С желанием совершить подвиг и прославиться Владимир Жабинский прибыл и па эту войну. Он видел дороги, забитые пехотой, конницей, артиллерией, обозами. Своими глазами наблюдал великолепный обоз государя императора и его свиты и был абсолютно уверен в том, что от таких сил и от присутствия самого царя в действующей армии можно ждать только быстрого и блестящего успеха. Если бы не так, зачем государю императору приезжать сюда за тридевять земель и ставить своих близких на высокие командные должности?

Молодой князь рвался к месту сражений и был рад, когда ему давали опасное поручение. Переправа у Галаца охладила его пыл и напомнила об осторожности. Он уже не рвался в первые ряды, но на важные и заметные поручения напрашивался настойчиво и выполнял их охотно. Он был на переправе у Систова и потом мчался с донесением генерала Драгомирова: Дунай форсирован и русские войска вступили в бой с турками на том берегу. Он первым доставил донесение от генерала Гурко об освобождении древней столицы Болгарии Тырново и переходе через неприступные Балканы.

Свои награды и повышение в чине князь считал вполне заслуженными. А вот что такое война, настоящая война, он узнал только под Плевной. Правда, и тут участие его в бою было относительным: прискачет на лошади, уточнит какие-то подробности и — аллюр три креста. Но здесь он увидел, что такое подлинное сражение. Гибли все: и рядовые чины, и офицеры, и даже генералы. Должность командира батальона или полка уже не прельщала его: много их, батальонных и полковых командиров, успели сложить свои головы! Не без содрогания вспоминал он про то, как просил Аполлона Сергеевича Кнорина похлопотать за него и помочь определиться в гвардейский гренадерский полк.

«Ничего, — успокаивал себя Жабинский, — немного можно и покомандрвать. Зато как это будет звучать потом: я водил свой гвардейский гренадерский батальон или полк на турок. Вот этот крест я получил, штурмуя со своими гвардейцами-грена-дерами несокрушимые турецкие редуты. Такого-то числа и такого-то месяца мне пожал руку государь император или главнокомандующий великий князь Николай Николаевич за мою удачную вылазку с гренадерами в расположение турок. Пули не всех убивают, бог даст, меня они милуют!»

Он побродил по Габрову, найдя его унылым и серым, типично провинциальным городком, не заслуживающим внимания. Незаметно прибрел к дому, в котором обосновался чиновник гражданского управления Степан Остапович Ошурков. Несколько часов назад он оставил там иностранных агентов. Коляски у дома не было: видно, куда-то уехали и не успели вернуться. Жабинский постучал в дверь и вошел в затемненный из-за малых окон кабинет Степана Остаповича. Ошурков тотчас встал и провел его к высокому креслу.

— Садитесь, пожалуйста. — предложил он. — Не изволите ли отобедать, ваше сиятельство?

— Нет, — сказал Жабинский, — отобедал у генерала Кнорина.

— Их превосходительство — хлебосольный хозяин! — восхищенно проговорил Ошурков. — И обедом угостит, и рюмочку предложит!

— Мы старые друзья и чуть ли не родственники, — небрежно произнес Жабинский, откидываясь на покатую спинку кресла. — Где же наши достопочтенные визитеры?

— Я их чуть ли не прогнал в турецкую мечеть! — засмеялся Ошурков. — Приехали выяснить, не притесняем ли мы правоверных мусульман, а турецкими делами даже не поинтересовались, их больше беспокоили русские дела.

— Что же их интересовало? — спросил Жабинский.

— Задали тысячу вопросов, один каверзнее другого.

— А все же?

— Успели ли всем раненым на Шипке оказать помощь? А если турки снова перейдут в наступление, что их ждет? Достаточно ли у нас сил, чтобы отразить их новые атаки? Готовимся ли мы к зиме или собираемся закончить кампанию до наступления холодов? Если подойдут большие резервы, как же мы их разместим в таком маленьком городишке?

— И что же вы ответили?

— От ответов я уклонился, ваше сиятельство: сказал, что эти вопросы всецело относятся к компетенции военного ведомства, а я представляю гражданское управление, возглавляемое князем Черкасским.

— А про гражданское управление они расспрашивали, вашей деятельностью интересовались? — продолжал уточнять Жабинский.

— Были и такие вопросы. Сказал, что с болгарами нашел полное взаимопонимание и что мы делаем все для облегчения их участи. Тогда они стали конкретизировать, не в ущерб ли туркам мы облегчаем участь болгар. Я сказал, что хотя турок мы победили, но их не обижаем. Если турки сбежали, половину их урожая передаем болгарам, которые ограблены своими властителями дочиста. А коль турок вернулся — он получает оставшуюся половину: этого достаточно, для жизни. На голодное вымирание мы турок не обрекаем, есть, говорю, у нас христианское добросердечие. Если угодно высоким гостям посмотреть, как турки молятся своему аллаху, пусть прокатятся до такого-то села, там у них праздничная служба. Поехали, но без радости: им на Шипку прокатиться хотелось!

Действия Ошуркова пришлись по душе майору Жабинскому.

— Вы, Степан Остапович, довольны своей жизнью в Габро-ве? — спросил он, словно желая этим вопросом отблагодарить гражданского чиновника.

— Как вам ответить, ваше сиятельство? — медленно проговорил Ошурков. — Живем, как видите, очень скромно, но дело свое делаем по долгу и по совести. Важно сознавать, ваше сиятельство, что мы посильно помогаем государю императору в его святом и великом походе!

— Я мало осведомлен о деятельности гражданского управления, — сказал Жабинский. — Не сочтите за труд пояснить это.

— Дел много, ваше сиятельство. Связь, дороги, снабжение продовольствием, врачевание, охрана порядка — все в нашей компетенции. Учим болгар разумному правлению на своей земле. Надо помочь им создать такое государство, чтобы и турки сюда не вернулись, и для австро-венгров были закрыты все пути-дороги. Стараемся не допустить к властительетву смутьянов — от них государству бывает только вред.

— Задачи у вас трудные, — согласился Жабинский.

— Точно так: очень трудные! — подтвердил Ошурков.

Степана Остаповича Ошуркова часто навещали посетители. Выли довольные, были и недовольные. Первые всегда благодарили и говорили о больших заслугах господина Ошуркова и гражданского управления; вторые были нудны и неприятны, от них хотелось поскорее избавиться, ибо переубедить их в чем-то невозможно, они были упрямы, злы на язык и говорили, как полагал Степан Остапович, совсем не то, что должны говорить освобожденные люди, встречаясь со своими освободителями.

С первого взгляда не понравился Ошуркову и новый посетитель, мужчина лет под сорок, угрюмый и настороженный, в черной меховой шапке и длинных белых шароварах, в такой же белой накидке с вышитыми обшлагами, ярко расшитой рубахе и опанцах, похожих на лапти в русских деревнях. «Эка вырядился! — неодобрительно подумал о нем Степан Остапович, — Или на маскарад собрался?»

— Слушаю вас, — небрежно сказал Степан Остапович.

Мужчина покосился на стул, но Ошурков сесть не предложил, и посетитель, сняв овчинную шапку, застыл на месте. Степан Остапович успел разглядеть его и заметил, что подбородок у посетителя изуродован и правая сторона его рта перекосилась, а губы некрасиво запали и их почти не видно, что над правым ухом его лег широкий и глубокий шрам, совершенно лишенный волосяного покрова.

— Я местный учитель, — глухо выдавил посетитель.

— Слушаю вас, — повторил Степан Остапович.

— Я принес свою жалобу, — сказал учитель.

— Жалобу можно оставить в канцелярии, — посоветовал Ошурков.

— Она у меня в голове. — Учитель попытался улыбнуться.

— Тогда постарайтесь вынуть ее из головы, — пошутил и Ошурков.

— Постараюсь, — ответил учитель.

Он снова взглянул на пустые кресло и стул и, не ожидая разрешения, сел. Это не понравилось Степану Остаповичу: у себя под Костромой он мог бы выставить такого посетителя за дверь, здесь требуется терпение — не все дается сразу, в том числе и почтение к старшим. Учитель не понравился ему окончательно, и он готов был отклонить любую его просьбу даже не выслушав. Болгарин положил шапку на колени, погладил ее, словно это было живое существо, и спросил сиплым, шепелявым голосом: