– Ты меня не понимаешь, – бросаю я ей, уходя, – и никогда не понимала.

Я отыскиваю Шампань в ботаническом саду, я передаю ей то, что узнала от Вашти. Шампань обнимает меня и гладит по волосам, как бывало в детстве.

– Ой, Пенни, я понимаю, как ты огорчена, – говорит она, – но твое время еще не пришло. Пока пришло время для Оливии.

– Разве ты не говорила Пандоре, что я лучшая для этой работы? Что я единственная, кто может ее делать хорошо?

Она поклялась, что именно это она говорила Пандоре, ей действительно жаль, что Пандора предпочла Оливию. Я начала умолять ее пойти к Пандоре и убедить изменить свое решение или попросить Оливию не браться за эту работу. А она просто держала меня в своих объятиях, пока я не поняла, что она ничего не сделает. Я почувствовала, как в моей груди разливается холод, словно там скапливаются кристаллики льда. Неужели никто не видит, что Оливия – просто пустое место по сравнению со мной?

Что ни говорила я Шампань, в ответ получила только ее дурацкие нежности, пустые заверения, глупости, что, может быть, когда-нибудь Пандора почувствует, что ей нужна еще одна ученица. Номер два – тоже ничего хорошего. Не исключено, что мне придется выполнять приказания Оливии, а об этом даже думать противно.

От Шампань проку не больше, чем от Вашти, и это меня просто убивает. И как я могла не замечать этого раньше – мамы просто играют в доброго и злого полицейского. Шампань – это подслащенная версия Вашти. Неужели они совсем обо мне не думают? Неужели в моей жизни будут только чай в кругу семьи и сочувствие родственников, которые не испытывают ни малейшего желания дать мне то, чего я хочу, в чем нуждаюсь?

– Значит, получается, – говорю я, – что, несмотря на то, что я должна работать с Пандорой, я не буду работать с ней, и все это из политических соображений. Потому что Оливия ей нравится больше меня.

Шампань выглядела такой беспомощной. Я даже не стала слушать, что она скажет в ответ, просто выскочила из комнаты как ошпаренная. Она звала меня, спрашивала, куда я побежала, но я сделала вид, что не слышу.

Она подключилась к удаленной связи.

– Пенни, я люблю тебя, все тебя любят… – Но я уменьшила громкость настолько, чтобы не слышать больше этой лжи.

Оливия делала уборку в зале фарфора, что меня вполне устраивало, потому что мне хотелось что-нибудь разбить.

– Ты должна отказаться, – заявила я.

– О чем ты говоришь? – прикинулась она, будто я такая же дура, как наши двоюродные.

Но я сразу же ее раскусила и заявила, что это несправедливо. Она ведь знала, как я хочу получить эту работу. Она сама давала мне советы, обещала помочь, а на деле украла ее у меня из-под носа.

– Ты не можешь так поступить, – сказала я, – это неправильно.

– В чем ты меня обвиняешь? – заныла она. – Не я принимала решение, выбор делала Пандора.

– Не надо парить мне мозги, – остановила ее я. – Ты просто схитрила. Но в этом нет ничего страшного, потому что еще можно все исправить. Скажи Пандоре «нет». Они не могут тебя заставить, а если ты скажешь, что очень хочешь заниматься Внутренним миром, но считаешь, что это будет неправильно, они тебя послушают.

Она молча смотрит на меня, а когда я заявляю, что я – лучшая, она ничего не говорит, только хмыкает и бормочет, что так уж вышло.

– Ничего пока не вышло, – возражаю я, а она смеется (!), прикрываясь рукой.

– Нет, Пенни, не вышло только у тебя.

Зависть. Абсолютно ничем не привлекательная, занудная, неприметная девочка визжит от восторга, что ей удалось обскакать лучшую ученицу, блестящую спортсменку и виртуозную музыкантшу. Я говорю ей, что людей, которые делают подобные вещи, не любят окружающие, в конце концов ее накажут, но по всему видно, на нее мои слова не производят впечатления. Тогда я говорю, что, если она не поможет мне сейчас, карма накажет ее, быстро и жестоко.

– Я не боюсь тебя, – отвечает она.

Но лгунья говорит это очень тихо. Тогда я хватаю фарфоровую куклу и швыряю о стену, она разлетается на кусочки, мелкие осколки фарфора сыплются на пол, а когда я смотрю на свою руку, оказывается, что я сильно порезалась. Я хватаю самый большой зазубренный кусок, он весь в крови. Оливия прижимается к стене.

– Ты и не представляешь себе, насколько многое может карма, – говорю я и ухожу, пока не запугала ее до смерти, потому что в моей голове рождается мысль, которая подталкивает меня против моей воли.

Господи, я сожалею, что не сделала этого. Нужно было запугать ее как следует, тогда бы она отказалась. Я не хочу заходить далеко, но если это произойдет? Что, если бы я разбила ее, как ту куклу? И меня бы поймали? Больше ли риск, чем награда?

Нет, должен быть другой способ получить то, что я хочу. Думай, Пенни, думай.

Болит рука.

Заблокировать.

Файл 310: Принцесса и страдание – заблокировано.

Я еще ни разу не делал черного змея. Я всегда раскрашивал их в яркие цвета, чтобы придать своим творениям трепетную магию. Но не в этот раз. Этот змей будет черным, как Черный Камень. Черным, как глаза моего отца.

У меня тревожно на сердце, вот я и занялся змеем, чтобы помедитировать и скоротать свободное время, хотя это почти одно и то же. Я прикрепляю голову жаворонка к орнаменту и представляю самого себя лишь точкой на теле змея, остальное его тело – бесконечное пространство вокруг меня, сама вселенная. Я начинаю ощущать беспредельность этой вселенной, но меня отвлекает мягкий гул авточистилки, озабоченно катящейся по полу. Я заставляю себя смотреть вверх на своего змея, чтобы вернуть это состояние, – ну, пожалуйста, еще раз.

Я вызываю Черный Свет, может быть, впустую, но я все равно стараюсь изо всех сил. Много лет назад отец научил меня, что черный – это цвет просвещения, последний шаг на пути суфия. Мы называем его «фана». Здесь, в черноте, растворяется эго, здесь человек освобождается, чтобы впустить в себя Бога. «Фана» – арабское слово, оно означает уничтожение и угасание. Исчезновение всего, что не есть Бог.

Теперь, пережив страх, что отец дал мне жизнь только затем, чтобы уничтожить меня, чтобы вернуть доктора Джеймса Хёгуси, я стремлюсь к саморазрушению, чтобы познать любовь и мудрость Бога. Я понимаю, что это смешно, но я должен сделать это. Я растерян. Я не чувствую божественного. Я должен пережить все это, чтобы найти ответы и обрести мир.

Пусть этот змей будет змеем Бога, когда змей полетит, Он поднимет в небо и мою душу!

Отец научил меня очень многому, но вот делать змеев я учился по книге. Я обнаружил ее в Египте, в одной из библиотек, которую мы пытались отреставрировать, мне тогда было меньше лет, чем Далиле сейчас. Я помню, как у меня разбежались глаза: передо мной был целый калейдоскоп цветов, книги корешок к корешку. Конечно, мне захотелось ту, что лежала на самой верхней полке, и я не мог до нее дотянуться. Гесса встала на цыпочки и достала ее. Сидя за маленьким столиком, мы вместе читали книгу, и сестра была довольна, что книга пробудила мое воображение. Всякий раз, когда я берусь за изготовление змея, я вспоминаю тот момент невинной радости и трепетного восторга от того, что я могу создать.

– Так и думала, что найду тебя здесь, – слышу я голос.

Это Пенни врывается в мое убежище. В левой руке у нее телефон, правая рука забинтована.

Она нашла меня в часовне святой Марии Магдалины, «места для покаяний» Нимфенбурга, идеально подходящего для уединения и молитвы. Мои тети и кузины почти не пользуются этим гротом, поэтому его не перестраивали. Снаружи кажется, что часовня почти развалилась, но внутри все прекрасно отделано и чисто.

– Ты мне не поможешь? – спрашивает Пенни.

– Честно говоря, я занят, но с удовольствием помогу тебе, если ты можешь чуточку подождать, – отвечаю я.

Она не понимает, усаживается на скамью рядом со мной и начинает говорить:

– Ты делаешь змея, потрясающе, но ты мне нужен прямо сейчас.