Нигде, кроме как у Дениса Архиповича Спиридонова, не мог бы Павел Котов узнать о том, что Дмитрий Шостакович называл композиторов типа Стравинского, писавшего сочинения по заказу Израиля, “гениальными холуями”. Или услышать, что так любимый Кипой и вообще многими в стране современный бард Хрипяцкий, а также дутые-передутые певцы недавнего прошлого Уркасов и Бондс – всего лишь “песенные мошенники”. Денис Архипович дал убийственные характеристики гремящим по всей стране, как пустые телеги, поэтам, лауреатам Государственной премии СССР, Либерзонову, Гнусенко, Безуменскому. О первом сказал, что он пишет на “чудовищном абракадабрском языке”. Хотя его именем названа одна из главных библиотек в столице. Котову невольно вспомнилось, что любители несуразных метаморфоз саму-то матушку Москву хотели переименовать в Троцк.

 Павел Афанасьевич почувствовал глубокую поэтичность души Дениса Спиридонова, его доскональное знание отечественной и мировой культуры, особенно музыкального, живописного, поэтического искусств всех времен и народов, преклонение перед подлинными их творцами: Мусоргским, Чайковским, Корсаковым, Лядовым, Шуманом, Ван Гогом, Рембрандтом, Есениным, Блоком, Твардовским, Рубцовым.

 Он предстал перед Котовым отменно умным человеком, захваченным событиями настоящего и минувшего. И, как бы вскользь, вроде не персонально для молодого собеседника, дал ему, когда тот поделился сложностями исполнения публицистического долга, проникновенный совет:

- Каждому необходимо быть на высоте своего дела.

А, развивая сказаное, добавил:

- Некоторые уступают, сдают позиции врагам древнего Отечества из-за собственного неразумия. Не видят возникшей опасности, что лишились своего государства на нашей исконной наследственной земле. Иных честолюбивых и бездарных оскорбляет правда. Нельзя на них полагаться.

 Патриарх музыки, отметил про себя Павел, славен вдвойне за то, что объединил лучших, фактически воссоздал Россию-Русь в миниатюре. Может быть, в немалой степени потому, что обезопасил свой гений от советско-коммунистической аристократии. Высшие госчиновники не могли обмануть его крупнейший ум, нейтрализовать исключительную проницательность, умение распознать добро и зло, дурные и хорошие поступки. Он, как никто другой, предохраняет Родину от бедствия – дурной гражданской жизни, крушения культуры. Свободно говорит обо всем, твердо стоит на своем. Увлекает национально мыслящих.

 Великий композитор, обязанный могущественной власти над слушателями благодаря своему гению, собственной музыкальной силе, безгранично почитаемый Павлом Афанасьевичем и внушивший такое же чувство миллионам современников, явил редкий пример человека, отдающегося всеми мыслями судьбе России, повернутой не к лучшему, с посетителем, которого раньше не знал, да и годящимся ему в свыновья. Как он безошибочно распознавал дарования, существующий порядок вещей, так, видно, сразу постиг мудрую и незамутненную душу Котова, без всяких оговорок приняв его в собственный круг наравне с рядом находящимися людьми, которым безоговорочно доверял. Удивительный пример общения творческой личности с высоким именем, прославленной, создавшей великие произведения, во всех смыслах необыкновенной, с рядовым человеком из народа! Пожалуй, из-за такой спаянности с почвой Денис Архипович Спиридонов и стал первым в ряду музыкальных русских творцов двадцатого столетия. Отсюда не только преклонение перед ним чистых душ, умнейших людей, предавнных Учителю им замеченных и поддержанных молодых талантов, но и возбуждаемая его спокойной мощью ненависть чиновного кодло со всегдашним умалением заслуг титана, противодействия ему, сеяние неудобств и зерен скверного.

 Перед уходом Павел Котов спросил у хозяина, почему тот не пишет о главных своих взглядах на современность. И гений ответил:

 - Я пишу, но в стол. А если что-либо в этом плане опубликовать, то навсегда придется распроститься с сочинением музыки, по судам затаскают. 

 Возвратившись из Москвы в Советский, Павел узнал, что жить ему снова негде. В новогоднюю ночь, когда термометр показывал пятьдесят два градуса мороза, случилась большая беда: в жилпоселке второй Передвижной механизированной колонны полопались все трубы отопления, и он полностью выведен из строя. На просьбу пояснить, как это произошло, он слышал только одни восклицания:

- Ой!

- Ай!

- Ух!

- Ох!

 Толком никто ничего не мог рассказать. Незадолго до своей поездки в столицу журналист разрешил монтеру связи Виктору Мельгунову, с которым обычно на телефонной станции вечерами играл в покер, жить у него. Ибо тот рассорился с женой и ушел из дома. Это был очень порядочный человек, манси. Он никак Котову не мешал, потому что одна комната была совершенно свободной. Даже было веселей вдвоем. Теперь, встретив своего постояльца, он поинтересовался, где же тот сейчас обитает, и услышал от него:

- Дома, помирились с женой. То ты меня пригласил к себе, а теперь мы зовем тебя всей семьей пожить у нас, пока у вас пустят отопление. 

 Временное пристанище Господь дал.

 Отправился Павел Афанасьевич посмотреть на кладбище голубых домиков паэмковцев, в одном из которых десять дней назад жил. Выяснил, что в самый разгар новогоднего праздника вышел из строя генератор. Сразу запустить аварийный дизель не удалось. Пока с ним возились, вода замерзла в трубах, они стали лопаться. Жители, особенно семьи с детьми, оказались в ужасном положении. Мороз за пятьдесят, до райцентра три километра, ночь, онемели пальцы рук, замерзли ноги, настроение хуже некуда. Невозможно разжечь ни печки, ни костра, потому что никаких буржуек не было, и дров, естественно, не запасали. Первозданная природа в ее катастрофическом варианте холода выматывала так, что некоторые не могли говорить. Это было просто невыносимо. Кое-как завели и пригнали машины, похватали вещи ( паковать, как обычно делается при переездах, некогда ) и, совершенно измученные, перебрались в Советский. Кто куда, кто к кому.

 На малость ослабшем по сравнению с той ночью морозе, но все же таком, при котором водка преврашается в лед, работали сантехники не только всего района, но - чуть ли не всей области. В квартире Котова все было на месте, а рабочие пламенем паяльной лампы размораживали синюю четвертинку горячительного добра.

- Парни, - поинтересовался он, - а когда приспичит присесть по надобности, вы ездите в туалеты Советского?

- Нет, - весело среагировали они. – Один сидит, а другой с ломиком рядом стоит: на случай, если что в лед превратится, - сколоть.

- Тогда, насколько я понимаю, на такую стынь вам наплевать. Главное, быть друг к другу внимательными.

- Тут-то легче, чем в голой тундре, где нет верного убежища, - продолжил беседу один из весельчаков с длинными, как у горилы, руками. – Там в подобном случае, я сам видел под Салехардом, приходится брать с собой два шеста. 

- Это зачем же?

- За первый, воткнув его в снег, держишься, чтобы ветер в белую пустыню не унес. А вторым от волков отбиваешься.

- Ну, да ладно! Болтаешь пустяки, - ухмыльнулся его товарищ в длинной цвета воронова крыла шубе, видно, из гардероба спецодежды российских гиперборейцев.

- Ай, не прост же ты! Чистый неукротимый зверь, не разойтись подобру-поздорову, - ответил шутник.

- Жить в своей квартире, как вижу, еще нельзя, - промолвил хозяин и в тоне балагуров закончил: – Двинусь, пожалуй. А то после ваших внушительных речей комары загрызут или почернеешь, как медведь определенной породы.