— Каждую секунду, что я провожу в птичьем обличье, я жажду быть человеком. Ради тебя. Ради себя. Ради ребенка, которого так хочу увидеть. Не ради Джеру. Ради нас троих. Ты сказала, я выбрал тебя, потому что ты мне полезна. И это правда. Но знай, Дарк, — голос Тираса надломился, но он даже не сделал паузы, — я любил тебя каждую минуту каждого дня, что мы провели вместе, и буду любить, пока не умру. Птицей, человеком или королем — я люблю тебя, и этого ничто не изменит.

Поцелуи, которые дарил мне Тирас в тишине нашей спальни, были лихорадочными, а прикосновения — нежными. Он ласкал меня тыльной стороной ладоней, не позволяя когтям касаться тонкой кожи. Я отвечала со всей возможной страстью, чувствуя, какая битва кипит в нас обоих. Сердце Тираса желало меня притянуть, а разум — оттолкнуть ради моего же блага. Я изучала его горячо и ненасытно, стараясь запомнить каждую черточку, линию и шрам, и до дрожи боялась, что любая секунда может оказаться последней. Мы торопились. Мы смаковали. Мы спешили к финишу, чтобы немедленно начать все сначала.

Казалось, Тирасу претила мысль отпустить меня хоть на мгновение, но, когда страсть улеглась, сменившись умиротворением, а наша кожа остыла, он все-таки отстранился. Я тут же подалась следом, хотя на веках лежала такая же тяжесть, как и на сердце.

— Упрямая женщина. Спи. — Обычный приказ был пронизан нежностью, и мои губы дрогнули в улыбке, прежде чем найти рот Тираса.

Я не могла спать. Я выжимала каждую секунду из оставшегося нам времени, покрывая поцелуями лицо и тело своего короля, пока он не выгнулся на кровати с расширенными от боли глазами. При этом он продолжал тянуться ко мне, и я торопливо прижала ладони к его груди, впечатывая в кожу все мыслимые заклинания и умоляя остаться со мной. Но теперь он был частью меня, а я не могла себя исцелить.

Он превратился в птицу еще до того, как добрался до балконных дверей, нырнул в черное небо и пропал, будто его никогда и не было.

ТИРАС HE ПОЯВЛЯЛСЯ в замке целый месяц. Он больше не перерождался. Он был орлом днем и ночью. Порой, когда я спала, он прилетал ко мне в птичьем обличье и оставлял розу, роскошное перо или мерцающий черный камень величиной с мой кулак. Каждое утро я находила на балконных перилах новый подарок, но ни следа Тираса. Затем он перестал прилетать совсем, хотя я выглядывала его, куда бы ни направлялась. Не проходило и дня, чтобы я не навещала птичий двор, якобы заинтересованная соколами, которых мои визиты заметно раздражали. На самом деле мой взгляд был прикован к темным стропилам и углам птичника. Хашим, главный сокольничий, не задавал вопросов, но через несколько дней встретил меня осторожным намеком.

— Должно быть, король рассказывал вам о моем друге-орле, — пробормотал он, прикрепляя колокольчик к колпачку сокола.

У меня защемило сердце, но я даже не вздрогнула, лишь продолжила выжидательно смотреть на слугу. Тот поднял на меня лучащиеся добротой глаза.

— Он не возвращался, моя королева, и уже довольно долго. Я тоже его жду. Если он покажется, я немедленно вам сообщу, не беспокойтесь.

Мне оставалось лишь кивнуть. Я боялась случайно выдать себя или Тираса и не знала, насколько Хашим посвящен в секреты короля. Кель ходил не менее поникший и притихший. Между нами так и не возникло особенной теплоты, но мы заключили подобие союза, чтобы защитить Тираса и Джеру, хотя это становилось труднее с каждым днем. Мы распустили слух, что король посещает отдаленные провинции ради их инспекции и поддержки, но не смогли объяснить гвардии, кто же сопровождает его в этих официальных визитах.

Через двадцать восемь дней после исчезновения короля в замок прилетел голубь с вестью из Фири. Там объявились вольгары, их гнезда на побережье Джираенского моря наполняли местных жителей объяснимой тревогой. Лорд Фири пока не запрашивал подкрепления, но новости омрачили и без того невеселую атмосферу в замке.

Чего Тирас от меня ждет? — спросила я Келя, вышагивая по библиотеке. — Он нужен дома!

— Может настать день, когда он не вернется, Ларк, — ответил Кель тихо. — И нам нужно быть к этому готовыми.

Он вернется. Всегда возвращается.

— Ты должна начать принимать решения без него. Для этого он тебя и готовил.

Я не могу править в одиночку.

— Он был уверен, что сможешь.

Это была самая большая любезность, которую я слышала от Келя за всю свою жизнь, и когда он поднял на меня голубые глаза, я увидела в них нечто новое: зарождающееся уважение, проблеск прощения… Впервые я не чувствовала с его стороны ни презрения, ни ненависти.

— Тебе нужно с чего-то начать. Приемных дней не было уже месяц. Люди волнуются, преступность растет, темницы переполнены, и стража не знает, что делать с заключенными. Ты должна занять место Тираса. Ты королева.

Ты мне поможешь? Будешь говорить за меня? Настала очередь Келя хмуриться. Как я буду оглашать приговоры, если даже не могу говорить? Он застонал и ударил кулаком по воздуху. Мы с Тирасом иногда притворялись, будто шепчемся на ухо. Так это выглядело менее странно в глазах окружающих.

Кель смерил меня таким взглядом, словно уже пожалел о своем предложении, но в итоге кивнул. По городу пустили новость, и на следующее утро я вошла в тронный зал, окруженная недоумением и смущением, шепотками и удивленными взглядами. Я опустилась на трон, и стражники, уже проинструктированные Келем, начали выстраивать в цепочку колеблющихся истцов, которые не меньше меня сомневались в успехе этой затеи.

Приемный день начался. Люди подходили один за другим, быстро излагали свое дело, и я выносила решение. Как и всегда, я прислушивалась скорее к тому, о чем они умалчивали, до дрожи боясь сделать неверный выбор. Затем Кель наклонялся ко мне, я складывала ладони чашечкой и притворялась, будто шепчу ему на ухо, хотя губы мои на самом деле не шевелились. Он оглашал приговор во всеуслышание, и мы переходили к следующему делу. Кель ни разу не подверг мое решение сомнению и не вскинул снисходительно бровь.

По мере того как день клонился к закату, я чувствовала себя все увереннее. Теперь я почти полностью полагалась на свою способность слышать то, чего другие не слышат. Если я сомневалась, то спрашивала совета Келя, но со временем это случалось все реже и реже. Уже на исходе дня перед нами предстал мужчина, который бросил к подножию трона большой кожаный мешок.

— Изложи королеве свое дело, — велел Кель нетерпеливо.

— Я поймал Перевертыша, — гордо заявил мужчина. — На благо Джеру, разумеется.

— Покажи, — приказал Кель точно таким же тоном, как у Тираса, и я услышала в его голосе тень страха, который сжал и мою грудь.

Мужчина развязал мешок и вытряхнул на пол огромную черную птицу с белой головой, после чего подбоченился и отступил на шаг, словно ожидая медали. Птица не подавала признаков жизни. Я в ужасе вскочила с трона, и Кель зашипел у меня за спиной, веля охотнику отойти подальше. Я рухнула на колени перед орлом и приподняла обагренные на концах крылья. Меня начало трясти, глаза заволокло слезами, и Кель поспешил оттащить меня назад. Перья были еще теплыми, и я почувствовала, как к горлу подступает желчь. Я упала на трон — ноги меня не держали.

— Откуда ты знаешь, что это Перевертыш? — спросил Кель ледяным голосом, отчего охотник вздрогнул — кажется, он только сейчас сообразил, что его подношение пришлось не по нраву.

— Я… видел, как она превратилась в орла, — пролепетал он, и меня затопило надеждой пополам с чувством вины.

Она?

— Она? — переспросил Кель.

— Сперва это была женщина… а в следующую секунду — птица. Она улетела, но я поставил силки и поймал ее по возвращении.

— И убил? — рявкнул Кель.

— Она Перевертыш, — растерянно ответил мужчина, будто это все объясняло.

Я снова поднялась на ноги. В груди металась ярость, и охотник, видимо, прочел что-то по моему лицу, потому что начал пятиться.