Когда Анжелика, стараясь не шуметь, проникла во двор харчевни «Храбрый Петух», на нее бросился вооруженный половником господин Буржю.

Она, в общем-то, была к этому готова и как раз успела отскочить и спрятаться за колодцем. Хозяин бросился вдогонку.

– Убирайся отсюда, нищенка, потаскуха! – вопил Буржю. – Чем я прогневал небеса, что они ниспослали мне голодранцев, сбежавших из Центрального госпиталя, Бисетра или того хуже? Я знаю, у кого бывает бритая голова вроде твоей. Возвращайся в Шатле, откуда пришла, или я сам упеку тебя туда! Не знаю, что помешало мне вчера позвать стражу. Я слишком добр. Ах, что бы сказала моя набожная женушка, если бы увидела, как опозорено ее заведение?

Стараясь увернуться от ударов половником, Анжелика принялась кричать еще громче, чем он:

– А что бы сказала ваша НАБОЖНАЯ женушка, если бы увидела, как ее позорит ее благоверный, напиваясь чуть свет каждый день?

Папаша Буржю резко остановился. Воспользовавшись этой передышкой, Анжелика продолжала:

– И что бы она сказала о своем загаженном заведении и о прилавке с заскорузлыми, как пергамент, петухами недельной давности? И о пустом погребе, и о дурно навощенных скамьях и столах?..

– Вот черт! – пробормотал он.

– Что бы она сказала о богохульствующем муже? Бедная матушка Буржю, которая с небес видит этот беспорядок! Могу заверить вас, не боясь ошибиться: ваша дорогая покойница не знает, куда деться от стыда перед ангелами и всеми святыми рая!

Лицо господина Буржю принимало все более растерянное выражение. Наконец он тяжело опустился на край колодца.

– Увы! – простонал он. – Зачем она умерла? Такая приветливая хозяйка, всегда спокойная и веселая. Не знаю, почему я до сих пор не нашел забвения в этом колодце!

– А я скажу, что вам мешает: мысль о том, что она встретит вас там, наверху, со словами: «А, вот и ты, папаша Пьер…»

– Простите, папаша Жак…

– «Вот и ты, папаша Жак! Не могу тебя похвалить. Я тебе всегда говорила, что ты один не справишься. Хуже, чем ребенок!.. И ты это доказал! Когда я вижу, во что ты превратил мое столь прекрасное заведение, сверкавшее чистотой, пока я была жива… Когда я вижу, как заржавела наша нарядная вывеска, слышу, как она скрипит в ветреные ночи, мешая уснуть соседям… А мои оловянные котлы, мои формы для пирогов, мои сковородки для рыбы… Как они исцарапаны! Твой идиот-племянник чистит их золой, вместо того чтобы использовать мягкий мел, специально купленный на рынке на улице Тампль. А когда я вижу, что ты позволяешь обворовывать себя всем этим жуликоватым торговцам птицей или вином, которые подсовывают тебе вместо каплунов петухов с обрезанными гребешками или бочки кислятины вместо доброго вина, как же я могу наслаждаться пребыванием в раю?.. Это я, святая и честная женщина?..»

Анжелика умолкла, чтобы перевести дух. Папаша Буржю неожиданно оживился.

– Да, ты права, – пробормотал он. – Ты права… Именно так она бы и сказала… Она была такая… такая… – Его толстые щеки задрожали.

– И нечего хныкать, – твердо сказала Анжелика. – Так вам не избежать шквала ударов метлой, который ждет вас на том конце жизни. Принимайтесь за работу, господин Буржю. Барба хорошая девушка, но медлительная. Ей надо говорить, что она должна делать. Ваш племянник показался мне каким-то дурнем. К тому же посетители не ходят в заведения, где их встречают рычанием.

– Это кто же рычит? – снова приняв угрожающий вид, спросил господин Буржю.

– Вы.

– Я?!

– И ваша жена, которая была такой веселой, и трех минут не стала бы терпеть вашей физиономии над кувшином вина.

– А ты думаешь, она стала бы терпеть вшивую нахалку вроде тебя в своем дворе?

– Я не вшивая! – возразила Анжелика и распрямилась. – Одежда у меня чистая. Судите сами.

– А ты думаешь, она стала бы терпеть, чтобы ты притащила к ней в кухню своих наглых мальчишек? Это же настоящие мелкие воришки! Я застал их у себя в погребе, где они лакомились салом. К тому же я уверен, что это они украли мои часы.

– Вот ваши часы. – Анжелика пренебрежительно вынула что-то из кармана. – Нашла на ступеньках лестницы. Думаю, вы их потеряли вчера, когда поднимались к себе в спальню, вы были очень пьяны…

Протягивая часы через колодец, она добавила:

– Видите, я не воровка. Ведь могла бы присвоить их себе.

– Смотри не урони в колодец! – забеспокоился он.

– Охотно подошла бы поближе, да боюсь вашего половника.

Выругавшись, господин Буржю бросил половник на землю. Анжелика игриво приблизилась. Она чувствовала, что ночь, проведенная с капитаном королевской стражи, не прошла для нее бесследно и научила некоторым хитростям искусства соблазнения ворчунов и сопротивления грубиянам. У нее появилось новое ощущение непринужденности, которое отныне может ей пригодиться.

Анжелика не спешила вернуть часы.

– Красивая вещица, – проговорила она, с интересом разглядывая часы.

Лицо кабатчика снова озарилось улыбкой.

– Вам нравится? Я их купил у одного торговца из кантона Юра. Они на зиму спускаются с гор со своим товаром и живут в Париже. Чего у них только нет… Но, должен признать, они не перед каждым раскрывают свои закрома, будь ты хоть принц. Они любят знать, с кем имеют дело. Эти люди предпочитают общаться с серьезными покупателями, а не с простофилями… Особенно если речь идет о таких чудесах техники, как мои часы. Верно ты говоришь, это поистине произведение искусства, – повторил господин Буржю, любуясь, как серебряная крышка часов сверкает в робких лучах пробивающегося сквозь облака солнца.

Потом он сунул часы в карман, продел цепочки и брелоки в петли и снова бросил на Анжелику подозрительный взгляд.

– Никак не пойму, как часы могли выпасть из кармана, – сказал он. – И еще не пойму, с чего вдруг ты заговорила как знатная дама, хотя еще вчера говорила на таком жаргоне, что у меня волосы дыбом вставали. Видать, ты хочешь меня облапошить и соблазнить, ты ж потаскуха.

Анжелика не растерялась.

– Не так-то легко с вами разговаривать, папаша Жак, – укоризненно заметила она. – Вы чересчур хорошо знаете женщин.

Торговец сложил короткопалые руки на круглом, как бочонок, брюхе, и лицо его приняло свирепое выражение.

– Знаю я вас. Так что меня не проведешь!

Не отводя взгляда от потупившейся преступницы, он выдержал многозначительную паузу.

– Ну так что? – решительно продолжил он.

Анжелика была выше ростом. Суровый вид толстяка в надетом набекрень колпаке рассмешил ее. Однако она смиренно ответила:

– Я сделаю, как прикажете, господин Буржю. Если выгоните меня с детьми, уйду. Но я не знаю, куда идти, куда увести малышей, чтобы защитить их от холода и дождя. Я живу в комнате Барбы. Я вас не стесняю. У меня свои дрова и пища. Сопровождающие меня мальчишки и девочка могли бы оказывать вам мелкие услуги: носить воду, мести двор… Малыши останутся наверху…

– Почему это они останутся наверху? – проревел кабатчик. – Детям место не в голубятне, а в кухне, возле очага, где они могли бы греться и прогуливаться в свое удовольствие. Ох уж эти нищенки!.. Бессердечные, как скотина! Ну-ка, спускай своих карапузов в кухню, если не хочешь, чтобы я рассердился! Не хватало еще, чтобы ты ненароком подожгла мне кровлю!..

Как птица взлетела Анжелика на седьмой этаж, в мансарду Барбы. В этом торговом квартале, где под натиском бурно растущего города в Средние века дома стояли очень тесно, их строили высокими и узкими.

На каждом этаже располагалось две комнаты, а чаще даже одна, вокруг которой и вилась винтовая лестница, словно решившая довести вас до неба.

На площадке перед Анжеликой метнулась какая-то испуганная тень, в которой она узнала Давида, племянника хозяина. Поваренок вжался в стену и бросил на Анжелику мстительный взгляд. Анжелика уже не помнила унизительных слов, брошенных ею в адрес парнишки в тот день, когда она впервые пришла в харчевню, чтобы повидать Барбу.