Я в отчаянии опустилась на каменный пол, из последних сил стараясь взять себя в руки. Прочь, пламя! Прочь! Слова затрепетали в воздухе, будто живые, а затем ревущее пламя как метлой вымело через балконные двери. Увы, при этом оно ничуть не ослабло. Это было не вполне то, чего я добивалась, и я выбежала на балкон следом за огненным баньши, которого случайно создала собственными руками. Покинув комнату, он принялся карабкаться по башенной стене, точно живое существо. Не умер, а вырвался на свободу. Неподалеку раздался крик: кто-то еще заметил пламя.

Как же заставить его исчезнуть? Я порылась в памяти, непрерывно кашляя от дыма. Пламя тает, угасает, ни следа не оставляет, — срифмовала я быстро, представляя, как обрушиваю на стену водопад колких голубых слов, чистых и холодных, как льдинки. Они прозрачной волной накрыли огонь, и тот яростно задрожал — будто задыхался в невидимом коконе. Я повторила стишок еще раз, увереннее, и пламя совершенно исчезло, оставив после себя лишь дымные ленты на закопченной стене. Я хотела стереть и сажу, но она даже не потускнела. Похоже, я могла избавиться от огня, но не от естественных последствий своих ошибок.

Дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился бледный Тирас. Он бросился ко мне, разгоняя клубы дыма рукой, и до боли сжал мои плечи.

— Ты решила себя убить?! Или устроить диверсию? Тут, знаешь ли, далеко лететь, даже для жаворонка.

Комната наполнилась слугами, и меня, взъерошенную и перепуганную, поспешно вытолкали в коридор. Король схватил меня за руку и потащил в другие покои — соседние с его собственными, рыча на ходу, что я не могла выдумать способа самоубийства глупее.

Я вцепилась в подлокотники кресла, куда он меня швырнул, и сердито ощерилась. Ты осел! Не знаю, почему я мысленно заорала именно это — видимо, «осел» было похоже на «Тирас», и одно слово зацепилось у меня в голове за другое.

— Ты назвала меня ослом? — переспросил он недоверчиво.

Я распахнула глаза. Ну, выглядишь ты как бог, но ведешь себя как огр.

— Огр? — В его голосе слышалось потрясение. — Бог?

Я вскочила на ноги, и кресло со скрипом проехалось по полу. Сперва свеча. Теперь король. Прекрати это немедленно.

Тирас смотрел на меня такими же круглыми глазами. Затем медленно приблизился.

— Прекратить что? — прошептал он, не отрывая взгляда от моих губ.

Это невозможно. Он кивнул, соглашаясь, и тут же потряс головой, будто хотел стряхнуть наваждение.

— Сделай так еще раз, — приказал он.

Настала моя очередь мотать головой.

— Сделай, — повторил он настойчиво.

Я упала обратно в кресло: ноги меня не держали.

— Ларк, — требовательно позвал король, по-прежнему глядя на мой рот.

Я сама не понимала, что творю. Но покорно направила к нему слово — так же, как частенько проделывала с Буджуни. Это было случайное слово, первое, которое пришло мне на ум. Поцелуй.

— Поцелуй? — выдохнул король.

У меня заполыхало лицо, и я торопливо спрятала его в ладонях. Хватит пялиться мне в рот.

— Я пялюсь тебе в рот, потому что не понимаю, что происходит. Я тебя слышу, но ты ничего не говоришь.

В голосе короля звучало искреннее изумление. Нагнувшись, он уперся одной рукой в подлокотник кресла, отрезая мне путь к побегу, а пальцами другой приподнял подбородок, чтобы заглянуть в глаза.

— Еще раз, — скомандовал он.

Тирас.

— Тирас, — повторил король.

Ларк.

— Ларк.

Клетка.

— Клетка.

Боюсь.

— Ты боишься? — Черные глаза загорелись.

Теперь лицо Тираса маячило в каких-то сантиметрах от моего. И это было невыносимо. Я зажмурилась, страстно желая оказаться в одиночестве. Мне было необходимо, чтобы он ушел. Прямо сейчас. Уйди.

— Почему? — спросил король мягко.

Мне больно.

— Правда?

Его дыхание опаляло мое лицо. Мне было уже некуда отстраниться. Он был повсюду, заполняя собой и мысли, и окружающее пространство, словно ангел возмездия, явившийся по мою душу. Я с трудом подавила приступ паники, которая поднималась во мне, как волна, и прижала руки к груди. За ребрами так ныло, что я едва могла дышать. Сердце отчаянно колотилось, я будто вдыхала стеклянное крошево.

— Скажи, — велел он.

Я помотала головой. Нет. Нет. Нет. Я не могла объяснить ему, каково это — беседовать с другим человеческим существом, когда ты всю жизнь провел в молчании. По-настоящему беседовать. Все, что я могла раньше, — швыряться вещами, если была в гневе, плакать, если мне было грустно, кивать и кланяться, ловить уклончивые взгляды и в бессилии сжимать кулаки, если окружающие не могли понять мой язык жестов.

Я так долго пробыла наедине с тысячами слов, которые не могла выразить. А теперь этот мужчина — этот прекрасный, приводящий в ярость мужчина, сын кровавого короля, — слышал меня, словно я говорила вслух. И смотрел как на женщину, а не запертую в клетке птицу. Как на человека, а не молчаливую тень среди таких же теней.

Я не знала, что с этим делать. Уйди, Тирас. Пожалуйста. Я так и не открыла глаз, пытаясь удержать беснующиеся внутри слова. Просто ощутила, как он выпрямился и жар его тела отдалился. После чего услышала стихающие шаги, скрип двери и поворот ключа в замке.

С БАЛКОНА МОЕЙ НОВОЙ комнаты было отлично видно внутренний двор, где королевская гвардия отрабатывала маневры и билась врукопашную. Кель проводил там почти все свободное время, а иногда к нему присоединялся и Тирас. Похоже, они получали необъяснимое удовольствие, сбивая с ног и дубася друг друга.

Однако королевские обязанности не исчерпывались войной и тренировками. Раз в неделю перед воротами выстраивалась длинная очередь из людей, пришедших к Тирасу со своими бедами, жалобами и обвинениями. Грета объяснила, что их будут выслушивать одного за другим, с рассвета до заката. Мне страшно хотелось посмотреть на это действо хоть одним глазком, но пока я была вынуждена наблюдать за жалобщиками с балкона, гадая, что каждому из них нужно от короля. Наверное, нелегко было выносить одно решение за другим, оставаясь в глазах подданных мудрым и беспристрастным.

С балкона открывался вид и на площадь с колодцем, откуда горожане брали воду. Странно, но многие из них приходили без ведер. Они лишь перегибались через каменный бортик и, казалось, подолгу всматривались в темные глубины, словно ища на дне что-то или кого-то. Их никто не торопил, хотя очередь к колодцу была почти такой же длинной, как и к королю в приемный день.

На площади приводились в исполнение и судебные приговоры. Я видела мужчину, которого волокли за лошадью, и женщин в колодках. Одной отрубили руку, другой вырвали язык. Я не знала, какие преступления за ними числятся, но догадаться было несложно. Это Рассказчицу лишили языка? Пряхе отрубили руку? Осознав, что происходит, я бросилась в комнату и плотно закрыла балконные двери, чтобы не слышать крики толпы и ее жертв. Я и сама поминутно ждала наказания за то, что чуть не подожгла замок, вложила в голову королю колдовские слова и передвигала вещи усилием мысли. Я уже не была уверена в своей невиновности. Осознав, какой вред я могла причинить, я испугалась по-настоящему. Однако страх не мог остановить однажды запущенный процесс. У меня в голове по-прежнему всплывали буквы, из них складывались слова, слова сплетались в стихи, а мозг работал без устали, словно колесо злополучной Пряхи.

В огромном гардеробе я заметила новые наряды — наряды, подходящие скорее для принцессы, чем для безмолвной узницы, которая никогда не покидает своей башни. Я видела, что слуги отмыли стены и заменили сгоревшие шторы в моей старой комнате. Вместе с ними исчезли и наши с Тирасом рисунки — что-то оттерли, что-то закрасили. Но сквозь запахи краски и мыла все равно просачивалась едкая вонь — напоминание о том, на что способно неосторожное слово. Книги тоже пропали, и я порой размышляла, пришлет ли мне Тирас новые или он теперь боится меня, как боялась себя я сама?