За те дни, что я провёл в Химмеле, в доме Драгена, прочитал немало газет. Понял, что Енавское княжество, граничившее с Барьером Хена, это та страна, о которой остальные страны Голдивара сочиняли небылицы.

Её жителей описывали, как грубых отсталых дураков, которые проводили дни в поглощении ягодно-зернового дрикка (самого крепкого вида алкоголя). Потом они дрались, потом ходили по колено в грязи, собирая с туристов дань за просмотр Барьера Хена. При этом у них были красивые девушки, которые массово покидали Енаву, чтобы работать в публичных домах богатых стран, таких как Химмельблю или Драйденские Земли. Всё это до боли напоминало западную демократическую прессу, описывающую Россию.

Кроме меня и Баэста в экипаже сидело ещё двое: пожилая женщина и её лакей, сонный тощий парень, одетый во что-то обтягивающее и зелёное, напоминая мультяшного Питера Пэна. Они сидели на другом конце длинной скамьи, не вмешиваясь в разговор. При каждом моём упоминании Енавского Княжества, женщина вздыхала, выражая недовольство.

3

На станции городка Эммаус мы вышли размять ноги, пока меняли лошадей. По моим подсчётам шёл сорок второй день моего пребывания в Голдиваре. Сорок два дня, перевернувшие мои представления о мире, о реальности и… о собственных возможностях.

Как всегда с опаской я глянул на небо. Не мог привыкнуть к висевшим в небе трём-четырём из Семилунья. Я извёл целую карточку, фотографируя их конфигурации в дневном, ночном и закатном небе.

Каждый снимок как иллюстрация к фантастической истории:

На одном величественная Стенсен занимала половину неба. С древнехимелльского она переводилась  как «Мать камня». По малолетству я увлекался астрономией. Точнее отец увлекался, увлекая меня. Кое-какие знания остались. Стенсен была не астероидом, а скорее планетоидом. У неё ровная круглая форма. Судя по размытым краям, на ней присутствовала остаточная атмосфера. Было интересно, это планетоид перетянул к себе часть атмосферы Голдивара или сумел сохранить свою?

Когда я спросил об этом Драгена, он сурово ответил, что не астроном и не знает об астероидах или планетах:

— Семилунье принёс в наш мир Первомаг. Я считаю их чужеродными Голдивару и стараюсь не замечать.

Не замечать Стенсен невозможно…

Через телеобъектив детально рассмотрел поверхность. Засохшие русла рек, очертания материков, странно поблёскивающие пятна — всё указывало на то, что когда-то на планетоиде была жизнь. Конечно, переброска небесного тела из одной части Вселенной в другую уничтожила всё живое на поверхности. Вода испарилась, образовав, вероятно, ту атмосферу, что всё ещё видна.

Мощность объектива не позволяла рассмотреть, признаки остатков разумной жизни.

На фоне Стенсен часто висела Грювштен, отбрасывая на Мать Камня длинную и чёрную, как заплатка, тень. Грювштен — вторая по размерам из всего Семилунья. Она однообразного серого цвета, с выбоинами от ударов метеоритов и неправильной формы: полукруглая сверху и ровная, как отрезанная, снизу. С древнего переводилась как «Надгробие».

Я удивлялся избирательности языкового рулля. Почему он оставлял одни слова в естественном звучании, а другие переводил? Почему бы не переводить мне и древний химмель, не оставляя труднопроизносимых слов? Вероятно, для того, чтобы с точностью передать отношение самих носителей языка, ведь для них древенехимелльский тоже звучал незнакомо.

На другом снимке я запечатлел появление над «Надгробием» Зюстерхен. Маленький розовый камень, гладкий, как обсосанная карамельная конфета. Переводилось это название как «Сестрёнка Месть». Эта карамелька быстро проносилась мимо надгробия, вращаясь по сложной петляющей орбите вокруг Стенсен, с заходом на Грювштен. Было понятно, что Зюстерхен это кусок какого-то прозрачного минерала. Или остывшее ядро планеты. За названием же явно крылась некая легенда. Драгген отказался её рассказывать:

— Тебе надо сосредоточиться на занятиях, а не забивать голову новоявленными сказками. Вот когда найдём Бленду, я сам куплю тебе «Справочник семилуниста».

Я покорно фотографировал крошку Зюстерхен, терявшуюся на фоне гигантов.

Когда ночью все три луны торчали в небе, было чуть темнее, чем днём. Освещение напоминало мне… новогоднюю ёлку. Разноцветные луны отбрасывали разноцветные тени. И без того чуждый мир приобретал декоративную сказочность, превращаясь в нереальность, в сон…

Сон, из которого не хотелось уходить.

1

В трактире на почтовой станции, Баэст угостил меня ягодным дрикком. По вкусу напоминал крафтовое пиво на основе фруктов, которое я терпеть не мог. В ответ я угостил Баэста зерновым дрикком.

— Если ты богат, Матвей, то почему путешествуешь не в своём экипаже? — спросил Баэст. Он не оставлял попыток уличить меня в чём-то.

— У меня был фаэтон с двойкой гофратских тягловых. Но с началом войны добровольно передал их армии Химмельблю.

— Вот так поступок, — недоверчиво протянул Баэст. — Но зачем?

— Подумываю о смене гражданства, хочу стать подданным Гувернюра. Поэтому не жалею средств на победу моей будущей родины. Ты же сам говорил, Баэст, что каждый гражданин должен всеми силами приближать день победы.

— За победу! — гаркнул Баэст.

— За поражение! — ответил я. — За поражение всех врагов Химмельблю.

Нам в ответ со всех концов трактира донеслись не особо восторженные возгласы:

— Слава Гувернюру! Триединый с нами! Огненный шар в глотку гофратского жолтана!

Только из далёкого угла, где сидела та женщина, что была с нами в экипаже, послышалось слабое:

«Чтоб вы все провалились, вояки хреновы!»

Попивая из квадратных кружек с неудобными маленькими ручками, мы опёрлись на барную стойку спиной и разглядывали посетителей привокзального трактира.

В основном то были представители среднего класса общества Химмельблю: студенты, торговые представители и беженцы из районов боевых действий. На людях и на обстановке лежал отпечаток войны. О войне говорили, перешёптывались и спорили.

Военного в железных доспехах и с мечом на поясе окружили несколько женщин с детьми. Совали солдату хлеб, деньги и мешочки с табаком. Тот стоически принимал дары, складывая их в заплечный мешок. Мужья женщин ожидали в сторонке, набивая трубки. Ждали, когда женщины отойдут, чтобы начать со служивым степенную беседу о «положении дел на фронтах». Солдат поглядывал то на мужчин, то на выход, планируя поспешное отступление.

На стенах висели патриотические плакаты. Враги Химмельблю были изображены в виде карикатурных чудовищ. Бравые солдаты Гувернюра протыкали копьями свиноподобного представителя Драйденских Земель, а боевые маги, с выражением сурового презрения, метали огнешары в жирного червя с надписью «Номас» на брюхе.

Третья карикатура называлась «Нерешительный Деш-Радж». Некий человек в чалме, изображавший страну, сидел в позе лотоса и самозабвенно нюхал какой-то цветок. Слева от него навис свиноподобный Драйден, справа — червь Номас. Сзади приближался Гофрат недвусмысленно представляющий собой кучку дерьма. Не замечая опасности, раджиец улыбался. Копейщик армии Химмельблю сдерживал чудовищ, чтобы те не кинулись на нерешительного.

Я изнывал от желания сфотографировать плакаты, запечатлеть на их фоне измождённое лицо солдата, который больше устал от жалости женщин, чем от войны. Сфотографировать торговцев с рекламными листовками. Детишки в штанишках до колен, которые играли в войну, угрожая друг другу палками. Химмельские мужчины, все бородатые, как хипстеры, в одинакового пошива камзолах, дымили трубками в углу трактира.

Всё вокруг было потенциально гениальными снимками. Но я не мог достать из багажа камеру, чтобы не вызвать подозрения не только Баэста, но и остальных граждан.

2