Мне вдруг вспомнились слова Буджуни: «Тому, кто беспощаднее всех, обычно есть что скрывать». Я задумалась, что скрывает лорд Бин Дар и что на самом деле выигрывают лорд Голь и лорд Билвик, поддерживая его.

— Мой вопрос заключается в том, королева Ларк, — последние слова Бин Дар произнес с чуть заметной усмешкой, будто мое имя в сочетании с этим титулом звучало нелепо, — как вы относитесь к Одаренным? Ваша мать была Рассказчицей. Позволите ли вы им и дальше жить, плодиться и отравлять Джеру? Хватит ли вам мужества окончательно выкорчевать эту заразу?

Он знал, что я не могу ответить вслух. Они все знали. Я поочередно окинула взглядом каждого лорда: тучного и худощавого, потного и бледного, строящего козни и смертельно уставшего от всей этой возни. Билвик и южные наместники думали о том, чем их будут кормить за ужином, — мы совещались почти целый день. Лорд Голь и леди Фири оставались в стороне, непроницаемые. Отец в ужасе смотрел на меня, молясь, чтобы я не начала швыряться стульями, а лорд Бин Дар спокойно ждал моей реакции, крутя перо в руке, напоминающей кисть скелета.

Я задержалась взглядом на светлом острие, которое вращалось между его пальцами — и неуловимо изменилось, стоило мне моргнуть. На какую-то долю секунды перо превратилось в узкий бокал, словно жажда лорда Бин Дара взяла верх над его самоконтролем. Я моргнула еще раз, и перо вернулось на место — крутясь, крутясь, крутясь. Мои глаза расширились, его — сузились, и ответ стал очевиден. Я взяла собственное перо, обмакнула его в чернила и вывела на пергаменте буквы такие крупные, чтобы их могли без труда прочитать все члены Палаты лордов:

На закате седьмого дня Пентоса я с ног до головы облачилась в черное и поднялась по холму к кафедральному собору — в точности как в день свадьбы. По небу плыл плач колоколов. Я не знала, как им удалось изменить свое звучание, став из ликующих горестными, из пророчащих счастье — зловещими. Возможно, дело было не в колоколах, а во мне: моих ушах, сердце и погибшей надежде. Возможно, это я изменилась, оказавшись в итоге Перевертышем. На этот раз люди не бросали передо мной цветы — лишь молча смотрели вслед процессии. Одни плакали, другие держались стойко, но все были одеты в разнообразные оттенки серого, коричневого и черного.

В дни войны павшего монарха нередко хоронили на поле боя — там, где он встретил свой конец. А иногда, как в случае с королем Золтевом, останков не было вовсе. Если тело Тираса прибудет в Джеру, его еще на семь дней возложат на огромный костер над городом. По истечении это срока костер подожгут, и земная оболочка короля обратится в прах и пыль, из которой он и был создан. Но я знала, что тело Тираса не вернется в Джеру. Его останки никогда не превратятся в пепел. Мы так и не получили ни славных подробностей о его смерти, ни вестей о том, как продвигается борьба с вольгарами. Хашим все не возвращался. Вскоре Тирасу воздвигнут статую — рядом с памятниками его отцу и деду. Склон холма за кафедральным собором уже был усеян десятками скульптур, прославляющих королей-воинов Джеру.

Лорды шествовали за мной с подобающими случаю скорбными лицами. Я изо всех сил старалась не обращать на них внимания, хотя моих плеч и затылка то и дело касались холодные мысленные шепотки. После того как я бросила вызов Бин Дару, он неожиданно отказался от преследования Одаренных, и эту тему мы больше не поднимали.

Я не сомневалась, что меня сместят. Совещания Палаты лордов не исчерпывались перебранками в тронном зале. Замок переполняли их тайные договоренности и угрозы, шантаж и торг. Я слышала, как они перебрасываются моим именем и бессчетное число раз назначают цену за мою жизнь. Лорды Инук, Янда и Квандун были не против, чтобы я осталась королевой, хотя и не испытывали особой симпатии ко мне или верности Тирасу. Их заботило лишь, чтобы королевством разумно управляли, а их собственные провинции не пострадали от смены власти. Билвик, Голь и Бин Дар хотели, чтобы я ушла. Мой отец и леди Фири остались в стороне — каждый по своим причинам — и мрачно наблюдали за развитием событий. Отец боролся за мою, а следовательно, и свою жизнь, причем обеспечение ее безопасности так или иначе было связано с его приходом к власти.

Леди Фири держалась особняком. Мне ни разу не удалось уловить ее мысли так, как я проделывала это с остальными наместниками. Я подозревала, что ее смешанные чувства в немалой степени связаны с Келем и его возможным возвращением; она цепенела всякий раз, когда мое имя упоминалось в сочетании с его. В итоге переговоры зашли в тупик, и все стороны пришли к заключению, что не будут принимать никаких решений, пока не закончится Пентос и не вернется брат короля. Так что я поднялась, одетая в черное, на кафедральный холм — на этот раз вдова, а не невеста, — преклонила колени и начала умолять Тираса воскреснуть.

В ТУ ЖЕ НОЧЬ, словно услышав мою поминальную молитву, на стену сада за тронным залом опустился орел. Его заливал лунный свет — ярко-золотой и неожиданно теплый, — и это тепло в один миг растопило каменную корку, которой успело покрыться мое сердце. Орел распахнул крылья, ударил ими по воздуху, и я последовала за ним в ночь, как и раньше. Я не стала ждать Буджуни или вызывать стражу. На это не было времени, и мне хотелось обойтись без публики, если Тирас все-таки сумеет переродиться.

Тирас? — Идем, — позвал орел, перелетая с ветки на ветку и поминутно кося на меня янтарным глазом. Я чуть не бегом ринулась через лес, обезумев от радости и надежды и видя перед собой только обагренные на концах перья. Орел то складывал, то разворачивал крылья, уводя меня все глубже в чащу. Сердце превратилось в грохочущий барабан, дыхание сперло от предчувствия. Я верила, что Тирас сможет ради меня переродиться, что скоро я увижу его снова.

Вынырнувший из чащи домик был тих и темен, ставни, как ни странно, широко раскрыты. Орла нигде не было видно, и я замерла, охваченная внезапным испугом, что в своей тоске приняла за него какую-то другую птицу. Я вновь позвала Тираса, наполнив его именем темноту вокруг, но не дождалась ответа. Даже ночные создания — воркующие, жужжащие и стрекочущие — отчего-то притихли.

Неожиданно домик озарился теплым светом. Кто-то зажег на столе фонарь, и его мерцающий язычок успокоил меня, словно материнский голос. Я подхватила юбки и с плачем бросилась бежать, пока не перешагнула порог с именем Тираса на устах. Чтобы тут же осечься. Вместо Тираса я увидела девушку. На ней было платье с кружевом, которое я обнаружила в сумке под кроватью, — платье, которое, как я думала, принадлежало пойманной и убитой женщине-Перевертышу.

Леди Фири? Она рассмеялась, завязывая ленты под горлом.

— А я говорила, что в жилах моей семьи течет кровь Одаренных. Неужели ты приняла это за фигуру речи?

Ты… орел?

— Я могу стать любым животным, каким захочу. Мышкой в углу, которая подслушивает планы короля. Птицей на подоконнике, которая собирает информацию, точно хлебные крошки. Кошкой, притаившейся в тенях. Голубем, доставляющим вести из Фири.

В животе тревожно заныло. Это тебя поймал тот охотник? Она самодовольно улыбнулась и склонила голову, словно ожидая аплодисментов. Но… ты же… умерла! Леди Фири махнула рукой:

— Просто притворилась. Никто не подумает, что птица способна разыгрывать смерть. — И ее губы тронула печальная улыбка, от которой у меня встали дыбом волоски на шее. — Я дождалась, пока все уйдут, и улетела. Кель это видел, кстати. Он тебе не сказал?

Я покачала головой. Нет. Он мне ничего не сказал. Но одно было ясно наверняка: леди Фири знала секреты всех обитателей замка. Ты хотела, чтобы я приняла тебя за короля.

— Да.

Почему?

— Я знала, что ты пошла бы за ним. В ту ночь я допустила промах. Расчет времени оказался неверным, и король вернулся раньше. Мне пришлось изменить стратегию.