Она открыла свои двери для всех. И ледяными зимними утрами, когда нечистое дыхание бродяг облачками плыло по воздуху, она наблюдала, как они, словно дикие звери, сходились к ней.

«Бедный люд ужасен», – говорил господин Венсан.

Да, они были ужасны. Но Анжелика знала, насколько невзгоды и озлобленность калечат и тела и души. Она и сама была вовлечена в этот гнусный водоворот.

И в ней эхом отозвался добрый старческий голос, который призывал всех к милосердию, – голос господина Венсана: «Бедняки, которые не знают, что им делать и куда идти, которые бродят в одиночестве и в нищете и множатся день ото дня, – вот мое бремя и моя боль!»

И она, стоя на коленях на каменном полу, мыла им ноги, накладывала повязки на язвы. Только они да еще двое ее детей могли вновь оживить источник любви в ее окаменевшем сердце.

Вскоре после случая с Легконогим у нее объявился Сухарь. Старик ничуть не изменился. Как всегда, он был увешан раковинами и четками и строил из себя пилигрима. И вот что услышала Анжелика, пока перевязывала ему застарелую язву, опоясывающую ногу:

– Сестренка, я пришел тебя предупредить: если тебе дорога твоя шкура, прекратила бы ты свои штучки.

– Что ты такое говоришь, Сухарь? Что я еще натворила?

– Ты – ничего. А вот другая…

– Что за другая?

– Да твоя подружка, что уже восемь дней кряду трется возле тебя. Я нынче видел, как она от тебя выходила.

Анжелика вспомнила, что сегодня ей нанесла визит мадам де Бренвилье.

– Такая маленькая, в амарантовом манто?

– Не знаю, амарантовое у нее манто или нет, зато эту даму знаю достаточно, чтобы сказать: опасайся ее, как дьявола.

– Что ты, Сухарь, это же мадам де Бренвилье, сестра лейтенанта полиции.

– Может быть. Но я тебе говорю: бойся ее.

– Да откуда ты ее знаешь?

– Это длинная история. Однажды, когда было холодно, я заснул на паперти церкви Святой Оппортуны. А очнулся уже в Отель-Дьё. Одеяло, матрас, занавески и на голове – колпак. Никогда еще у меня не было такого жара. Ну и потом отказали ноги… И я остался в больнице… Там было хорошо! И эта дама приходила нас навещать. Приносила варенье, окорок… Добрая была дама. Вот только те больные, кто все это ел, дохли как мухи. А я глядел в оба… Похоже, я один догадался. И вот однажды она явилась и говорит мне таким елейным голоском: «Вот сладости для вас, бедняжка». А я ей в ответ: «Нет, мне пока неохота отправляться к Господу, помирать то есть не хочу!» Она на меня так зыркнула! Прямо адским пламенем обдала! Вот почему говорю тебе: остерегись, Маркиза Ангелов, не надо к ней ходить.

– Да что ты себе навыдумывал, Сухарь?

– Навыдумывал… навыдумывал… Я верю в то, что вижу. А еще я знаком с одним слугой по прозвищу Шоссе. Он в услужении у месье Сент-Круа, ухажера этой Бренвилье. Так вот, он мне рассказывал занятные вещи…

Анжелика задумалась. Имя Сент-Круа она слышала в связи с походом к старику Глазеру, когда нашла мышьяк. И разве Дегре не говорил ей: «В наше время преступников надо искать не на улицах, а в других местах… Может быть, в салонах?»

Она вздрогнула. Ничего себе спокойный квартал Марэ! Сколько же еще драм таится за воротами, над которыми красуются каменные фамильные гербы! Воистину нет покоя в этом мире…

– Ладно, Сухарь, я больше не пойду к этой даме. Спасибо, что предупредил.

И она принесла ему вина и ветчины.

– Не очень-то тяжела твоя котомка, Сухарь.

Старик посмотрел на заснеженную улицу, которая была его единственным домом, и подмигнул:

Почти сразу за нищим к Анжелике явился длинноносый полицейский. За последние годы она редко встречала Дегре и при встрече всегда смущалась. Он вел себя с ней очень вежливо, но она ни на минуту не забывала о той брутальной и чувственной сцене, которую он ей устроил когда-то. В его присутствии она чувствовала себя униженной, а потому немного его побаивалась.

Поскольку он известил о своем визите, Анжелика, поморщившись, хмуро спустилась вниз. Она проводила Дегре в кабинет, где обычно принимала письмоводителей и поставщиков.

– У вас не особенно довольный вид, мадам, – заметил он весело. – Это потому, что я пришел? А я хотел поздравить вас с восхитительным домом, в котором вы так отлично устроились. Одному Богу известно, как он вам достался…

– Богу, может быть, и неизвестно, – ответила Анжелика, – зато вам известно прекрасно. Перестаньте притворяться, господин полицейский, и говорите без обиняков, чему я обязана вашим визитом.

– Вы, как всегда, честны в делах, как я погляжу. Хорошо! Перейдем к делу. Вы соседствуете и, я полагаю, дружите с некой мадам де Бренвилье. Не могли бы вы меня при случае ей представить?

– Зачем это вам? Вы же полицейский и вправе явиться в дом к ее брату без всяких посредников.

– Мне бы именно в таком качестве и не хотелось ей представляться. Я бы мог быть, к примеру, молодым человеком из вашего окружения, которого пленили ее прекрасные глаза, и теперь он сгорает от желания за ней поухаживать.

– Но зачем? – повторила Анжелика, в безотчетной тревоге стиснув руки. – Почему вы просите об этом меня?

– У вас, моя милая, уже достаточный опыт в некоторых делах, и вы могли бы быть мне полезны.

– Я не хочу быть вам полезной! – выкрикнула она. – И не хочу вводить вас в салоны, где вы будете обделывать свои грязные делишки. Я не желаю ходить к этой даме… И не желаю иметь ничего общего со всеми вами… со всей этой жутью. Пусть меня оставят в покое!

Она дрожала всем телом.

Дегре посмотрел на нее с удивлением:

– Что с вами? Честное слово, у вас нервы не в порядке. Я видел вас в страхе, видел в отчаянии, но никогда вы не боялись по пустякам, без видимых причин. Но сейчас, как я вижу… Здесь вам спокойно, здесь вы в безопасности.

– Нет, я здесь не в безопасности, потому что вы сюда являетесь и всегда будете являться! Вы спекулируете на моем прошлом, чтобы меня уличить… непонятно в чем. Я ничего не знаю, ничего не желаю знать, ничего не желаю ни видеть, ни слышать!.. Неужели вы не понимаете, что однажды я уже все потеряла из-за чужих интриг?.. У меня еще впереди длинный путь, и если я дрожу, то это оттого, что вы все объединились, чтобы опять все у меня отнять… Оставьте меня, забудьте обо мне. О Дегре, я вас умоляю!

Он слушал задумавшись, и ей показалось, что в его карих глазах промелькнуло какое-то необычное выражение. Такие глаза бывают у побитой собаки. Он поднял руку, словно хотел погладить ее по щеке, но так и не отважился.

– Вы правы, – вздохнул он. – Вам причинили слишком много зла. Живите спокойно. Никто вас не тронет, милая.

И он ушел. Больше Анжелика его не видела.

Она почувствовала явное облегчение, хотя на душе и осталась неосознанная боль.

Ей не хотелось думать о прошлом, которое она уже начала сдирать с себя, как грязную одежду.

Пусть Бренвилье перетравит хоть все свое семейство – Анжелике было все равно. Она не станет вмешиваться в это дело и помогать полицейскому разоблачить отравительницу.

У нее была другая цель. Она хотела быть принятой в Версале.

Самыми трудными оказались последние шаги на этом подъеме. Она выдохлась. И чувствовала: чтобы достичь цели, ей придется выдержать последний бой, самый тяжелый и жестокий…

Очень важное очко она выиграла, когда случай свел ее с братом, иезуитом Раймоном де Сансе.

Однажды вечером, когда уже совсем стемнело и Анжелика собиралась посыпать песком письмо к своей подруге Нинон де Ланкло, ей доложили, что ее спрашивает какой-то монах. На пороге стоял аббат, который сказал, что ее срочно хочет видеть брат Раймон де Сансе.

– Прямо сейчас?

– Тотчас же, мадам!