Вскоре с питанием стало полегче: в открывшуюся кормушку влетал пакет с продуктами и куревом или из соседней камеры через продолбленное, небольшое отверстие — кабур, пролезет скрученная «кишку» в форме колбасы. Это зоновская братва не оставляла каторжан без грева. Съедать приходилось все и сразу (Обыск), сигареты прятать, так как проводились частые ментовские шмоны. Курить в изоляторе строго запрещалось. Махорку рассыпали по разным щелям и отверстиям, если был целлофан, то тщательно его скручивали и на время обыска опускали за решетку на улицу.

Пархатый, имея паскудную натуру, наблюдал за молодым Серегой. Он постоянно его подначивал, подковыривал разными, непонятными словечками. Паренек, по своей молодости, как мог, огрызался и по — началу не сдавался, но постепенно нахальный и наглый Жека начал ловить его на игре слов. Ворон тоже подключился к этой игре и, видя, как паренек заостряет внимание, они ржали, словно кони, продолжая над ним измываться. Сашка смотрел на всю эту картину и думал: «Зря я этому уроду поверил, какой он был подонок, таким видно и останется. Ну ничего, сегодня я ему такую предъяву сделаю, что его жизнь в зоне в корне изменится».

После очередного «наезда» на парнишку, Пархатый поймав на слове Серегу, потребовал от него, чтобы он исполнил сто пятьдесят разных песен. Если же не споет пацан такое количество, то Рыжков объявит его фуфлометом (Что и фуфлыжник — Человек проигравший, пообещавший, но не вернувший долг. Иными словами — толкать фуфло). Сережка совсем сник.

Сашка потерял терпение, смотря на «художества» Пархатого и Ворона, и решительно встал на защиту пацана.

— Слушайте наглецы, прекращайте с этим делом! Что к пацану прилипли?

Рыжков состроил удивленную физиономию и отпарировал:

— А ты думал, как здесь пацанву проверяют. Может он колонется (Сознается) в чем-нибудь. Так что учись пехота, как ходить по полю без пыли.

Пархатый ехидно заулыбался, обнажив фиксу на верхнем зубе.

— Ты бы его лучше делу подучил, чем капканы ставить, — продолжал заступаться за Сергея Сашка.

— В школе надо было учиться, — с издевкой отвечал Пархатый.

— Воробей, а чё ты в натуре за молодняка впрягаешься, пусть сам за себя отвечает, — встрял в разговор Ворон.

— О-о! Я чувствую, как здесь нарастает эскалация напряженности, — Сашка поднялся и сел на нары, — Пархатый, и ты Ворон, предупреждаю, я пацана в обиду не дам, не завяжете…

— А то что? — прервал его Рыжков.

— Жека, ты меня хорошо знаешь, не дергай тигра за усы.

Да, Рыжков знал силу Воробьевского удара, его и Ворона он в два счета размажет по стенке. Но уступать свое лидерство в этой хате он не собирался.

— Слушай, Воробей, бери на себя столько, сколько можешь унести. Я своих пацанов только так и проверяю, а если ты на братву из-за какого — то чухана будешь накаты делать… — он сделал щелчок пальцами. Сашка подметил, что Пархатый просто провоцирует его, но решил все-таки спустить разговор на тормозах.

— Ладно, Жека, давай договоримся так, ты подбирай себе в семью кого хочешь, я же — не лезу в твои дела. Пацана не трож, на том и разбежимся. Лады!

— Ладушки земляк, по рукам, — улыбался Жека.

— Я серьезно, Пархатый, за Серегу с тебя Крот спросит.

— Я уже три года эту зону топтал, когда Крот сюда припахал, так что, кое- кому здесь еще долго рогом упираться, чтобы достичь моего положения.

Сашка, видя, что добром дело не кончится, все-таки решил поговорить начистоту с Пархатым.

— Жека, ты любишь всех подчинять. Я смотрю, ты привык, что все пляшут под твою дудку, потому вокруг тебя и вьются не пацаны, а одни шестерки.

— А у тебя, какие методы?

— Я привык договариваться.

— С кем? С этим быдлом, с пехотой, которая с автоматом в карауле стояла.

— По-твоему они нелюди?! Не греби всех под одну гребенку, мало что ли в зоне пацанов путных, — отстаивал свою правоту Сашка, вспоминая о Зеле, Сергее Ирощенко и Каленом.

— Да не о пацанах речь, а о быках, да чертях. Тебя послушать, так ты готов всех этих пехотинцев, брать под свое крыло.

— Ты это о ком сейчас? — спросил Сашка.

— Да хотя бы о Зеле, он же автоматчик, в армии служил, а ты его пригрел. Он у Равиля на побегушках был, и ты думаешь, он мне диктовать условия будет, башку сразу ему отшибу, — злился Пархатый.

— А ты себя вспомни, как в зону пришел, по- началу тоже на посыльных у Колдуна был. Сибирский мне рассказывал, с чего ты начинал.

Пархатый навострил уши, и прищурившись зашипел:

— Ну-ка договаривай, раз начал.

Воробей был не из тех, кто молчал. Раз Пархатый хочет знать о себе правду — пусть получает.

— Как обычно: «из грязи, да в князи», это я образного говорю, ведь ты же поначалу был на побегушках у блатных зоны, а за четыре года ты поднялся до уровня пахана.

— И это все, что ты мне можешь предъявить?

— Ты хочешь, чтобы я при всех рассказал о кое — каких вещах? — интригующе спросил Воробей.

Пархатый засомневался. «А вдруг и в правду его подноготная окажется убийственной». Тогда он решил без огласки узнать от Сашки, что же он скрывает от него. Они уединились на соседних нарах, и Сашка начал негромко говорить, чтобы сокамерники не расслышали его слов.

— Все начинают с малого: одни уходят, другие встают на их место. Вспомни, два с половиной года назад пришел в зону наш земляк — Грек.

Жека напрягся.

— Ты встретил его по- земляцки, — продолжал Сашка, — одел, обул, поддержку ему кинул, якшался с ним, пайкой хлеба делился.

Воробей заметил, как Пархатому стало не по себе, но останавливать Сашку он не пытался, а продолжал слушать.

— Потом Грека перевели на больничку, и через некоторое время ты узнал, что в тюрьме он был опущенным. Ты тогда промолчал и скрыл от братвы этот косяк, ведь такое признание для тебя — петля.

— Кто тебе это сказал?

— Мне буквально вчера дали расклад про Грека, а кое-кто даже подтвердил, что ты его встречал с тюрьмы и жил с ним в одной семье.

Пархатый занервничал, закурил и немного подумав, спросил:

— Кое-кто — это из нашей зоны?

— На твое несчастье — да.

— Скажи кто, мне нужно знать.

— А зачем? Меньше знаешь — лучше спишь, — пошутил Сашка, — имей ввиду Пархатый, я буду вынужден вынести твой косяк на обсуждение, а если тебе так не терпится узнать, то малява пришла от Лехи Сибирского.

— Выходит, если все откроется, мне не поздоровится. Почему вчера предъяву не сделал? Ведь пострадаешь за сокрытие.

Пархатый решил ухватиться за спасительную соломинку.

— Не меньше твоего пострадаю. Жека, по зоновским законам я обязан тебя выломить из хаты и предать огласке твое общение с Греком.

— Ну, Воробей, ты и ушлый! Где так прогнить успел. Вроде молодой еще.

— А ты знаешь Жека — вот такие учителя, как ты, и учат меня, просто я стараюсь думать перед тем, как что-то предпринять и держу рот на замке. Поверь, штука полезная.

Теперь Рыжков понял, что Воробьев посадил его окончательно в лужу, имея главный козырь в рукаве Воробьев даст ход этому делу.

Жека уже не чувствовал себя главным в камере, эта новость прибила его амбиции и дала пищу для размышления. Он изменился в лице, и поднявшись с нар, пошел на свое место.

Сашка смотрел на Пархатого и Ворона и про себя рассуждал: «Да, чуден тюремный мир, вот так резко у человека меняется мнение и отношение к другим людям. Стоит только занести небольшие коррективы и жизнь круто поворачивается спиной. Равиль понес свою голову на заклание к оперу. Пархатый, боясь, что его самого опустят за беспредел, прячется в изоляторе. Ворон, чувствуя за собой грешки, притухает и становится овца — овцой. А сколько таких по всем тюрьмам и лагерям? Несметное множество! Потеряли люди свое достоинство, растратили в борьбе за лакомный кусок, за теплое место под «зоновским солнцем», как однажды выразился Пархатый. Смотрю теперь на него: жалкого, приопущенного… И где все его амбиции? Ведь он хотел видеть себя во главе зоны! В качестве кого? А я так себе мыслю: магерама, беспредельщика, и властолюбивого насильника. Так что не нужно его жалеть. Поделом тебе Пархатый!»