– На это трудно ответить.
– Продолжаю. Если какое-либо правительство – с очевидностью для всех – сошло с ума, почему его коллективно не запереть бы в дом умалишенных, как это делают со средним человеком. Это ваше дело, доктора психопатологии! Что говорит ваша наука? Какой ваш критерий, чтобы или отпустить человека гулять по свету, или запереть его на замок? Как вы узнаете, кто из сидящих перед вами уже опасен для общества? Как вы, доктор, знаете, что вы сами в этот момент вполне нормальны и имеете право произносить суждение о другом?
Доктор ничего не ответил на это.
– Перейдем к вам лично, дорогой доктор. Я преклоняюсь пред вами, – и профессор ему действительно поклонился, – слыхал о ваших талантах, о замечательных хирургических операциях, о вашей доброте и любви к человечеству. И что же? Человек, скажем, Сталин, вздумает преследовать вас почему-то, и вы, человек вообще большого мужества, бежите к другому хозяину, скажем, к Гитлеру. Потом Гитлер вздумал вас преследовать, и вы – с еще большим мужеством – бежите сюда, где всякий японский полицейский, на минутку вообразивший себя Наполеоном или Чингисханом, может безнаказанно убить вас, если пришел такой момент вдохновения и в его револьвере есть пуля. Вы – нормальный человек, он – сумасшедший, но это он убивает вас, а не наоборот. Вы держите его на воле, чтобы он убрал вас с земли. И все же вы считаете, что честно служите и науке и человечеству. Считаете?
– Мм… – произнес наконец доктор.
– Допустим, вы начали догадываться, что местное правительство, войска, полиция и часть населения уже сошли с ума. Что делаете вы? Вы отсылаете жену в совершенно фантастическую страну, где публика бегает в припадке «амок» [беспричинная ярость с готовностью убить] между обедом и вечерним чаем, чтобы ваша жена поискала там уголок для мирной и спокойной жизни. Если вы позволяете так обращаться с вами – прекрасным, благородным, образованным и добрым человеком, – с вами, а значит, и с частью человечества, подобной вам, – и молчите и будете молчать до смерти, то есть пока вас все-таки убьют, то, скажите же мне, доктор, кто тут сумасшедший – вы или ваши преследователи?
– Если вы так ставите вопрос… – начал было доктор и опять замолчал.
– Ну вот, – уже весело подхватил профессор, – научно вы знаете все о человеческом мозге, а вот не ответили мне ни на один вопрос. Это и есть участь точных наук: точно они неприложимы к фактам жизни. Ну, поставьте все это на базис здравого смысла, как вы знаете, не оправдываемого научной философией. Что происходит? Вы самоотверженно живете для того, чтоб сохранять гибнущему миру его безумцев. Они же хотят вас уничтожить. Они не понимают, что вы – специалист по нервным и мозговым болезням – нужны им больше, чем хлеб и воздух. Видите, до какой степени они уже помешались? Можно, конечно, молиться, скажем, на Гитлера, но кто же захочет предоставить ему для трепанации свой собственный череп? И хотя Гитлера нетрудно найти, потенциально их много и делается все больше, на Гитлера не учатся по десять лет и не сдают экзамена, такого же хирурга, как вы, надо ждать лет двадцать, пока он выучится и приобретет опыт. Вы, доктор, вы делаетесь необходимейшим человеком во всяком нынешнем обществе. Но вас гонят re, которых вы уже лечили или еще будете лечить. Доктор, доктор, хорошо ли вы поступаете в отношении здоровой и несчастной части человечества?
Доктор Айзик чувствовал себя неловко.
– Предположим, – сказал он, – мы не станем уделять так много внимания моей особе.
Тут произошло событие, прервавшее разговор.
Зная, как трудно иногда избавиться от присутствия мадам Климовой и зная к тому же, что она не оставила своей мысли «подлечиться» у доктора Айзика от нервов, которые «расшалились» по причине материнского беспокойства об Алле, Анна Петровна и Мать решили скрыть от нее предполагавшийся «званый вечер». Она к тому же уходила на какое-то дамское заседание с чаем и печеньем. Вернувшись и узнав от Кана, что в столовой гости и пьют чай, она заподозрила, что «журфикс» был скрыт от нее и ею «неглижировали». Однако же она решила «появиться невзначай». В таких случаях она входила, шутливо декламируя: «Она идет, легка, как греза». И тут она произнесла эту любимую фразу и весело заключила: «Всем здравия желаю!»
Как только она вошла, миссис Парриш поднялась, чтобы уйти. Теперь всегда так и было: миссис Парриш немедленно покидала ту комнату, куда входила мадам Климова. Это поведение по отношению к себе да еще и от кого? – от бывшей запойной пьяницы – было ударом кинжала в «деликатное» сердце мадам Климовой. Не зная по-английски, она не могла даже пустить вслед подходящей реплики. Пришлось заметить по-русски:
– Англия ретировалась.
Никто ничего не сказал на это, и вдруг мадам Климова страшно рассердилась. Что они тут сидят так весело? Подумаешь тоже, наслаждаются жизнью! И ей захотелось тут же сразу разрушить их уютный вечер, поставить их всех на место, чтоб вспомнили, кто они, что им надо трепетать от уважения и страха, а не так вот рассесться вокруг стола и радоваться чему-то. Подумаешь, миллионеры! Да она одна может всех их уничтожить!
– Где ваш новенький муженек? – сладким голосом спросила она Ирину. – Неужели уже не дорожит вашим обществом? – И, зная, что Ирина, пожалуй, ничего не ответит и будет неловко ей же, Климовой, она вдруг накинулась на Диму: – Ну-ка подвинься! Ты уже большой мальчишка, мог бы учиться манерам. Беги отсюда, тебе, наверное, уже пора ехать в Англию.
Облачко прошло по лицу Димы, носик сморщился. При слове «Англия» слеза блеснула в глазах Матери.
Петя заговорил, чтобы переменить тему:
– Профессор, вы нарисовали нам интересную картину политического положения в мире…
– В мире! – перебила мадам Климова. – Вам всем тут надо бы подумать о положении в Тянцзине, именно о вашем собственном политическом положении. Хотите новость? Скоро Япония возьмет себе все иностранные концессии Тянцзина. Вы понимаете, что это значит для тех, кто бегает в советское консульство сотрудничать? Да и для тех англичанок, перед которыми тут пресмыкаются, которым безнаказанно позволяют оскорблять вдову покойного героя Климова, чье имя и не забылось и не забудется.
– Вы должны извинить миссис Парриш, – мягко начала Мать. – Она не имеет в виду оскорблять кого-либо. Она избегает незнакомого общества по английской манере…
– Манере? – закричала мадам Климова. – Ее надо бы научить и другим манерам. Не беспокойтесь, не долго ждать. Япония поставила Китай на колени, поставит и Англию.
– Позвольте, позвольте, – вскричал профессор. – Зачем же именно ставить всех на колени? Япония обещает братскую любовь и содружество.
И вдруг самообладание покинуло Петю.
– Китай еще встанет с колен и поставит на колени Японию. И поделом ей за ее жестокость!
– Жестокость?! – взвизгнула мадам Климова. Она сузила глаза и смотрела на Петю взглядом пантеры: куда вонзить когти. – Конечно, вам, как битому по физиономии японским офицером в присутствии сотни людей и молча проглотившему пощечину…
Все ахнули. Никто, кроме Матери, не знал о пощечине. Мать поднялась и дрожащим голосом начала:
– Мадам Климова… я прошу вас… пожалуйста…
По ее тону все поняли, что сказанное Климовой было правдой. Петю бил японец.
– Петя, Петя! – закричал Дима. – Они тебя били? Тебе было больно? – И он зарыдал. Мать обняла Диму, стараясь его успокоить. Лида тоже поднялась с места и как-то странно взмахивала руками, как бы отгоняя что-то. Потом она кинулась к Пете, положила голову ему на плечо и заплакала. Анна Петровна в своем углу сжалась в комочек и прижимала руки ко* рту, как бы удерживая себя от желания закричать.
Петя поднял голову и смотрел на мадам Климову все более и более темнеющими глазами.
– Вы уже оскорбили всех находящихся в этой комнате. Может быть, вы согласитесь выйти отсюда? Вы все сказали, что намеревались?
– Все? – захлебнулась мадам Климова от ярости. – О нет! Не все. Далеко не все! Я хочу добавить, что сейчас же съеду из дома, полного пороков и государственной измены. Что это вы выпучили глаза на меня? – вдруг накинулась она на Ирину. – Это на вас надо пучить глаза, содержанка американской армии! Хорошо пахнет доллар? Лети в Америку, освобождай место – уже вторая кандидатка на доллар подрастает в доме. Так нет обручального кольца, Лида? А нежная всеобщая мамочка собирает и мальчика в Англию, отдает пьянице, лишь бы избавиться от племянничка. Тут и гадалка, тут и профессор – да такой умный, что ему пора в дом сумасшедших. И еврейский доктор – ничьей страны, но с шестью паспортами в кармане. Ну и публика! Ну и компания! Весело пить чай с тортом? Кто платил за торт? Советский консул? Чья кровь на этом торте?
