– Ладно, договорились, – медленно сказал Филипп, и губы его сложились в жестокую усмешку. – Будет исполнено, Молин, будет исполнено…

– Вы меня заставили сыграть такую отвратительную роль, какая мне и в голову прийти не могла, – сказала Анжелика Молину.

– Когда выбираешь одиозную роль, мадам, не надо вдаваться в детали. Важно просто отстаивать свои позиции.

Одетый в темное, сутулый, он шел следом за Анжеликой, провожая ее до кареты. Черная ермолка, худые руки, которые он то и дело потирал, – Молин был тенью, явившейся из прошлого.

«Я опять среди своих», – подумала Анжелика, и ее охватило ощущение полноты жизни, исцелившее все раны от унижения и от презрения Филиппа.

Она обретала свой мир, у нее появилась почва под ногами. На пороге интендант остановился и принялся внимательно изучать звездное небо над головой. Карета мадам Моран тем временем свернула во двор и остановилась перед крыльцом.

– Я все спрашиваю себя, – продолжил интендант, нахмурившись, – как мог погибнуть такой человек…

– Какой человек, Молин?

– Граф де Пейрак.

Анжелика вся съежилась. В последнее время к отчаянию, которое она всегда испытывала при мысли о Жоффрее, присоединились смутные угрызения совести. Ее глаза тоже поднялись к ночному небу.

– Вы думаете, что… он не одобрил бы… свадьбу с Филиппом?

Старик сделал вид, что не расслышал.

– Как мог погибнуть такой человек, вот что уму непостижимо! – повторил он, покачав головой. – Может, король все-таки вовремя понял…

Анжелика порывисто схватила его за руку:

– Молин… Вы что-то знаете?

– Я слышал разговоры о том, что король его помиловал… в последнюю минуту.

– Увы! Я своими глазами видела, как он горел на костре.

– Ладно, предоставим мертвым хоронить своих мертвецов, – сказал Молин с широким жестом пастыря, который ему очень шел и, наверное, помогал обманывать паству. – И да будет жизнь!

В карете, которая везла ее домой, Анжелика стиснула руки, унизанные кольцами. «Жоффрей, где ты? Почему отблеск костра, потухшего пять лет назад, все еще жив во мне? Если ты блуждаешь по этой земле, вернись ко мне!»

Она замолчала, сама испугавшись слов, которые шептала. Отсветы фонарей, расставленных на улице по приказу господина де Ла Рейни, ложились на ее платье. Как ей хотелось, чтобы наконец рассеялась тьма, где она брела ощупью…

Ей стало страшно. Она боялась Филиппа, но еще больше боялась Жоффрея, живого или мертвого!

В особняке Ботрейи ей навстречу выбежали Флоримон и Кантор. Оба были одеты в розовые атласные камзольчики с кружевными воротниками, у обоих сбоку болтались маленькие шпаги, а на головах красовались фетровые шляпы с розовым плюмажем.

Мальчики обнимали за шею крупного рыжего боксера ростом почти с Кантора.

Анжелика застыла перед красотой своих обожаемых малышей, сердце ее отчаянно колотилось. Как важно они выступали, исполненные достоинства! Как старались не помять парадные камзолы!

Они возникли между Филиппом и призраком Жоффрея, и вся их сила заключалась в этой детской хрупкости. «И да будет жизнь!» – сказал старый интендант-гугенот. Жизнь – это они, это ради них она должна идти дальше, неспешно, по возможности не спотыкаясь.

О муках совести, терзавших Анжелику в последнее время и не дававших ей спать, не догадывались ни близкие, ни друзья. Никогда еще она не выглядела такой красивой и уверенной в себе. Она спокойно, с естественной и снисходительной улыбкой, встречала всеобщее любопытство в салонах, где со скоростью порохового заряда распространилась новость о ее замужестве и о ее аристократическом происхождении.

Мадам Моран! Шоколадница! Из рода Сансе?.. Этот род канул в безвестность тому уже несколько веков, но корнями уходил в славные ветви Монморанси и даже Гизов. К тому же его последние отпрыски предпринимают попытки восстановить былой блеск. Разве Анна Австрийская на смертном одре не призвала к себе иезуита с горящими глазами, падре Раймона де Сансе, у которого все знатные придворные дамы желают получить наставления? И мадам Моран, чья странная жизнь и стремительный взлет стали, как бы ее ни защищали, поводом для скандала, разве не приходилась родной сестрой этому утонченному, мягкому и такому знаменитому священнику? В этом многие сомневались. Но на приеме у мадам д’Альбре, которая постаралась, чтобы они встретились, было замечено, что иезуит поцеловал будущую маркизу дю Плесси-Бельер, открыто говорил ей «ты» и весь вечер они общались по-родственному.

На следующее утро после встречи с Молином Анжелика отправилась к Раймону. Она знала, что в его лице найдет надежного союзника, который, сделав вид, что он тут ни при чем, быстро и незаметно поможет ей снова войти в светское общество. И его старания не замедлили проявиться.

Не прошло и недели, как был сломлен барьер надменности, который знатные дамы квартала Марэ возвели между собой и Анжеликой, подозревая ее в недостаточно высоком происхождении. С Раймоном заводили разговор о его сестре, прелестной Мари-Агнес де Сансе, уже два сезона подряд кружившей головы двору. Ведь ее уход от мира – явление временное, правда? В любом случае двор желал, чтобы его почтила своим присутствием еще одна де Сансе, чья красота не шла ни в какое сравнение с красотой сестры и чей ум уже расхваливали во всех салонах.

Ее братья Дени и Альбер (Альбер служил пажом у мадам де Рошан) явились к ней повидаться и после искренних излияний попросили денег.

Брата-художника никто не вспомнил: этот сумасшедший, хоть и был старшим в семье, уже давно уехал в Америку. Точно так же не вспомнили ни о первом браке Анжелики, ни о причинах, толкнувших ее, представительницу старинного рода, заниматься торговлей шоколадом. Придворные и их легкомысленные дамы прекрасно умели забывать о том, о чем им было выгодно забывать в доверительных перешептываниях.

Все прежние фаворитки, за исключением одной, мадам де Гиш, боясь опалы, быстро сообразили, что надо соблюдать тактичность. Граф де Вард находился в тюрьме по «делу маленького торговца вафлями», которое повлекло за собой «дело об испанском письме».

Доброта Великой Мадемуазель, племянницы короля, побуждала ее к молчанию, несмотря на всю любовь к сплетням. Она заключила Анжелику в объятия и сказала: «Будьте счастливы, очень счастливы, моя дорогая!» – уронив при этом слезу.

Мадам де Монтеспан помнила одну весьма любопытную деталь биографии Анжелики де Сансе, но, занятая своими интригами, не особенно в это вникала. Она радовалась, что Анжелика скоро будет представлена ко двору. Вечно насупленная и плаксивая королева и унылая Луиза де Лавальер? Нет, двор явно нуждался в оживлении. А король, обычно серьезный и слегка чопорный, радовался, как подросток, которому наконец разрешили то, что долго запрещали. Жизнерадостный характер Анжелики будет чудодейственно способствовать расцвету блистательной искрометности мадам де Монтеспан. Разве эти веселые прелестницы, объединившись, не оживят своими остроумными пикировками любой вечер, разве не этого жаждут сейчас во всех салонах?

Атенаис де Монтеспан поспешила надавать своей подруге кучу советов относительно туалетов и украшений, которые необходимы, чтобы быть представленной в Версале.

Что же до мадам Скаррон, то ее опыту вполне можно было довериться. Мудрая вдова слишком усердно заботилась о настоящем, прошлом и будущем тех людей, которые могли быть ей полезны, а потому не рискнула бы допустить ни малейшей оплошности.

Так, со всеобщего молчаливого согласия, недавнее прошлое Анжелики кануло в Лету. Однажды вечером, в очередной раз взглянув на кинжал Родогона Цыгана, она вдруг поняла, что все это было страшным сном и не надо о нем больше вспоминать. Теперь жизнь Анжелики де Сансе, благородной аристократки из Пуату, которой в женихи уже давно был предназначен Филипп дю Плесси-Бельер, пойдет по заранее начертанному пути.