Все это время Дима, профессор и Собака были в комнате Черновых. Перед микроскопом, рассматривая то живую, то мертвую клетку, профессор объяснял Диме, как в сущности проста смерть. Научно никакой смерти и не было и не могло быть, есть только видоизменение, переход материи из одного состояния в другое. Так и с Бабушкой. Все ее атомы были в порядке, но разрушались клетки, разлагалось то, что было для них цементом. Бабушка разрушалась, распадалась. Временная конгрегация клеток, что и составляло Бабушку, не могла более существовать в целом – не цементируемая. Она распадется, начнутся уже другие, новые конгрегации, но ни одна из них не сможет быть Бабушкой, потому что ни в одну из них не войдут все и исключительно только Бабушкины атомы. Ясно: Бабушка неповторима.

Сначала Диму все это и увлекло и развлекло, но к концу все же стало жутко и неутешно.

Тут Диму позвали в столовую.

И все же он шел без страха. Смерти боятся только трусы. Он подошел тихонько («Не стучи ногами», – сказала Мать) и стал у дивана. С какой нежностью Бабушка смотрела на него! Бледный, слабый ребенок. Сиротка. Сначала мать, потом отец, а теперь и она, бабушка, покидала его. Дима храбро, не мигая, смотрел на нее. И вдруг, внезапно, они друг другу улыбнулись светлой веселой улыбкой. Была еще какая-то связь между ними, которая не разрывалась ничем, даже смертью. Так улыбалась Бабушка, бывало, в трудный для Димы час, и за такой улыбкой следовали слова: «Знаешь, Дима, у меня есть для тебя что-то вкусное!» Но уже Мать отводила Диму в сторону, и Лида стояла на коленях под Бабушкиным благословением «на долгую, счастливую и христианскую жизнь», и «не забудь, когда увидишь Джима, поклонись от меня». Она погладила по голове и коленопреклоненного Петю, а затем благословила Мать, передав ей фамильную икону: «Сбереги» – и дав ей последнее наставление на остаток жизни: «Молись и терпи». Миссис Парриш, в эти дни совершенно трезвая, тоже стала на колени получить – Бабушкино благословение – и этот момент заключил для нее рассказ – историю Бабушкиной жизни. Анна Петровна не благословлялась, она просто поцеловала руку умирающей и уронила на нее несколько капель горячих слез. Но уже входил профессор, и в самом обычном своем настроении – энергичный и бодрый – он желал Бабушке «счастливого пути». Он имел сообщить новость: неизвестная еще планета появилась в поле зрения телескопов, и уже было начал высказывать свои соображения по этому поводу, но Анна Петровна взяла его за руку и повела из столовой. На пороге он приостановился и еще успел сказать, что если Бабушка продержится дня 3-4, то сможет увидеть эту планету на небосклоне невооруженным глазом.

Бабушка просила позвать Кана. Лунообразное лицо его выражало смущение. Он не знал, о чем будет речь, и, помня за собой не одну погрешность, побаивался. Но она дала ему три доллара и просила передать ее привет всем его родственникам.

Тут Кан осмелел:

– Умирать – это ничего, достопочтенная леди. Мы все это делаем. Немножко отдохнете, а потом опять будете жить в новом теле. Будет хорошо.

Затем Бабушка просила передать привет мистеру Суну и всем японцам, живущим в доме. И, утомленная напряжением последних часов, она приступила к смерти. Она более не сопротивлялась ей. Она погружалась постепенно в тот покой, что открывался перед нею. Она умерла в ту же ночь. На груди у нее лежала маленькая икона Богоматери, в сложенных, холодеющих руках была зажженная восковая свеча, и Мать, стоя на коленях, поддерживала эту свечу. Царила полная тишина. Открытые глаза Бабушки затуманивались все больше и больше, они теряли свой цвет и блеск, они уже не видели. Она дышала все реже. Слабое движение было заметно только на шее, где одна вена еще продолжала биться, как пульс, все остальное тело было неподвижно. Но и эта вена вздрагивала все реже, и когда она остановилась, Бабушка была мертва.

Торжественно и спокойно, с сухими глазами, без звука, Мать встала с колен и своим дыханием погасила свечу. И это пламя и Бабушкина жизнь ушли куда-то вместе. Наступил день для Матери занять оставленное в Семье место.

А Бабушка? Через все ужасы жизни – через войны, огонь, кровь, дым и смерть – она пронесла свою веру и возвратила Творцу свою душу такой же чистой, какой получила ее от Него.

Когда мистер Стоун, возвратясь из Мукдена, подъезжал к дому №11, ему навстречу выходила похоронная процессия. Мать в трауре (ее одежда была наспех перекрашена в черный цвет) шла за гробом, Лида и Петя шли за нею, чуть позади. Петя вел за руку Диму. Небольшая группа друзей шествовала за ними. Профессор оживленно поглядывал по сторонам, предвкушая аудиторию. Новая планета не давала ему покоя, ибо в ее составе предполагались неизвестные на Земле элементы. Анна Петровна в новом синем светре (Бабушка все-таки успела его довязать) несла венок из хризантем (самые дешевые цветы в это время года). И, возглавляя все, впереди всех, перед гробом Бабушки священнослужитель нес большой крест, символ того, что жизнь христианина есть крестная ноша.

Мистер Стоун посторонился, отошел подальше, уступая дорогу процессии. Он снял свою шляпу. Но он не спросил, кого это хоронят. Гроб был мал, и миссис Парриш никак не вместилась бы в него. Пропустив процессию, он вошел в дом. Дом казался пустым. Кан совершенно бесшумно прибирал столовую. Мистер Сун жег ароматные похоронные свечи в своей комнате. По его религиозной традиции, это ароматное облако дыма поможет Бабушкиному восхождению ввысь.

Мистер Стоун нашел сестру в кухне. Чистая и опрятная, в фартуке, она готовила Семье обед. Увидев брата, она вдруг улыбнулась ему той прежней, давно забытой, юной улыбкой, которой он уже не надеялся больше увидеть, и поцеловала его. На мгновение они вернулись в прошлое, в Англию, в сад, полный роз, и она сказала ему тогда: «Дэви, как я счастлива! Я обручилась сегодня!» Но сейчас она сказала только: «Дэви, пойди наверх, я принесу тебе чаю!»

Шестого января по новому стилю, в холодный, ветреный и хмурый день Семья готовилась встречать рождественский сочельник.

У них не было денег на елку, а без елки какой же сочельник для Димы? – и профессор предложил нарисовать елку на стене столовой.

– Дайте волю воображению, – поучал профессор, рисуя, – и ваша жизнь станет полней и прекрасней. Идея вещи всегда более привлекательна, чем вещь сама по себе. Начать с того, что идея бессмертна и неуязвима, вещь же портится, гниет, разрушается. То же можно сказать и о чувствах. Воображаемые чувства и их воображаемый источник сильней настоящих. Самый бедный человек – это тот, кто живет настоящим. Он – нищий. Он жалок. Его жизнь скучна в математически точном ходе деталей. Им управляет неумолимый закон механики. А мечтатель? Он парит высоко. Он неуязвим. И помни, Дима, только человек с воображением может быть творцом; без него – он раб четырех арифметических действий. Итак, смотри: вот наша рождественская елка!

На стене были приколоты кнопками листы белой бумаги. На них профессор начертал в коричневых и темно-зеленых тонах мощное дерево. Затем была очередь Анны Петровны «развешивать игрушки». У каждого из членов Семьи она просила, что им подарить, и с пачкой цветных карандашей в руках приступила к делу.

В четыре часа автомобиль подъехал к калитке, и вся Семья с миссис Парриш отправилась на кладбище навестить Бабушкину могилку. Дима нес небольшой пучок хризантем, завернутый в вощеную бумагу – его подарок Бабушке на Рождество. Он истратил на это все свои деньги: 20 сентов, оставшиеся от покупки оружия, и доллар, данный ему доктором Айзиком как аванс – подарок на Рождество. Миссис Парриш платила за автомобиль на кладбище и обратно, и это был немалый подарок от нее Семье, так как русское кладбище находилось далеко за городом.

Удивительная вещь произошла с миссис Парриш: она перестала пить. Со дня смерти Бабушки она не выпила ни капли алкоголя. Почему? Возможно, что какой-то цикл в ее внутренней жизни был завершен, и начался новый. Возможно, что подействовало лечение, – только она не чувствовала больше надобности в вине. Ей казалось, что заполнилась какая-то зияющая мучительная пустота в ней самой. Она проснулась однажды утром с чувством, что этой пустоты больше нет, нет мучительных тоскливых часов дня и ночи, нет беспредметной тревоги, неопределенного страха, нет одиночества. Все изменилось. Появилась не нервная, а какая-то здоровая молодая энергия. Миссис Парриш стала аккуратной и сдержанной. Голос из крикливого перешел в мягкий и неспешный говор хорошо воспитанной англичанки. Ее манеры теперь были безукоризненны. И вот эта новая миссис Парриш меньше подходила к жизни в Семье, чем прежняя. Ее стали стесняться. Теперь в ее присутствии все как-то тоже подтягивались, и уже не было прежней непосредственности в отношении к ней. Миссис Парриш замечала это, ей было неприятно, но она не подавала вида.