Бориса. К счастью, тот оказался дома.
— Борис, ты завтра, во сколько можешь в Худфонд подъехать? — взял я сразу быка за рога.
— У меня четыре пары, полчаса на дорогу. Значит, не раньше четырех. Да, в четыре я точно смогу подъехать. Это нормально?
— Давай лучше к семи. Кирзавод хочет заказать оформление своей колонны к демонстрации. Лозунги и транспаранты у них есть, а вот нахлобучку на грузовик надо будет придумать. Делал у вас кто-нибудь что-то подобное? Здесь ведь не только надо придумать, но и сконструировать, чтобы всё было прочно и функционально. Есть у твоих друзей такой опыт?
— Я завтра расспрошу. Александр Семёнович, как вы думаете, мы за полчаса управимся? А то мне завтра к восьми на работу. Я же тут «ночным директором» подрабатываю. Завтра дежурство.
— Думаю, что успеешь, в крайнем случае, я тебя отпущу, сам всё решу, тебе придётся мне довериться.
— Это как раз не вопрос, я же знаю, что вы честный человек и не обманете бедного студента. — Следует секундная пауза, Я думаю, что разговор окончен, но Борис продолжает:
— По деньгам вы уже о чём-то договорились? Мне же надо будет мужиков как-то ориентировать.
— Пока нет. Я вообще не помню, чтобы через Худфонд подобные заказы проходили. Думаю, что просить надо не меньше тысячи.
— Хорошо, так и будем ориентироваться.
В приподнятом настроении еду по сумеречному городу в свою мастерскую. Меня ждёт незаконченное полотно. Незаконченное, потому что мне не хочется его заканчивать. Это же такое тонкое удовольствие ощущать скольжение кисти по холсту, наблюдать яркий трепещущий мазок, чувствовать, как в душе просыпаются воспоминания о прекрасном крае под названием Гурзуф. Сразу на языке появляется вкус кокура, в ушах — звук морского прибоя и крики чаек, шёлк женской кожи под пальцами. Удивительное блаженство промозглым ноябрьским вечером с помощью кистей и красок воскрешать столь чудесные мгновения. А как же хороша была та брюнеточка…
В кабинете рисунка на третьем этаже шторы были задернуты почти всегда, чтобы свет с улицы не мешал нужному освещению выставленных учебных натюрмортов.
На плоском параллелепипеде стоят гипсовые геометрические тела — конус, куб и шар, рядом лежит шестигранная призма. Все фигуры довольно старые, немного побитые, сильно заляпанные студенческими пальцам. Сверху на композицию падает ярких свет двух двухсотваттных ламп софитов. Направленный свет уничтожает тени, как собственные, так и падающие. Нам важно отследить и правильно изобразить перспективные сокращения всех граней. Скукота страшная! Если бы не Людвиг Карлович, то можно было бы и немного вздремнуть, опершись о мольберт. Вон, Меньшиков уже ухом рисует. Я тычу его карандашом в бок. И сдавленным шёпотом:
