— Пожениться мы теперь, во всяком случае, обязаны, — проговорил он.

Филипп не сказал ничего нового по сравнению с тем, что уже знала Элоиза, но то, как именно он это сказал, прозвучало, на ее взгляд, просто ужасно. И лицо Филиппа, и его голос оставались абсолютно бесстрастными. Казалось, Элоиза была для него какой-то загадкой, которую ему предстояло разгадать. Или, может быть, это ей только показалось, а была лишь деловая манера, с которой Филипп говорил о неизбежности брака. Неизбежность эту Элоиза и сама отлично осознавала, и все-таки было бы лучше, если бы Филипп не упоминал о ней вслух. По спине Элоизы пробежали мурашки.

Всю свою жизнь — по крайней мере, взрослую жизнь — Элоиза прожила, самостоятельно распоряжаясь собственной судьбой, и чувствовала себя самой счастливой девушкой на свете, потому что ее родные никогда не препятствовали ей в этом. И сейчас, когда после стольких лет свободы братья вынуждали ее выйти замуж, пусть даже за человека, к которому она не испытывает никакой антипатии, Элоиза почувствовала себя глубоко несчастной.

И это состояние усугублялось тем, что она чувствовала, что во всем виновата сама. Элоиза злилась на себя, и это заставляло ее бросаться на окружающих.

— Я, со своей стороны, — мрачно произнес Филипп, — постараюсь сделать все, чтобы вы были счастливы в этом браке, Элоиза. И смею надеяться, что вы станете хорошей матерью моим детям.

Элоиза промолчала, заставив себя лишь слегка улыбнуться. При всем своем сочувствии детям Филиппа, как не хотелось ей вступать в брак только потому, что им нужна мать!

— Я приложу все усилия, — так же формально, как и Филипп, после продолжительной паузы ответила она, — чтобы оправдать ваши надежды.

— Что ж, — подытожил Филипп, — можно считать, что все решено.

“Все решено”. Элоизе хотелось плакать, кричать от бессилия, кусать губы в кровь… Все решено. Обратного пути нет. И что самое ужасное — винить в том, что все так получилось, ей некого, кроме себя самой. Кто, в конце концов, заставлял ее мчаться посреди ночи к Филиппу, не предупредив никого, в том числе и его самого, не дождавшись даже, пока Филипп пригласит для нее компаньонку? Элоиза так торопилась сама решить свою судьбу, что в этой спешке даже не подумала, что все может выйти как раз наоборот… Что ж, Энтони прав: она сама заварила эту кашу, и расхлебывать последствия придется ей. Все решено.

— Ну что ж, отлично! — выдавила она из себя.

— Вы, кажется, не рады? — забеспокоился Филипп.

— Я вполне рада.

— По вашему виду этого не скажешь.

— Уверяю вас, сэр, я рада, рада, как никогда! — взорвалась Элоиза.

Филипп что-то пробормотал себе под нос.

— Что? — переспросила Элоиза.

— Вы о чем? — сделал вид, будто не понял, он.

— Вы, кажется, что-то сказали, сэр!

— Вам почудилось.

— Уверяю вас, нет.

Филипп сердито посмотрел на нее:

— Если бы я хотел, чтобы вы услышали, я бы произнес это вслух.

— Но если вы не хотели, чтобы я слышала, зачем вообще было говорить?

— Потому что я не мог держать это в себе.

— Так что же именно вы сказали, сэр? — потребовала она.

— Может быть, не надо? — Филипп всей пятерней нервно теребил волосы.

— Надо. Если мы действительно собираемся стать мужем и женой…

— Точных своих слов я уже не помню. Что-то об отсутствии у женщин здравого смысла…

Филипп знал, что не стоило бы говорить этого вслух. Это прозвучало бы невежливо в любой ситуации, тем более сейчас. Но Элоиза вынудила его, пристав буквально с ножом к горлу.

Филипп не ожидал от Элоизы безумной радости по поводу предстоящего брака, влюбленных взглядов, нежных слов… Но быть хотя бы немного повежливее она бы уж могла постараться, в конце концов!

Да и с чего она так на него взъелась? Что они вынуждены пожениться — так это ей и без того известно… Могла бы, между прочим, и быть ему благодарна за то, что он, как истинный джентльмен, готов жениться на ней после того, как якобы опозорил — хотя его-то вины здесь вовсе нет! Другой на его месте мог бы и отказаться…

— Что ж, — ни с того ни с сего сказала вдруг Элоиза, — я рада, что этот разговор состоялся.

Филипп удивленно уставился на нее. Что, черт побери, она имеет в виду?

— Что, простите? — переспросил он.

— Я рада, — проговорила она, — что мы, наконец, все выяснили. Муж и жена, в конце концов, должны понимать друг друга!

Филипп едва сдержался, чтобы не застонать. Подобный разговор явно не мог кончиться добром.

— И, — резко добавила Элоиза, — теперь я, наконец, расстанусь с иллюзиями насчет того, что вы думаете по поводу всего женского пола.

Филиппу не хотелось идти на конфликт, но он чувствовал, что его не избежать.

— Я, кажется, ничего не говорил относительно всего женского пола!

— Вы сказали что-то об отсутствии здравого ума у женщин. По-вашему, этого недостаточно, чтобы сделать вывод?..

— Я сказал это сгоряча.

— Сгоряча-то как раз и говорят именно то, что думают! — усмехнулась она.

— Я поспешил сделать обобщение. Я не имел в виду всех женщин…

— Кого же конкретно вы имели в виду? — прищурилась Элоиза. — Уж не меня ли?

После таких слов Филипп совсем растерялся.

— Элоиза, — забормотал он, уже не отдавая себе отчета в том, что говорит, — простите меня… но иногда вы, поверьте, действительно бываете невыносимы…

— Ну, спасибо! — Элоиза словно единым махом выдохнула что-то, копившееся внутри ее. — Ни от кого я еще не слышала таких слов!..

— Неужели ни от кого?

— Во всяком случае, не от тех, кто мне близок.

Филипп нервно поерзал в кресле. Почему, черт побери, эти кресла всегда делают такими маленькими — разве крупные мужчины уже перевелись?

— Поздравляю, — усмехнулся он, — вас, должно быть, окружают немыслимо вежливые люди, если никто из них никогда не делал вам замечаний, несмотря на все ваши выходки!

Элоиза вспыхнула, но ничего не сказала. Пауза затягивалась.

— Простите меня, — вдруг прошептала Элоиза. Филипп посмотрел на нее, не веря своим ушам. Она просит у него прощения? За что?

— Что вы сказали? — переспросил он.

— Я сказала “простите меня”, — отчетливо выговорила Элоиза.

— Ничего страшного, — отозвался Филипп. Новая пауза.

— А, собственно, “простите”… за что? — осторожно спросил он.

Элоиза посмотрела на него. В глазах ее явственно читалось сожаление о том, что инцидент еще не исчерпан.

— Нужно ли говорить? — вздохнула она.

— Если мы собираемся стать мужем и женой… — повторил Филипп ее же фразу.

— За то, — сквозь зубы проговорила Элоиза, — что я зла на весь мир и отыгрываюсь на вас. Только умоляю — не спрашивайте, почему я зла. Иначе я встану и уйду, чтобы никогда больше не видеть вас — не потому, что имею что-то против вас, а потому, что дальнейшие объяснения, поверьте, для меня невыносимы.

Филипп решил, что, продолжая спор, он сделает только хуже.

— Я принимаю ваши извинения, Элоиза, — произнес он. Филипп выждал с минуту, прежде чем снова заговорить.

Эта минута показалась ему едва ли не самой длинной в его жизни.

— Не знаю, Элоиза, — начал, наконец, он, — станет ли вам от этого легче, но должен сказать: я собирался сделать вам предложение еще до того, как в моем доме появились ваши братья, — официально, с кольцом и со всем, что там полагается… Согласен, может быть, предложение нужно делать и не так, возможно, я не знаю всех формальностей — сами понимаете, я не каждый день делаю женщинам предложения. Откровенно говоря, моей первой жене я сделал предложение… скажем так, тоже не при совсем обычных обстоятельствах.

Элоиза снова посмотрела на него. Как показалось Филиппу, на этот раз взгляд ее был немного теплее.

— Элоиза, — предпринял он попытку убедить ее, — поверьте мне, я бы предпочел, чтобы решение о нашем браке было принято в других условиях. Но о том, что это все-таки произошло, я ни капли не жалею.

— В самом деле? — В голосе Элоизы звучала надежда.