Основная мысль фотографий понятна. Молодёжь планирует будущее. Мальчики и девочки за кульманами, за досками, над генпланами… Драматургию кадров надо выстраивать.

Так незаметно проходит день. К вечеру молодой и здоровый организм окончательно справляется с последствиями вчерашнего возлияния и можно отправляться на вечерний променад.

— А не сделать ли мне по случаю свободного вечера сегодня ещё одно дельце? А вот, пожалуй, что и сделаю! — приходит мне в голову очередная сумасшедшая идея. Я опять хватаюсь за великое изобретение Грэхема Белла.

— Александр Семёнович, здравствуйте, рад вас слышать.

…

Да, работали на стройке весь сентябрь. У вас, наверное, работы накопилось оформительской выше крыши?

…

С огромным удовольствием ударно поработаем. Конечно… Конечно… Договоримся, я думаю. Чего уж там, свои же, можно сказать, люди. Лену можно к телефону?

…

Лена, привет! Муж твой дома? Мне бы с ним поговорить.

…

С тобой тоже с удовольствием бы, но сегодня хотелось бы с ним. Он на гастролях? Жаль. Тогда придётся с тобой. Выходи, расскажу, а ты уж ему передашь. Только в цветах и красках, ну, мне тебя учить.

…

После программы «Время» я спускаюсь к подъезду соседнего дома. Минуты через три выпархивает Леночка в новом модном пальто синего цвета с длиннющим вязаным шарфом поверх него. Под капюшоном виднеется беретик темно-синего цвета.

— Шикарно выглядите, мадам Полуяхтова! — Приветствую я старую подружку. — Так и живёте с родителями?

— Так и живём, да, а тебе завидно? У тебя был шанс, но ты дурак. Давай рассказывай, что там опять придумал.

Надеюсь это не сочинение оперы на два часа? Если так, то можешь не стараться, даже слушать не хочу, тем более Вовчику рассказывать не буду. Его в мае вызывали в партком. Всё после той репетиции, будь она не ладна! Представляешь? Какая-то сука донесла. Угрожали, что первых партий ему по гроб жизни не видать. Напугали Вову, и решил он больше этим направлением не заниматься. Хорошо, что хотя бы одну нормальную запись сделали. Шоу действительно мощное получилось, жалко было бы, если бы пропало совсем. Ладно! Говори уже, что хочешь.

— Никаких новых идей. Всё куда проще. Помнишь, у Высоцкого есть песня «Охота на волков»?

— Конечно, это у «Волков» [136] программная вещь была.

— Дело в том, что я вспомнил песню продолжение, которую Высоцкий сочинит в будущем году. Песня не менее, а может быть даже и более энергичная. С нотками трагизма и послевкусия стратегического поражения. Народ любит именно трагические истории.

— Это ты точно заметил. Все народные песни, особенно самые популярные, имеют печальный финал. И «Чёрный ворон», и «Варяг», и «По диким степям Забайкалья».

— Ага! Ты тоже это уловила. Я всегда знал, что ты умна, несмотря на половую принадлежность. — Я не успеваю докончить мысль, как мне под рёбра знакомо всаживается кулачёк.

— Чтобы я этого не слышала больше!

— Чего не слышала? Что ты умна?

— Ещё что-нибудь подобное скажешь, то получишь в глаз!

— Ладно, птичка моя, не буду больше, пожалей, не губи.

Так мило, как в старые добрые времена, подкалывая друг дружку, мы болтаемся по окрестностям до полуночи. Текст песни я Ленке передаю и вытягиваю у неё обещание обязательно передать мужу. Даже пробую напеть ей мелодию, чем привожу её просто в дикий восторг. Отсмеявшись, она заявляет:

— Борюсик, давай без вокализов, мы разберёмся, всё-таки два профессиональных музыканта. Всё, давай я тебя поцелую на прощанье и по домам. Не надейся, только в носик.

Не тут-то было! Стоило ей приблизить губы к моему лицу, я притянул её к себе. Что интересно, вырваться Леночка не пыталась. Какое-то время мы с чувством, толком, расстановкой ныряем в эротические воспоминания… Похоже, у меня есть шанс на нечто большее, — пришла мне в голову неожиданная мысль.

Под резкими порывами холодного октябрьского ветра Самарович едва удерживался на ногах. Вчера он договорился с родной тринадцатой группой, что он угостит пирожными девочек и пивом мальчиков, а в отместку эти девочки и мальчики будут дружно изображать творческую молодёжь страны советов, полную великих замыслов и мечт. Всё для призового снимка в журнале «Смена».

В оттягивающей плечо, большой спортивной сумке были аккуратно упакованы все необходимые для профессиональной съёмки инструменты. Во-первых, классный зеркальный аппарат «Зенит-Е», купленный вместе с объективом «Гелиос». Во-вторых, ширик [137] «Мир 24М» ни разу ещё не опробованный. В-третьих, по мелочи, экспонометр, пыха [138], штатив и двойной софит. Каждый прибамбас весит немного, но вместе получилось килограмм десять не меньше. Тащить против ветра всё это добро утомительно, но были у Паши несколько интересных идей, которые стоили того, чтобы немного помучиться.

В половине четвертого сразу после окончания четвёртой пары, сокурсники попытались было разбежаться. Большинству Пашина идея не показалась сколько-нибудь стоящей. Но нашлись несколько человек, собравшихся в кабинете рисунка, среди мольбертов, софитов, подрамников и прочей утвари.

— Самарович, — первой начала возмущаться Инка Ромашкина, — ты нас уболтал, мы пошли тебе навстречу, пришли, сидим тут голодные, а ты не готов. Где штативы? Где аппараты? В конце концов, где обещанные плюшки и чай?

— Павлик, — поддерживает её Нелька Минерт, отличница и дочка профессора Карла Людвиговича Минерта, — Инна права, у тебя осталось всего 45 минут. Время пошло.

— Девочки, милые, ну имейте совесть! — Павел пулей бежит на кафедру, и через минуту возвращается с оборудованием. Пока он носится, мы кромсаем макетными ножами сметанник.

— Борька, не в службу, а в дружбу, сгоняй за чайником и водой.

Рогов, не вступая в пререкания, скачет в буфет. Надо же успеть, пока он не закрылся. По пути он вспоминает, что ещё и посуду прихватить придётся, чай да сахар.

— Наталья Петровна, милая, выручите бедных студентов, — с мольбой в голосе обращается он к буфетчице, монументально возвышающейся над почти пустой витриной.

Та сначала отказывается, но через минуту ему всё-таки удаётся уговорить добрую женщину. Водрузив на поднос десяток гранёных стаканов, чайник с горячей водой, полкоробки рафинада и пакет грузинского чая, он возвращается в кабинет. Хорошо, что Паша додумался купить манник на прошлом перерыве, а то бы сейчас голодали.

В триста шестнадцатой уже царит веселье и смех. Паша расставляет девочек в ряд, подсвечивает их мощными софитами с одной стороны, и принесёнными из дома фотолампами с другой. Парней пока ещё расставил не до конца, но Ваньку с Гулей уже расположил по флангам. В момент, когда я появляюсь с чайником, он как раз пытается впихнуть Петьку в центр композиции, но что-то ему не нравится.

— А вот кому горячий чай, подходи-налетай. Торопись-незевай, в чашки чай наливай! — орёт Рогов, привлекая внимание.

— Стоять! — Орёт Паша. — Борька, идиот! Ты мне сейчас всю малину испортишь со своим чаем. Ничего ни с кем не случится, если чаепитие будет через пять или даже десять минут.

— Ладно, ладно, не кипишуй [139], скажи лучше, куда мне встать? Я же тоже хочу оказаться в шедевре…

Наконец все расставлены, Павел начинает колдовать с экспонометром, двигать штатив, лампы, отражатели. Через десять минут наступает очередь аппарата. Бархатно скрипит взводимый затвор — щщщ-щолк, тут же щелчок переставленной диафрагмы — щщщ-щолк, щщщ-щолк, щщщ-щолк…

Паша с этой постановки полплёнки уже отснял и объявил перерыв.

— Представляете, как бы было здорово, если бы можно было ещё до проявки увидеть что снято. — Говорит Ромашкина, разливая остывшую воду по стаканам. — А то столько трудов, и полная неизвестность, что там получилось. Всё только на интуиции и опыте.