Ленитроп в некоторой ажитации болтает длинной цепочкой своей стильной витрины. Сразу же очевидно вот что. На нем, в нулевой точке сходится даже больше, нежели он предполагал — даже в своих самых параноидных приходах. «Имиколекс G» возникает в таинственном «изоляционном устройстве» в ракете, которая запускается с помощью передатчика на крыше штаб-квартиры голландского «Шелла», совладельца лицензии на торговлю «Имиколексом», — в ракете, чья силовая установка ужас как похожа на ту, что разрабатывалась британским «Шеллом» примерно в то же время… и ох, ох ты ух ты, Ленитропу только что приходит в голову, куда стекаютсявсе разведданные по ракете — в кабинет не кого иного, как мистера Данкана Сэндиса, собственного зятя Черчилля, а кабинет этот — в Министерстве снабжения, размещенном не где-нибудь, а в «Шелл-Мекс-Хаусе», господи ты боже мой…

И тут Ленитроп со своим верным соратником Блоджеттом Свиристелем устраивает блистательный спецназовский налет на этот «Шелл-Мекс-Хаус» — в самое сердце самого филиала Ракеты в Лондоне. Скосив не один взвод мощной охраны своим маленьким «стеном», распинав сексапильных и вопящих секретарш ЖВСС (как тут еще реагировать, даже понарошку?), свирепо награбив досье, пошвыряв коктейлей Молотова, «Фасонистые Фигляры» наконец вламываются в наипоследнейшую святая святых, штаны подтянуты аж под самые мышки, от них разит паленым волосом, пролитой кровью, и находят никакого не мистера Данкана Сэндиса, что съежился пред ликом их праведного гнева, никакое не открытое окно, цыганский драпак, разбросанные гадальные карты, даже никакое не тягание силой воли с самим великим Консорциумом — а всего-навсего довольно скучную комнатенку, по стенам спокойно мигают счетные машины, папки с дырчатыми карточками, хрупкими, как обсахаренные, хрупкими, как последние немецкие стены, что остались торчать без поддержки после того, как их навестили бомбы, и теперь зыбятся в вышине, грозя сложиться с небес силой ветра, сдувшего прочь дым… Пахнет стрелковым оружием, и ни одной конторской дамочки в поле зрения. Машины щебечут и перезваниваются друг с другом. Пора отогнуть поля, прикурить по сигаретке после боя и подумать об отходе… ты помнишь, как заходили сюда, все эти изгибы и повороты? Нет. Ты не смотрел. Любая дверь может открыться и вывести к безопасности, просто не исключено, что на это не хватит времени…

Но Данкан Сэндис — всего лишь имя, функция, тут даже нельзя спросить «А высоко она взлетает?», потому что все органограммы подстроены Ими, имена и должности заполнены Ими, потому что Паремии для Параноиков, 3: Если они заставят тебя задавать не те вопросы, им не придется париться насчет ответов.

Ленитроп ловит себя на том, что завис перед синькой спецификации, с которой все и началось. Как высоко она взлетает…ахххх. Подлый вопрос вообще не предназначен для людей— только для железа!Прищурившись, тщательно ведя пальцем по столбцам, Ленитроп находит Смежный Высший Агрегат этого Vorrichtung fur die Isolierung.

«S-Gerat [131],11/00000».

Если это число — серийный номер ракеты, на что указывает его написание, это должна быть особая модель — Ленитроп не слыхал даже о четырех нулях никогда, не говоря уже про пять… да и про «S-Gerat» тоже, есть «I-» и «J-Gerat»'ы, они в системе наведения… ну что, в «Документе SG-1», которого вроде как не существует, наверняка об этом говорится…

Прочь из комнаты: никуда особенно, под медленный барабанный бой в мышцах живота посмотрим, что произойдет, будь готов…В ресторане Казино — вообще ни малейших препон к проходу внутрь, никакого спада температуры, ощутимого кожей, — Ленитроп садится за столик, где кто-то оставил лондонскую «Таймс» за прошлый вторник. Хммм. Этихдавненько не видали… Листаем, дум, дум, ди-дуу, ага, Война еще не закончилась, Союзники с востока и запада смыкаются вокруг Берлина, яичный порошок по-прежнему идет дюжина за один и три, «Павшие офицеры», Белстрит, Макгрегор, Муссор-Маффик, «Личные некрологи»… «Встретимся в Сент-Луисе» показывают в кинотеатре «Ампир» (припоминает, как показывал номер с пенисом-в-коробке-попкорна некоей Мэдилин, которой отнюдь не…)…

Галоп… Ох блядь нет, нет погоди-ка…

«Подлинное обаяние… застенчивость… сила характера… коренные христианские чистота и доброта… мы все любили Оливера… его мужество, душевное тепло и неизменное добродушие служили вдохновеньем всем нам… героически пал в бою, возглавив отважную попытку спасти подчиненных, прижатых к земле огнем немецкой артиллерии…» И подпись его самого преданного товарища по оружию Теодора Бомбажа. Теперь — майораТеодора Бомбажа…

Уставившись в окно, в никуда, стиснув столовый нож с такой силой, что и кости в руке могут хрустнуть. С прокаженными случается. Обрыв обратной связи с мозгом — и не поймут, сколь яростно они сжимают кулак. Знаете же этих проказников. Ну…

Через десять минут, опять у себя в номере, лежит ничком на кровати, внутри пусто. Не может плакать. Не может ничего.

Это Они. Заманили его друга в какой-то капкан — вероятно, позволили ему сфальсифицировать «геройскую» гибель… а потом просто закрыли его дело…

Позже ему придет в голову, что, может, вся эта история — враки. Ее достаточно было просто скормить лондонской «Таймс», ведь правда же? Оставить газету, чтобы Ленитроп нашел? Но к тому времени, как он все это расчислит, обратного пути уже не будет.

В полдень, протирая глаза, приходит Хилэри Отскок — с дурацкой ухмылкой.

— Как у вас вечер прошел? У меня замечательно.

— Рад слышать. — Ленитроп улыбается. Ты тоже у меня в списке, дружок.Улыбка эта требует от него больше красоты, нежели до сих пор требовало что ни возьми в его вялой американской жизни. Красоты, неизменно полагал он, ему никогда не хватало. Но работает. Ему странно, и он так благодарен, что едва не распускает нюни. А лучше всего не то, что Отскока, судя по всему, эта улыбка обдурила, а то, что Ленитроп знает: она сработает ему на руку и еще…

И вот он и впрямь добирается до Ниццы — совершив стремительный побег по Карнизу, по горам, машину то и дело заносит, и резина мягко верещит над прогретыми солнцем пропастями, все хвосты сброшены еще на пляже, где ему хватило предусмотрительности одолжить своему корешу Клоду, помощнику повара примерно его роста и сложения, свои новехонькие псевдотаитянские плавки, и пока филеры за этим Клодом наблюдали, найти черный «ситроен» с ключами в зажигании, раз плюнуть, толпа, — и вкатывается в город в белом стильном костюме, темных очках и мягкой панаме Сидни Гринстрита. Не то чтобы он незаметен в толпах военных и мамзелей, уже перелатавшихся в летние платья, но машину он бросает на пляс Гарибальди, направляется в бистро на старо-Ниццевой стороне «La Porte Fausse» [132]и не спеша хавает булочку с кофе, а уж после отправляется на поиски того адреса, что дал ему Свиристель. Это оказывается древний четырехэтажный отель, в парадных валяются ранние алкаши, и веки у них — что крохотные хлебцы, глазированные последними лучами закатного солнца, а летняя пыль величаво маневрирует в серо-буром свете, в улицах снаружи чувствуется летняя праздность, лето в апреле, пока мимо с гиканьем проносится великий водоворот передислокации из Европы в Азию, всякую ночь оставляя по себе множество душ, что льнут хоть чуточку дольше к здешним безмятежностям, так близко от слива Марселя, на этой предпоследней остановке бумажного циклона, что выметает их обратно из Германии, вдоль по речным долинам, да и начинает тащить уже из Антверпена и северных портов, потому что воронка набирает уверенности, предпочтительные маршруты проложены… Лишь для пущей остроты здесь, на рю Россини на Ленитропа нисходит лучшее ощущение, что способны принести сумерки в чужом городе: вот там, где свет неба уравновешивает электрический свет уличных фонарей, сразу перед первой звездой — некое обещанье событий без причин, сюрпризов, направление под прямыми углами ко всем направленьям, какие его жизни удавалось отыскивать до сих пор.