Я тоже села, уже тоскуя по его теплу и теряясь в догадках, как дать ему то, что он хочет, но при этом не сдаться. В конце концов я осторожно провела пальцами по его щеке, и Тирас замер, словно мое примирительное прикосновение было последним, чего он ожидал.

Но зачем мне меняться, Тирас? Почему ты так отчаянно хочешь меня сломить?

— Потому что под твоим льдом скрывается огонь, — просто ответил он. — И мне нравится этот огонь.

Я ощущала его напряжение как жар. Он пылал каждую минуту жизни, и эта энергия оплавляла мои границы — одна прозрачная капля за другой. Я помотала головой, с трудом удерживаясь от слез, но мешая ему встать. Нет. Подо льдом только море слов. Тирас замер, пораженный, в одном сапоге.

Ты когда-нибудь задумывался, что это может быть к лучшему? Что я немая. Если я так орудую словами, не произнося ни звука, что случится, когда они вырвутся на волю? Я боюсь себя, Тирас. Для меня это было такое огромное признание, такая колоссальная брешь в моей защите, что я опустила глаза и спрятала лицо в ладонях. Мне требовалось время, чтобы восстановить самообладание. Но Тирас уже оплел пальцами мои запястья и потянул их на себя, заставляя поднять взгляд.

— Ты меня не пугаешь, — прошептал он. — Порой огорчаешь. Выводишь из себя. Но не пугаешь.

Пока.

— И никогда не испугаешь. У тебя добрая суть, леди Дейн. Да, характер не сахар, но сердце доброе.

Он отпустил мои запястья и поднялся на ноги, затягивая ремень. Мне захотелось закричать, схватить его, притянуть обратно. Я была ужасной женой и ужасной королевой. Он собирался подарить мне ребенка, а я устроила из этого эпическое сражение, хотя сама ничего не желала так отчаянно, как зачать с ним наследника.

Тирас?

— Да? — вздохнул он, заправляя тунику в брюки спиной ко мне.

Ты меня поцелуешь? Он обернулся, и уголки его губ тронула почти нежная улыбка.

— Как-то раз ты сказала, что никогда не попросишь о поцелуе.

Я состроила гримасу.

— Тебе нравится, когда я тебя целую?

Да. Улыбка Тираса стала шире, но он не тронулся с места, заставляя меня неуютно ерзать на месте. Просить. Я взглянула на него снизу вверх, признавая свое поражение. Когда ты целуешь меня медленно… и долго… мне легче…

— Впустить меня? — закончил он мысль.

Да. Последнее слово было не более чем вздохом, но я тут же залилась краской. Тирас потянул меня с ковра и обвил руками, баюкая, — точно так, как я и хотела. Я подняла лицо, закрыла глаза и наощупь нашла его губы. И он целовал меня долго-долго.

В ТОТ ВЕЧЕР ТИРАС не превратился в птицу. Ночь словно утягивала его, подтачивая волю, пока сопротивление короля не ослабевало. В полнолуние, под яркими белыми лучами, он сражался дольше, но даже тогда страдал, оставаясь в человеческом обличье, а дневного света уже не хватало, чтобы восстановить его силы. Я могла облегчить его боль и придать выносливости для дальнейшей борьбы, но мои слова и его воля все хуже справлялись с мощью его дара.

Зачастую я просыпалась в одиночестве за много часов до рассвета. Холодная темнота спальни делала отсутствие Тираса еще более тяжелым и удручающим. Моя жизнь превратилась в маятник, который метался между немыслимой радостью и нестерпимым напряжением. Я только и делала, что ждала короля, праздновала его возвращение и вскоре снова его теряла. В отличие от настоящего маятника, этот импульс не затухал, а углублялся с каждым днем. Тирас покидал меня все на дольше, а наши встречи становились реже и короче.

Проснувшись наутро после приемного дня, я увидела на балконе редкую картину — теплые солнечные лучи и орла, замершего на перилах. Я осторожно приблизилась к нему с вытянутой рукой и тоской на сердце, надеясь, что человеческая память возобладает над птичьим сознанием. Орел позволил мне дотронуться до шелковых перьев на своей белой шапочке, после чего скосил глаза в сторону западного леса и, снявшись с перил, расправил крылья. Я осталась беспомощно смотреть ему вслед.

Три дня я ждала возвращения короля. А на рассвете четвертого, когда Тирас так и не появился, отправилась за Келем. Я была намерена разыскать Целительницу, за которой он проследил после суда. Я быстро оделась и причесалась, чтобы ускользнуть из комнаты прежде, чем крепость проснется. Сны ее обитателей источали невесомые слова, которые согревали воздух, и я прислушивалась к ним, пока разматывала тонкую нить напряжения, тянувшуюся за Келем повсюду, куда бы он ни шел. В итоге я обнаружила воина в конюшнях. Казалось, он был почти рад получить от меня задание.

Как выяснил Кель, Целительница жила в маленьком поселении под названием Нивея, которое располагалось на дне обмелевшего древнего моря к западу от Джеру. Тогда после суда Кель отправился за девушкой, следуя за ней на небольшом расстоянии. У западных ворот она смешалась с потоком ремесленников, которые возвращались домой после рабочего дня в городе. Ее скромное жилище было окружено такими же домами мастеров — ювелиров, гончаров и каменотесов, — предпочитавших жить и трудиться вне защиты городских стен.

Мы дождались заката, переоделись в простую одежду и выскользнули за ворота. Мое лицо и волосы скрывала плотная вуаль, а перед нами, балансируя с корзиной на голове, семенил Буджуни. Отвлекающий маневр удался на славу: тролль по-прежнему оставался диковиной для горожан, и мы без труда затерялись на его фоне. Покинуть Джеру было легче, чем вернуться обратно: если бы мы не успели до закрытия ворот, Келю пришлось бы разоблачить себя перед стражей. Впрочем, сейчас нас больше волновало, что Целительница каким-то образом прослышит о нашем приближении и затаится.

— Ее высыпала встречать чуть не вся деревня. А семья вообще была вне себя от радости, — пробормотал Кель, и я расслышала в его голосе тень сожаления. — Если пройдет слух, что королева в Нивее, все сразу подумают худшее.

Его опасения не были беспочвенными. Когда мы добрались до дома Целительницы, гнездившегося среди утесов на изборожденном пещерами дне, воздух вокруг уже звенел от тревоги — почти такой же оглушительной, как вопли вольгар. Нас заметили и узнали. Она знает, что мы здесь. Кель рывком бросился вперед и достиг двери дома как раз в ту секунду, когда через нее попыталась выскользнуть хрупкая фигурка. На пороге завязалась борьба: девушка отчаянно извивалась и брыкалась, пытаясь освободиться. Кель чертыхнулся, когда она проехалась ему длинными ногтями по щеке, и та удвоила усилия.

— Эй, мы с миром! — воскликнул Буджуни, торопливо поднимая пухлые ладошки.

Ты слышишь меня, Целительница? — спросила я так громко, как могла. Она немедленно замерла, глядя на меня круглыми от ужаса глазами и словно пытаясь убедить себя, что мой голос в ее голове — лишь плод воображения.

— Д-да, — выдавила она. — Вы королева. Вы сказали королю меня отпустить.

Ты не сделала ничего плохого.

— Вы королева, — повторила она, и ее слова окрасились тем же смятением, которое царило у меня в груди. Да, я была королевой — и прямо сейчас плохо представляла, что творю.

Мы не причиним тебе вреда. Нам нужна твоя помощь. Мы можем поговорить… внутри? Мы уже привлекли внимание нескольких зевак и не могли дольше оставаться на улице. Кель так и не ослабил захвата, и теперь девушка почти висела в его объятиях.

Наконец она кивнула, и я сделала Келю знак ее отпустить. Он поставил ее на ноги и втиснулся между нами, не подпуская Целительницу ко мне близко. Та направилась в дом, но, проходя мимо воина, мимолетно коснулась его щеки и что-то прогудела. Кровоточащая царапина от ногтей тут же исчезла. Кель чертыхнулся и схватился за меч, но Целительница не удостоила его еще одним взглядом. Она уже продемонстрировала свою силу и одновременно проявила милосердие.

Изнутри каменный домик был таким же маленьким и опрятным, каким выглядел снаружи, — спальня да кухня, вот и все. Я не стала садиться, и Кель замер в дверях, будто на случай западни. Целительница обратила на меня светлые глаза — голубые, как у Келя, и странно контрастировавшие с черными волосами и оливковой кожей. Я тут же показалась себе бесцветной и на мгновение ощутила приступ неуверенности, прежде чем вновь надела ледяную броню и сосредоточилась на стоящей передо мной задаче.