Все бы хорошо, но над ЮБК витала тень смерти. В январе умерла княгиня Голицына. Наследница Юлия подтвердила все свои обязательства перед нашей семьей. Ей было не до нас. Открывшиеся денежные перспективы вдохновляли! «Новому свету» грозила нешуточная опасность.

Навещавший в имении дам — Собяньская все еще жила во флигеле — граф де Витт выглядел, что краше в гроб кладут. Его постоянно мучил кашель. Собирался в Европу на лечение. Вызвал меня в сад «Нового света». Расспросил о последних проделках Косты Оливийского. Довольно похмыкал.

— Чувствую, дни мои сочтены. И некому дела передать. Не осталось орлов в разведке[3]. Разве что Бенкендорф… Помнишь мое предупреждение о недопустимости в нашей работе душевных терзаний? Уверен, еще не раз столкнешься. Действуй без колебаний! Всегда иди до конца!

Так я и не понял его напутствий. И голову себе забивать не стал. Куда более меня волновали наши семейные дела. Пришла пора как-то определиться с нашими перспективами. А посему выдал жене такое домашнее задание на время моего отсутствия:

— Ты просила меня подумать о нашем будущем. Деньги у нас есть. Немалые деньги. Решай, Тамара, пока я буду в Туретчине прохлаждаться, чего ты хочешь? Как нам устроить в дальнейшем нашу жизнь? Где будет наш дом? — попросил я супругу перед отъездом в Стамбул на корабле Умута. Идеальный вариант добраться до султанской столицы!

Моя царица серьезно кивнула, пряча в складках платьях традиционную бутылочку с недопитым мною вином. Она любовно гладила мою грудь, прикрытую новеньким кителем, пошитым в Петербурге за немалые деньги.

— Любимый! — Тома остановила движение руки…

— Что, душа моя?

— Там, в Константинополе… — Тамара опустила глаза, никак не могла продолжить.

Я понимал причины её замешательства. Для картвелов родственные узы — это святое. Как ни хорохорилась Тамара, как ни ругалась на братьев в деревне, уверен, это мучило бы ее всю оставшуюся жизнь. Быть может, Георгий из Стамбула окажется не таким маймуном, как его брат Ваня из Вани?

— Там в Константинополе, солнце моё, живёт твой старший брат Георгий, которого я обязательно навещу! И всё про нас расскажу! Ты об этом хотела попросить?

Вместо ответа Тамара поцеловала меня.

— Спасибо, любимый. Просто…

— Просто мы должны решить эту проблему. Потому что это наша семья. Потому что это мучает тебя. Я не могу гарантировать тебе, что все получится. Но обещаю, что буду биться за семью до последнего. Чтобы ты, моя царица, была спокойна!

Тамара уже улыбалась.

— Умный муж? — усмехнулся я.

— И красивый! — Тома опять принялась наглаживать мою грудь.

Все-таки женщины фанатеют от военной формы, как ни крути!

И не только женщины! Проскурин, примчавший в Крым меня проводить, просветил, что моя форма — лучшие в мире доспехи от карающей руки турецкого правосудия! Турки придерживались странной системы. Не желая конфликтовать с великими европейскими державами, они как бы не замечали иностранцев. А то, чего нет, суду не подвластно! В итоге, европейцы получали своего рода экстерриториальность. Гражданский европейский наряд уже был своего рода защитой. Мундир русского офицера — защитой непробиваемой. Пока я был в нем, мне можно было не волноваться о розыскном деле, заведенным на грека Косту Варвакиса.

— Береги себя, мой поручик! — напутствовала меня жена. На пристань не пошла. Осталась в доме у Марии, чтобы не лить прилюдно слезы. Сестра с лихвой это сделала за нее.

… Весенний Стамбул встретил наш корабль флотилией каиков. Снова подивился отсутствию паспортного контроля и толпе оборванцев, мечтавших донести наш багаж на Перскую улицу. И тысячам фесок с синими кистями! Султан затеял свои реформы Танзимата, начав с головных уборов, как царь Петр, с которым часто сравнивали турецкого владыку, с боярских бород. Чалму оставили одним улемам. Исчезли с улиц Стамбула и с голов его жителей не только разнообразие форм и расцветок тканей со всего мира — английской кисеи или благородного кашемира — но и огромные колпаки из овчины армянских купцов и прочая экзотика Востока. Одни евреи еще держались за свои ермолки.

Мой путь лежал в русское посольство, к Фонтону. Нужно было доложиться по прибытии начальству. И приступить к операции по воле Государя.

Поручение царя — миссия неотложная, но кое-что другое мне хотелось сделать в первую очередь в районе Перы. Маленькое, но крайне важное для меня семейное дело. Найти в грузинском квартале Георгия Саларидзе и попытаться решить проблему с братьями Тамары. За мыслями о предстоящем непростом семейном разговоре, сам не заметил, как добрался до Посольства. Оно пылило стройкой основного здания-дворца и сверкало новенькими, уже достроенными флигелями. В подвале одного из них обитал главный резидент русской разведки.

Феликс Петрович встретил меня как родного. Обнялись. Расцеловались. Обменялись последними новостями как из столичной жизни, так и из мира разведки. Бахадур в своем наряде персидского владыки и с необычной тростью в руках на Фонтона особого впечатления не произвел. И не такого повидал за свою непростую жизнь главный драгоман русского посольства! Человек со мной? Значит, так нужно! К чему лишние вопросы? По всему выходило, что я незримо шагнул на новую ступень в шпионской Табели о рангах. Не просто агент, а важный чин, пусть и в небольших чинах! Человек, которому безоговорочно доверяют. Такое дорогого стоило. И ко многому обязывало!

— Сефер-бей — непростой орешек, Коста, — вводил меня в курс дела Фонтон. — Подобраться к нему — ох, как нелегко. В конце года пытался он вернуться в Константинополь. Нам пришлось настаивать, чтобы ссылка продолжалась. Султан подарил ему 20 000 пиастров и отправил обратно в Адрианополь, к его родственнику Эмин-паше, правителю пашалыка. Получит там черкес синекуру типа звания воеводы.

— А раньше где ему было назначено ссылку отбывать?

— В Базарджике. Есть такая деревушка на перекрестке дорог на Адрианополь и Филиппополь. Но он там и дня не прожил.

— Базарджик?

— Да, это в Румелии.

В моей голове что-то щелкнуло. Точно! В последнюю мою встречу с Маликой она сказала, что мужа, Селим-бея, назначили главой разведки в Румелию. Адрианополь — это Фракия. Базарджик — уже Румелия[4]. Есть над чем подумать!

— Нужно ехать в Адрианополь и смотреть на месте, что да как.

— Заматерел! — восхищенно воскликнул Фонтон. — Раньше был кутенком, а нынче вижу черкесского волка!

— Не мы такие — жизнь такая, — ответил я под одобрительное хмыканье Феликса Петровича. — Мне до вашего уровня еще расти и расти. Одна история с Андреем Гаем чего стоит! Встречался я с ним за Кубанью. Редкой смелости человек!

Фонтон неожиданно посерьезнел.

— Увы, Коста, но с этим Гаем не все так просто! Есть у меня подозрение, что он не двойной, а тройной агент!

Я неверяще выпучил глаза.

— Он же столько пользы принес!

— Начнем с того, что пришел к нам этот черкес Жабермес из-за обиды на Уркварта. Какие-то у них, по его словам, вышли денежные споры. 400 фунтов ему не доплатили. Англичане даже советовали ему подать на Дауд-бея в суд! Если подумать, несложная операция прикрытия для внедрения.

— А как же похищенные документы из канцелярии Уркварта?

— Документы — да, были. Во только из этих документов следовало, что Уркварт проявил личную инициативу, а посольство как бы не при делах. У меня сразу мелькнуло подозрение, что с этими бумагами не все так просто.

— А как же подстава с Беллом? — продолжал я недоумевать.

— А что Белл? Начнем с того, что ты ему знатно соли под хвост сыпанул. Нет у него былого авторитета средь горцев. А для Понсонби, английского посла, он и вовсе разменная монета. Как не выгорело дело с «Виксен», тут же стали его сливать.

— Но его же не отпускают из Черкесии!

— А кому он нужен в Царьграде и, тем более, в Лондоне? Там он начнет журналистам рассказывать направо и налево, что действовал по указке кабинета. Снова скандал! Снова объясняйся с Петербургом! Пока он в Черкесии, он нейтрализован!