— Это отвратительно! — прошептала Мередит с широко раскрытыми, удивленными глазами.

— Вот что я пережил!

Он снова встал перед ней; голос слегка смягчился:

— И поскольку настал час исповеди, сейчас твоя очередь.

— Ты о чем? — выдохнула Мередит, не в силах поверить сказанному и все же наполовину убежденная в том, что он говорит правду…

— Вспомни, что было с тобой, когда я сказал, что между нами что-то существует!

— Между нами ничего нет!

— Ты не находишь странным, что никто из нас не вступил во второй брак за все это время?

— Нет.

— А когда там, на ферме, ты просила о перемирии, ничего не чувствовала ко мне?

— Нет, — повторила Мередит, солгав и прекрасно понимая это.

— Или в моем офисе, — неумолимо продолжал он сыпать вопросами, словно инквизитор, — когда я просил тебя о перемирии?

— Я ничего не испытывала ни тогда, ни сейчас… кроме… кроме дружеских чувств, — дрожащим голосом возразила она.

— И ты влюблена в Рейнолдса?

— Да!

— Тогда какого черта ты делала со мной в постели в прошлый уик-энд?

Мередит прерывисто вздохнула:

— Сама не знаю, как это… случилось. Мы, просто пытались утешить друг друга, вот и все. Это было… довольно приятно, но не больше!

— Не лги мне! Мы не могли насытиться друг другом, и ты не хуже меня это понимаешь!

Но Мередит упрямо, стоически продолжала молчать, и Мэтт надавил еще сильнее:

— И ты не испытывала абсолютно никакого желания снова стать моей?

— Совершенно никакого!

— И готова дать мне пять минут, чтобы доказать, как ты не права?

— Ни за что! — вскинулась Мередит.

— И ты искренне считаешь меня настолько наивным, — уже спокойнее продолжал он, — и неспособным понять, что в тот день ты хотела меня так же сильно, как я тебя?

— Уверена, что ты достаточно опытен, чтобы определить чувства женщины с точностью до каждого вздоха! — прошипела Мередит, слишком разъяренная, чтобы понять всю глубину своего признания. — Но, рискуя ранить твою проклятую самоуверенность, могу сказать, что я испытывала в тот день! Я всегда чувствую себя в постели с тобой наивной, неуклюжей и неповоротливой!

У Мэтта был такой вид, словно небеса разверзлись и грозят обрушиться.

— Что?!

— Ты слышал меня, — бросила Мередит, но ее радость при виде потрясенного лица Мэтта длилась недолго, поскольку, вместо того чтобы выйти из себя, Мэтт схватился за каминную доску и разразился смехом. Он хохотал, пока Мередит не разозлилась настолько, что попыталась уйти, и тогда Мэтт немедленно стал серьезным.

— Прости, — покаянно пробормотал он со странным нежным блеском в глазах. Подняв руку, он слегка коснулся гладкой щеки Мередит, удивленный и эгоистично обрадованный тем, что в ее жизни, очевидно, было не много мужчин, иначе она знала бы, что может простым прикосновением превратить его тело в пылающий костер.

— Господи, как ты прекрасна! — прошептал он. — И душой и телом.

Он наклонил голову, пытаясь поцеловать ее, но Мередит отвернулась, и губы Мэтта коснулись мочки уха.

— Если ты ответишь на поцелуй, — хрипловато прошептал он, проводя губами по виску, — вместо пяти миллионов получишь шесть. Если проведешь со мной ночь, — продолжал Мэтт, опьяненный запахом ее духов и мягкостью кожи, — я дам тебе весь мир. Но если переедешь в мой дом, — выдохнул он, прижимая губы к уголку ее рта, — я подарю тебе нечто большее.

Не в силах повернуть голову еще дальше, потому что мешала его рука, и не в состоянии вырваться, потому что он прижимал ее к себе, Мередит пыталась выразить словами презрение, которое чувствовала к этому человеку, и одновременно противостоять чувственным волнам, которые посылало по телу прикосновение его языка к розовой раковинке уха.

— И что же еще ты сумеешь мне подарить, если я перееду к тебе?

— Рай.

Подняв голову, Мэтт сжал ее подбородок большим и указательным пальцами и вынудил ее взглянуть ему в глаза.

— Я подарю тебе рай на золотом блюде, — мучительно-нежно шепнул он. — Все, что захочешь, все, что пожелаешь. В придачу со мной, конечно. Это комплексная сделка.

Мередит громко сглотнула, загипнотизированная пронизывающим взглядом этих серебристых глаз и глубоким тембром низкого голоса.

— У нас будет семья, — продолжал Мэтт, описывая рай, который предлагал ей, и снова наклонил голову. — Будут дети… мне хотелось бы не меньше шести, — пошутил он, прижавшись губами к ее виску — Но соглашусь и на одного. И тебе сейчас решать не обязательно.

Мередит прерывисто вздохнула, и Мэтт понял, что на сегодня, пожалуй, зашел слишком далеко. Резко выпрямившись, он отступил.

— Подумай об этом, — предложил он, усмехнувшись.

Мередит, потрясенная и повергнутая в оцепенение, наблюдала, как он поворачивается и молча идет к двери. Она закрылась за ним, и Мередит, словно прикованная к одному месту, уставилась в пространство, пытаясь осознать все сказанное Мэттом. Слепо потянувшись к спинке кресла, она обошла кругом и рухнула в него, не понимая, чего ей больше хочется — плакать или смеяться? Он, конечно, лжет! Он, несомненно, просто безумец! Именно этим можно объяснить его неустанное стремление к дурацкой цели, которую Фаррел, очевидно, поставил себе одиннадцать лет назад, — доказать, что он был достаточно хорош для дочери Филипа Бенкрофта. Мередит читала статьи о его схватках с конкурирующими компаниями и насильственных захватах, и во всех намекалось на его почти нечеловеческую целеустремленность.

Очевидно, сообразила Мередит с нервным, истерическим смешком, она последний объект захвата Мэтью Фаррела! Невозможно поверить, что он все эти годы думал о ней! Боже, да они никогда не признавались друг другу в любви даже на вершине страсти или после ее утоления.

Однако кое в чем она верила Мэтту: скорее всего он действительно вгонял себя в могилу, лишь бы доказать, что достоин ее и может стать миллионером! И тост, который он произнес в тот день, когда заработал первый свой миллион… Да, недаром Мэтт стал силой, с которой необходимо считаться!

Мередит пришло в голову, что, учитывая обстоятельства, она думает о Мэтте с какой-то необычайной нежностью и вынуждена невольно признать причину этого. Мэтт был прав — между ними всегда существовало что-то. С той первой ночи, когда она встретила его, у них вспыхнуло какое-то необъяснимое притяжение друг к другу, протянулась нить, быстро связавшая их тогда, в те далекие дни на ферме. Она чувствовала это, но каким потрясением было узнать, что и Мэтт испытывал то же самое. И теперь безумное притяжение снова пробивалось к жизни, начиная с того несчастного обеда, когда он подшучивал над ее нерешительностью. Оно снова расцвело зимним вечером на ферме, как только она вложила свою руку в его ладонь, прося о примирении, и росло с каждой минутой, пока они сидели в гостиной, разговаривая о делах. Их на самом деле многое связывало. Они словно родились друзьями, и поэтому невозможно искренне ненавидеть Мэтта, что бы он ни сделал.

Раздраженно вздохнув, Мередит встала, выключила свет и направилась к спальне. Она уже стояла у постели, расстегивая блузку, когда в памяти снова всплыли слова, которые она так упорно старалась забыть, и пальцы застыли на пуговицах:

«Если проведешь со мной ночь, я дам тебе весь мир. Но если переедешь в мой дом, я подарю тебе рай на золотом блюде. Все, что захочешь, все, что пожелаешь. В придачу со мной, конечно. Это комплексная сделка».

Мередит словно зачарованная не шевелилась, и прошло немало времени, прежде чем она постаралась взять себя в руки и продолжала раздеваться. Этот человек совершенно неотразим. Неудивительно, что женщины падают в его объятия. Только воспоминание о его голосе, шепчущем ей на ухо все эти слова, заставляло руки трястись.

«Да уж, если бы Мэтт решил разлить свою сексапильность по бутылкам и продавать, — подумала она, невольно улыбаясь, — мог бы всю жизнь не работать и получать огромные деньги».

Ее улыбка поблекла, когда Мередит представила, скольким женщинам он предлагал рай, но тут же поняла, что, должно быть, кроме нее — ни одной. Даже бульварная пресса никогда не осмеливалась намекать, что в его доме живет какая-то женщина. И теперь, сообразив это, Мередит быстро успокоилась. Кроме того, она слишком устала от безумного эмоционального напряжения последних двух дней, чтобы удивиться этому.