Нет, на ней было не это платье, конечно, не это. Руфус спросил себя, насколько точна его память, сильно ли ее заблокировали время и желание стереть прошлое. Надо попытаться вспомнить, обязательно. Есть способы вытащить воспоминания на поверхность, и он должен воспользоваться ими, чтобы защитить самого себя. А еще необходимо сохранять хладнокровие и следить, чтобы восприятие оставалось соразмерным. Вероятнее всего, с опознанием Объекта А они не продвинутся дальше того, что у них есть, особенно если учесть, что ее никто (кроме них самих) не разыскивает, что она никогда не числилась среди пропавших без вести. Какова вероятность установить личность человека, сгинувшего десять лет назад и никогда не числившегося среди пропавших без вести?

А вот с другим обитателем могилы все может быть по-другому. Руфус снова превратился в патологоанатома:

— Что касается останков младенца, я буду называть их Объектом Б. Исследование таза обычно позволяет с большой достоверностью определить пол у малолетних детей и даже у эмбриона. Я обнаружил, что у Объекта Б большая седалищная вырезка широкая и неглубокая, седалищные бугры вывернуты, подвздошные кости наклонены по вертикали, а тазовая кость имеет очертания почти правильной окружности. Нижние ветви лобковых костей имеют округлую форму и образуют угол примерно в девяносто градусов. Исходя из всего этого я могу со всей определенностью заявить, что Объект Б женского пола.

Возраст Объекта Б я оцениваю следующим образом: более четырех недель и менее двенадцати. Высота скелета in toto [35]составляет чуть более пятидесяти семи сантиметров. Передний родничок открыт, хотя кубовидная кость окостенела…

Руфус забрел на незнакомую территорию. Он имел очень слабое представление о том, как определять возраст младенцев. По степени сращивания суставов, естественно, хотя ему безразлично, каких именно. Кстати, какого возраста был ребенок? Очень маленьким, еще без зубов. «Рост молочных зубов еще не начался» — так наверняка выразился бы патологоанатом. А как же зубы Объекта А?

Вот так первым делом проводится опознание трупов — по зубам. С другой стороны, если этот конкретный человек никогда не объявлялся в розыск и не считался пропавшим без вести, если о его существовании нет практически никаких записей в Национальной системе страхования и в медицинских картах, нет информации о выдаче паспорта или водительских прав, если шанс определить его личность ничтожен, какой зубной врач вдруг встрепенется и прибежит в полицию с картой зубных рядов?

Хотя какое-то допущение все же нужно делать.

— Есть немалая опасность сделать заключение, что, так как оба комплекта костей были обнаружены в одном месте и в один и тот же день, они приняли свою смерть в один и тот же час. Это вполне вероятно, однако я не в состоянии представить ни одного доказательства этому. Я также не имею никаких факторов для доказательства истинности другого допущения, которое можно сделать, а именно, что Объект А была матерью Объекту Б. Об этом свидетельствуют опыт и высокая степень вероятности, но и все. Я не могу со всей достоверностью определить промежуток времени, прошедший с момента смерти Объекта Б, а также высказать какие-либо предположения в отношении причины смерти.

После такого «промежутка времени» это не будет установлено никогда. Что в некотором роде печально, подумал Руфус. Вот была бы неожиданность, если бы в результате расследования вскрылись не те события, в которых они виновны, а только те, к которым они не причастны.

В процессе дознания был объявлен перерыв. Наверняка они все еще копают на том крохотном кладбище. Руфус не отличался нервозностью, он не принадлежал к тем студентам-медикам, которых начинает тошнить с первых минут работы в анатомичке, однако, как ни странно, ему не нравилось думать о тех мелких косточках, таких чуждых ему, неопознанных, которые выкопали, рассортировали и просеяли в надежде найти среди них человеческую малоберцовую кость или позвонок. Руфус не знал, одинаковые ли названия у человеческих костей и костей животных. У собак есть малоберцовые кости? Он удивился, обнаружив, что его трясет.

Если дробь не попадется среди человеческих останков — в углублениях черепа, например, — возможно ли обнаружить ее в земле, в смеси песка, гравия и хвои? Дробь была утиной или чуть покрупнее. Руфус видел ее, когда ел куропатку, которую выстрелом ранили в крыло, а не прикончили в голову. Он едва не сломал зуб о свинцовый шарик. Итак, воображаемая земляная смесь просеяна, все крупицы, крохотные камешки собраны полицейским — такова его работа, — и разложены на подносе, деревянные фрагменты — на другом, а на третьем — дробь.

Руфус может вспомнить довольно много, у него сохранились ясные картины о тех днях в Отсемонде, в память записались целые разговоры. Тогда почему он не может вспомнить, куда попал выстрел, ставший смертельным? В сердце, в голову или в спину? На этом месте в памяти белое пятно, полный провал. Стоит ему попытаться увидеть тучи, летящие в небе, лужайку, превратившуюся в луг, мотающиеся ветки кедра и нацеленный дробовик, в памяти тут же происходит взрыв, похожий на выстрел того дробовика, перед глазами на мгновение все вспыхивает красным — и чернота.

Ружья он помнил, оба. И оружейную, и свое первое появление в этой комнате вместе с Эдамом. Они пообедали у озера. Съели по два куска мясного пирога и выпили по банке «коки», а вот яблоки — побитые импортные «Гренни Смит» — есть не стали. Зато у них была клубника. Каждый, наверное, съел по фунту — они то и дело ходили на огород и рвали ее. Ближе к вечеру они решили не возвращаться и переночевать там. Это означало, что не надо торопиться, что можно нежиться на солнышке, пока не откроются пабы. Но Эдаму в голову пришла мысль позвонить матери и предупредить, что ночевать дома он не будет. Руфус не стал утруждаться; он уходил из дома и приходил домой когда хотел и считал, что звонить нельзя, чтобы не потакать родителям. Что до Эдама, то в его ситуации это было не потаканием. Просто он не хотел портить отношения с матерью, у которой планировал занять денег на поездку в Грецию. Не хотел он также, чтобы мать обзванивала больницы или обращалась в полицию в страхе, что они попали в аварию на «Юхалазавре».

Так уж получилось, что Эдам позвонил только вечером. Они нашли телефонную будку у паба в одной из деревушек — телефон дедушки Хилберта был отключен. Покончив со звонком, молодые люди продолжили обследовать дом и обнаружили самую настоящую буфетную с кучей столового серебра, завернутого в зеленую байку и упакованного в ящики и коробки, а потом открыли следующую дверь и оказались в оружейной.

В детстве Эдаму строго-настрого запрещали переступать ее порог. Хотя дверь всегда была заперта на ключ. По-видимому, в до-Хилбертовы времена, при Берлендах, здесь был арсенал — все четыре стены были завешаны оружейными шкафами. Ряд крючков предназначался для охотничьих курток и дождевиков, и одна все еще висела там, из твида с кожаными накладками на рукавах.

В стеклянном ящике на подоконнике стояло набитое чучело форели, в другом — на круглом столике — черепахи, уж точно нетипичного для английской фауны представителя животного мира. В раме из стены, как цирковая собака, прыгающая через бумажный круг, выскакивала передняя половина лисы, с лапами и всем прочим. Задняя же была заменена отполированным куском доски, вырезанным в форме щита.

— Неужели ты охотился на этих зверушек, а? — спросил Руфус.

— Ну, уж ты точно не охотился на лис.

Эдам произнес это с таким снобистским, высокомерным видом владельца поместья, что Руфус расхохотался. Он снял со стены одно из ружей, то, что было двенадцатого калибра; Эдам взял другое и направил в его сторону.

— Слава богу, не заряжено.

— Не бери в голову. В людей целиться нельзя.

Как выяснилось, Эдам охотился, когда приезжал сюда в последний раз. Тогда ему было пятнадцать, юноше выдали ружье четырнадцатого калибра, так называемое «дамское», и это, как догадался Руфус, обидело его.