Грязь! Гарнизон утопал в грязи. Как только люди все это терпят⁈ Личный состав, имеющий под ружьем 138 нижних чинов, не может исправлять и главных повреждений при беспрерывных работах, атаках горцев и болезнях, косящих каждого четвертого. Капитан был бы рад людей выставить на ремонты. Но чем и кем работать⁈ За вязанку хвороста кровью приходится платить. Лесу взять неоткуда. Только подвозом. Дубовые и буковые рощи в окрестностях нужно брать с боем и не его силами. До батальона потребно, чтобы запастись строевым лесом.

«Не горцев мы блокируем. Сами сидим в осаде, — с горечью признался сам себе комендант. — Хорошо, что они атаковали. Теперь передышка нам выйдет. Пусть ненадолго, но люди выдохнут».

Лико не мог не признаться, что за год, пока они сидят в черкесской блокаде, в людях постепенно выковывается стальной сердечник. Не осыпающиеся валы хранят крепость. А тот нереальный тип солдата, который медленно, но верно формируется из воинов, отданных под его команду. Тот самый тип, в который превратится (уже превратился?) кавказский солдат. Тот самый тип, который в явном меньшинстве победит в будущем и Шамиля, и черкесов[1].

«Нешто от безысходности?» — ужаснулся капитан.

— Разрешите, ваше Благородие?

В сырое и убогое здание, прозываемое штабом с канцелярией, сунулся конвойный. Он привел этого странного беглеца, который своей яростной атакой спас Кавалер батарею и собственную капитанскую голову.

— Заводи! — обреченно уронил Николай Константинович.

Вошел Вася Милов — оборванец оборванцем. Нагло, как посчитал комендант крепости, огляделся.

— Потребно мне отобрать у тебя показания, — с какой-то внутренней тоской промычал Лико.

Вася залился соловьем. Особо упирал на свои страданья у черкесов. На дурное обращение, побои и обещание продать в рудники.

— Ты мне Лазаря не пой! — рассердился капитан. — Говори, как на духу, кто такой и какого звания.

Милов заблеял. Сами мы не местные. Из Урюпинска. Степь да степь кругом, а поодаль речка Хопер.

— Заразительные болезни имеешь?

— Никак нет!

— Во время нахождения у горцев никакого законно противного преступления не учинил?

— Разок бежать пытался. Был пойман. Второй раз, когда утёк, черкес на меня наскочил. Ну я его и…

— Про злоумышление к нападению на форт ведал?

— Так сами видели, как все вышло.

— Грамоте приучен? — прервал Лико Васин словесный фонтан. — На, подписывай бумагу.

Милов активно закивал. Получил перо и «Материал опроса Василия Милова, родства не помняшего». Константин Николаевич с презрительной усмешкой наблюдал за потугами беглеца срисовывать буковки, ломая кончик пера.

— Так почему-то и думал. Из поселянских детей будешь?[2] Полгода в школу походил, но грамоту так и не осилил? Немудрено. Таким плечистым, как ты, не в писари дорога, а в строевую роту. А ну, признавайся, каналья! От барина сбежал? Бродяга? Знаешь, что бродяг разрешено забирать в солдаты решением командира?

— Из мещан я! — испуганно брякнул Милов, припомнив классиков литературы.

— Ага! Натуральный мещанин! Кто из мещан означенного города то подтвердить может? Молчишь? Годовой пашпорт когда и кем был выписан?

Вася уныло хлопал глазами. Капитан откровенно забавлялся. Но и не забывал, что Вася злодейскую руку от него отвел.

— Мне, откровенно говоря, плевать, из дворовых ты аль поповский сын! Уверен, что вор или буян. Но людей мне не хватает. И так весь фас, что к морю выходит, могилами, обсадили. А еще дезертиры… И горцами скраденные. Для меня то — позор! — повысил голос капитан. — В общем, так. Выбор у тебя небольшой. Или в Анапу отправлю, чтоб там тебя в железо посадили и вызнали про все твои подвиги. Или впишу под именем сбежавшего в состав роты. Станешь солдатом. И точно не дезертируешь. В горы тебе ходу нет.

— А если вернется сбежавший? — резонно решил уточнить Вася.

— Вернется — удавим по-тихому, — резко ответил капитан. — Валандаться не стану.

— То есть фамилия у меня теперь выйдет чужая? Хоть имя-то можно сохранить? Как-то я к Васе привык за четверть века.

— Имя? Имя — это можно, — капитан зашелестел бумажками. — Вот! Будешь ты у нас прозываться отныне Василием Девяткиным.

Вася равнодушно пожал плечами. Девяткин — так Девяткин. Хорошо, что не Восьмеркин или Половинкин. Ликовский вариант с солдатчиной его полностью устраивал. Какая-никакая, а легализация. Он еще не знал, что вытянул счастливый билет с этим неизвестным Девяткиным. Тот был приписан к карабинерам. Их роту предполагалось в скором времени сменить, в то время как 9-я мушкетерская останется в крепости. Через два года она героически погибнет во время штурма двадцатикратно превосходящих сил противника.

— Обер- и унтер-офицеров Карабинерской роты ко мне! — закричал капитан дежурному по штабу.

В тесное помещение густо набились командиры карабинеров.

— Вот! Принимайте пополнение, — кивнул капитан на Васю, притулившегося у стеночки. — Рядовой Василий Девяткин.

— А как же… — ахнул унтер с пышными усами, тронутыми серебром.

— Отставить разговоры! Нам нагоняи за дезертиров ни к чему!

Все понимающе закивали.

— То-то ж! Ты, Рябов, давай. Пристрой парня в роту. Да проследи, чтоб ребята не баловали. Захотят, как пить дать, ему ребра пересчитать за негаданный штурм. А он парень горячий. Сами видели, как черкесов на батарее валял. Мне драки в роте не нужны! — грозно предупредил капитан. — Затеют драку, посажу всех под замок! И вот еще что! Чтоб этот Девяткин через неделю знал все восемь приемов! И ружье научился заряжать! Лично шаржировку принимать буду[3].

— Так точно, Ваше Благородие!

Рябов с Миловым пошли в цейхгауз. Поспорили с фельдфебелем, норовившим всучить Вася какие-то обноски и убитое в хлам ружье с поврежденным кремневым замком. Хорошо, унтер вмешался. Не допустил безобразий. Лично снял чехол и проверил состояние оружия. И потребовал замены. И шинель помог подобрать без больших дыр.

— Это тебе, братец, и одеяло, и палатка. Без шинели никак.

Васю внешний вид гарнизона приводил в полное изумление. У всех форма штопанная-перештопанная. Подчас разномастная. Сапоги разбитые. И жуть какие неудобные. После его щегольских сафьяновых чувяков настоящая пытка такие носить.

Унтер отвел рядового Девяткина в ротную казарму.

В длинной узкой и темной землянке было сыро и воняло портянками. Знакомый Васе казарменный дух. Он и похуже видел за время своего контракта. Ему к подобным условиям не привыкать. И к косым взглядам новых сослуживцев был готов. И к прописке. Одна беда — магазинов нету да в карманах пусто. Проставиться не выйдет. Так сразу, с порога, всем и объявил.

Началась муштра. С утра до вечера Милова гонял унтер с тремя нашивками из желтой тесьмы, свидетельствовавших, что их обладатель прослужил бессрочно двадцать лет. Подобных нашивок в роте было много и у рядовых. Седоусые дядьки за Васей следили в оба глаза и спуску не давали.

— Взвод шаржируй, слушай, на краул, ружье плашмя, чехлы долой, заряжай, — выкрикивал унтер.

Вася послушно исполнял все команды. Поначалу солдатская наука давалась ему легко. Это было оценено по достоинству. Особенно то, как он смело разобрал замок ружья и смазал все части. Идеально вычистил ствол.

— Ты точно не служил ране, паря? — то и дело спрашивали его сослуживцы. — Что есть ружо?

Вася заученно отвечал:

— Ружье есть оружие, данное нам не токмо для нападения, но и для обороны против врага и дабы защищать оным престол, веру и отечество. Оным же я совершаю артикулы, называемые приемами.

— Как ты должон совершать сии приемы?

— Сии приемы я должон совершать по команде начальников.

— Какие команды знаешь?

— От стоячей ноги к могучему плечу шараааах-Ни!

Когда дело дошло до приемов с ружьём, все вопросы отпали. Вася точно плавал. Запомнить сотни движений — положений пальцев, локтей, ног и тому подобного — было невероятно трудно. Зачем, к примеру, нужно хлопать себя по ляжке правой рукой при повороте при приставлении ноги? Команды «Ружье к осмотру» (не забыть вставить шомпол в дуло), «На караул» в три приема, «От дождя» в три приема — это были еще цветочки. «С патроном чехлы долой заря-Жай», снять наполошник (оказалось, что это чехол на замке), проверить, «довольно ли кремень дает огня», как правильно скусить патрон… Вот, где голову сломаешь, пока все заучишь. Шестнадцать темпов заряжания!