Однако забвение этого периода жизни Анжелики коснулось не всех. Однажды утром, когда она сидела за туалетным столиком, ей доложили о метрдотеле графа де Суассона, некоем Одиже.

Она уже было собралась надеть платье и спуститься, но так и осталась сидеть перед трельяжем: знатная дама имеет право принимать посетителей в пеньюаре.

Когда Одиже вошел, она даже не повернулась к нему и продолжала мягкими движениями пышной пуховки пудрить шею и грудь. Однако она прекрасно видела посетителя в большом овальном зеркале, стоявшем перед ней. Одиже, в скромной одежде простого буржуа, подошел к ней с тем суровым видом, который был ей так знаком. Обычно вслед за этим у них начинались «семейные разборки».

– Входите, Одиже, – сердечно пригласила она, – и садитесь рядом со мной, вот сюда, на табурет. Мы с вами давно не виделись, да в этом и не было надобности. Наши дела прекрасно идут под присмотром славного Маршандо!

– Я сожалею, что так долго не был у вас, – произнес молодой человек, еле сдерживая волнение, – поскольку вы воспользовались моим отсутствием, чтобы наделать глупостей. Говорят, вы собираетесь замуж за маркиза дю Плесси-Бельера, это правда?

– Самая что ни на есть, мой друг, – небрежно ответила Анжелика, смахивая мягкой кисточкой излишек пудры с лебединой шеи. – Маркиз мой кузен, и я всегда была в него немножко влюблена.

– Так, значит, вам наконец удалось осуществить амбициозный проект, порождение ваших куриных мозгов! Я уже давно понял, что ничего важнее для вас не существует. Любой ценой, во что бы то ни стало, вы желали сделать выгодную партию с особой дворянского происхождения…

– Я сама дворянка, Одиже, и была ею всегда, даже когда служила у господина Буржю. Вы же в курсе всех последних сплетен и не могли не услышать, что на самом деле я зовусь Анжелика де Сансе де Монтелу.

Лицо метрдотеля исказилось, и он побагровел.

«Наверное, ему следует пустить кровь», – подумала Анжелика.

– Я все понял. Теперь мне ясно, почему вы были так высокомерны, почему отказались стать моей женой!.. Вы меня стыдились!

Он задохнулся от гнева, и ему пришлось ослабить воротничок. Переведя дух, он продолжил:

– Я не знаю, по каким причинам вы пали так низко. Я познакомился с вами, когда вы были бедной служанкой и прятались от собственной семьи. Но я слишком хорошо знаю свет, чтобы не понять, что вы стали жертвой каких-то гнусных и преступных интриг, как всегда происходит при дворе. И теперь вы хотите вернуться в свет!.. Нет, я не могу поверить. Вот почему я все еще разговариваю с вами по-дружески, хотя, наверное, теперь это вас шокирует… Нет, Анжелика, вы не могли исчезнуть с такой жестокостью, разве что умереть. Что за мелкое тщеславие: во что бы то ни стало принадлежать к этому грубому, ханжескому, глупому свету! Меня всегда восхищали в вас ясность ума и здравый смысл. Как же вы можете не замечать всех пороков того класса, к которому себя причисляете?.. Для того чтобы расцвести на свободе, вам нужна здоровая атмосфера, вам нужна братская поддержка простых людей, и вы ее нашли у нас. Смотрите, я ведь не стыжусь стать на одну ступень с господином Буржю! Как же вы можете все это отбросить с такой легкостью?.. Вы останетесь одна среди интриганов! Их ничтожество и низость извратят все, что так ценно в вас, – чувство реальности и искренность, и вы станете такой же, как они…

Анжелика с раздражением положила серебряную кисточку на край туалетного столика. У них с Одиже было предостаточно таких «семейных сцен». Неужели на пороге Версаля она снова должна выслушивать проповеди какого-то недотепы? Она бросила взгляд на его полное, гладкое лицо, с честными глазами и красивыми губами, и сказала себе: «Быть таким симпатичным и таким дураком – для мужчины просто беда!» Потом решительно вздохнула и встала:

– Мой милый друг…

– Я больше не друг вам, боже сохрани! – сказал Одиже, тоже поднимаясь с места. – Мадам маркиза подписала отставку метрдотелю… – Из багрового он сделался мертвенно-бледным. Лицо его исказилось, голос растерянно дрожал. – Иллюзии! – взревел он. – Я всегда строил на ваш счет какие-то иллюзии. И ведь собирался… Вы – моя жена!.. Идиот несчастный! Вот уж верно, вы полностью принадлежите своему миру. Да вы просто потаскуха! Бери кто хочет!

В два прыжка Одиже оказался возле Анжелики, схватил ее в охапку и швырнул на диван. Задыхаясь, одной рукой он с неожиданной яростью сжал ей запястья, плотно притиснув их к груди, а другой принялся сдирать с нее пеньюар и тонкую сорочку, пытаясь совсем ее раздеть.

Сначала Анжелика хотела отбиваться, но потом она вдруг застыла не двигаясь и предоставила Одиже полную свободу действий. Тот ожидал сопротивления и приготовился его отразить, но теперь до него постепенно дошло, что бороться не с кем и что выглядит он довольно смешно. В замешательстве он тоже замер и разжал объятия.

Диким, растерянно блуждающим взглядом всматривался он в запрокинутое лицо Анжелики, которое казалось мертвым.

– Почему вы не сопротивляетесь? – прошептал он.

Ее зеленые глаза пристально, не мигая, смотрели на него. Никогда лицо Одиже не было так близко от ее лица. Она медленно погрузила взгляд в его глаза, где вспыхивали и гасли безумие, отчаяние и страсть.

– Вы были очень дельным компаньоном, Одиже, – прошептала она. – Я это признаю. Если вы меня хотите – возьмите меня. Я не откажу вам. Вы же знаете: я никогда не отказываюсь, когда приходит время расплатиться с долгами.

Он молча смотрел на нее. Смысл ее слов доходил до его сознания очень медленно. Совсем рядом с ним было нежное, упругое тело, он изнемогал, вдыхая странный и в то же время такой знакомый аромат. Анжелика лежала спокойно. Надо отдать ей должное: она сдалась безоговорочно. Но именно это и оскорбляло. Она предлагала себя как бездушную вещь.

И он это понял. Всхлипнув, он встал и, шатаясь, отступил на несколько шагов. Глаза его были прикованы к Анжелике.

Она не пошевелилась, так и лежала, даже не пытаясь поправить на груди разорванное кружево. Теперь он мог наконец разглядеть длинные, стройные ноги, о которых столько мечтал, и маленькие ступни, выглядевшие на бархатной подушке как безделушки из розоватой слоновой кости. Одиже глубоко вздохнул.

– Конечно, я буду об этом сожалеть всю жизнь, – сказал он глухо, – но, по крайней мере, не буду себя презирать. Прощайте, мадам! Вашей подачки мне не надо.

Он попятился к выходу и исчез за портьерой.

Анжелика несколько мгновений лежала не двигаясь, потом оценила ущерб, нанесенный ее туалету. Воротничок из малинских кружев был безвозвратно испорчен.

– Чума на этих мужчин! – раздраженно буркнула она.

Она вспомнила, как ей хотелось во время прогулки на мельницу Жавеля, чтобы Одиже стал ее любовником. Но тогда Одиже был богаче ее, а воротничок у нее на платье стоил не более трех ливров.

Тихонько вздохнув, она снова подсела к туалетному столику. «Нинон де Ланкло права, – сказала она себе. – Главное недоразумение любви заключается в том, что часы желания не всегда звонят в одно и то же время».

Назавтра служанка из «Испанской Карлицы» принесла ей короткую записку от Одиже, в которой он просил вечером заехать в контору и вместе с ним просмотреть счета. Она сочла, что повод шит белыми нитками. После бессонной ночи, проведенной в мучениях, бедняга наверняка решил послать к черту свое достоинство и великодушие и воспользоваться шансом, который она ему предоставила. Анжелика и не думала отступать. Вчера она уже сказала ему, что решила поступить по справедливости. Она и правда была очень многим обязана Одиже.

Без особого энтузиазма, однако решив в одном-единственном объятии выразить всю свою признательность, Анжелика отправилась на свидание с метрдотелем. Она нашла его в маленьком кабинете, примыкающем к дегустационному залу. Он был одет в дорожный костюм и охотничьи сапоги, держался очень спокойно и даже весело и ни словом не упомянул о вчерашнем.