Девушка вытащила меня из своего рта, вылила виски мне на член и стала сосать так быстро, что ни одна чертова капля не упала на пол. Холодная жидкость и ее горячий рот — единственное, что я ощущал. Жар. Холод. Жар. Холод. Я слишком пьян. Опьянительно-пребухой.

— Вот это гребаный талант! Ни одной капли не упустила. Можно я буду звать тебя Пылесос? Дайсон? Нет, нет... Грязная дьяволица. Вакуумная Виксен, — промычал Такер.

Я приложил все свои силы, чтобы повернуть голову и взглянуть на Такера. Он держал себя за промежность, и, к дьяволу, даже знать не хочу, какой чертовщиной он сейчас занимался. Гад ползучий. Ни за что на свете не кончу в рот этой телке с ним поблизости, зная, что он пялится на мои причиндалы и от этого заводится. И я все еще думал о бурито. Я отодвинул лицо девушки и споткнулся, пытаясь встать. Девушка, недавно делавшая мне минет, скрестила руки на груди и надулась. Я даже не мог сфокусироваться, на что она смотрела. Кажется, подумал, что у нее рыжие волосы...

— Ну, Шейн, пойдем к тебе в квартиру, — проныла она.

— Ни за что, э-э... КакЧертТебяТамЗовут. Таку твой минет нужен больше, чем мне. ПойдуСпать. — Я повернулся к Такеру и покачал головой, от этого чуть не упал лицом на пол, но удержался на ногах. Ладно, я чертовски шмякнулся об стену, но это не важно. — Такер, это было самым омерзительным дерьмом в мире. Еще раз приблизишься к моему хозяйству, когда мне сосут, и я вырву твои глаза и поджарю их в микроволновке.

Минетчица подскочила, и я отшатнулся от нее. Комната закружилась еще сильнее. Это было похоже на чокнутую, вышедшую из-под контроля карусель. Я почему-то сразу испугался, что она отрастит клыки и высосет из меня жизнь. Неуклюже сполз по стене. Какого хрена пол оказался так близко? Проклятье, будучи настолько бухим, идти куда-то... нереально.

— Чувак... где, черт тебя дери, мои ноги?

— Нет, Шейн, не уходи! И я уже говорила тебе в баре, где-то пятьдесят бразиллионов раз, меня зовут Джоли... Ну же, давай я отведу тебя в квартиру. Я позабочусь о тебе, и потом бы мы с тобой поспали и...

Пятьдесят бразиллионов раз? У этой детки ум, как у кирпича. Я вырвал у нее из рук свою бутылку виски.

— На. Хер. Я не сплю у себя дома с девушками. КакогоЛешего? ИдиСосиКомуНибудьДругому.

— Но ТЫ же солист! Не он.

— ДаПоФиг, я ухожу. И ВискиУходитСоМной. — Это я, гребаный солист и жалкий гитарист. Больше никто. Пустышка. Абсолютная. Ни тени от божества, которым я был раньше. Я солист. Что хоть это такое? Кому до этого дело? Я своим голосом не лечу от чертового рака, или лечу? Нет. И уж точно уверен, что мой член — это не лекарство от рака, так какого дьявола она так жаждет запрыгнуть на него. И это не значит, что когда-нибудь я ей это позволю.

— Соси, Шейн Макстон! — прокричала мне девушка.

— Хорошо, но мне с тобой в этом не сравниться, милая.

Когда я вышел в коридор и обернулся, детка уже посасывала нижнюю губу Такера. Все теми же губами, что и мой член недавно. Меня вырвало прямо на коврик. Затем я рассмеялся, потому что никакому дьяволу не заставить меня чистить его от неоново-зеленой блевотины, и сомневаюсь, что меня хоть кто-то видел. И это было второе пятно у Такера, все удивлялись, откуда красное на коврике под столом. Клянусь, я думал, он убил проститутку.

Я прошатался до двери, помахал на прощанье тому, кто мог меня увидеть и фактически пополз по коридору до своей квартиры. Каждый вечер проходил одинаково. Каждый. Вечер. Еще одно выступление будет завтра вечером, еще одна вечеринка. Заканчивается каждая тем, что я пытаюсь... забыть...

Звук захлопнувшейся за мной двери напугал меня, оставив все голоса во внешнем мире, немного избавив от стресса и тревоги. Звуки музыки и вечеринки ушли, и наконец я остался сам с собой, с тем, который я, а не кусок дерьма, которым меня считали. Я ввалился в спальню, потянулся за гитарой и начал изливать душу.

Иду по длинному извилистому пути,

Там темно, и я одинок,

Есть я, где-то вот здесь,

Но где, черт возьми, дом мой?

Пою слова этой скорби тому, кто внутри,

Мальчишке с запятнанным нимбом, израненными мечтами,

И братьям, что лгут,

Молю о милости и искуплении.

С надеждой в человеческой скорлупе

Сквозь дым и пепел

И адский огонь, в котором я взывал к дому,

Но никогда не жалел о свершенном.

О ней мое сердце тоскует,

Забрали ту, что создана для меня была,

И остались у меня лишь песни и шрамы.

И вот он я,

Опять одинок

Со своими песнями и шрамами,

Затянут в этот мир,

Что ангелам не принадлежит.

— Шейн Макстон, «Безумный мир»

Боже милостивый, я чертовски скучаю по ней.

И я отключился, обнимая гитару, со все также расстегнутой ширинкой и торчащими причиндалами. Готовясь пережить еще один бессмысленный, никчемный, жалкий завтрашний вечер.

Когда я проснулся на следующий день в шесть утра, конечно же, вечеринка еще не закончилась. Но тем не менее, она каким-то образом перекочевала в мою квартиру. А я почему-то находился в комнате-на-одну-ночь, да еще и не один. Чье-то полуобнаженное загорелое тело лежало рядом со мной. Что?

На девушке была надета черная юбка, настолько крошечная, что обнажала ее зад, и его изгибы грязно улыбались мне. Прииивееет.

Я медленно поднялся и потянулся за боксерами, закинутыми на спинку стоящего в углу кресла. Схватив их и быстро натянув, я встал у окна, куда светило восходящее солнце, и начал рассматривать то, что оставил в кровати. Она лежала ко мне задом, голова на руке, и длинные золотистые волосы рассыпались по подушке.

Что, черт возьми, вчера было? Я опустил взгляд на девушку, к горлу подступила тошнота, я попытался вспомнить, что делал после того, как играл на гитаре. У себя в комнате. В одиночестве.

Помню стук в дверь. Блондинка была топлесс, и, дьявол, я же всего лишь человек.

Затем мы кое-как доползли до комнаты-на-одну-ночь, все время целуясь и полизывая друг друга, переплетаясь языками, ртами, пальцами. Там мы рухнули на кровать. Она стянула мои боксеры и сразу же плотно, на грани боли, обхватила губами мой член.

Дальше помню, как открывал ящик для шлюшек и швырял ей пачку презервативов и что мы использовали их все. Глубоко вздохнув, я обхватил лицо руками. От нахлынувшего чувства вины комок в горле встал. Прошло девять месяцев, а я до сих пор чувствовал себя чертовски виноватым. Я занимался подобным дерьмом, чтобы забыться, чтобы забыть Селу. Напивался, чтобы забыть ее, забыть, кем был. И спал со всяким отребьем, вешавшимся на меня, представляя на их месте ее, пытаясь позабыть, что больше никогда ее не увижу.

Тело на кровати зашевелилось.

— Уже уходишь, Шейн?

Мои мышцы напряглись, и я подавил чувство вины.

— Ага.

Девушка села, и простынь сползла вниз, открывая мне обзор на парочку дерзких сисек. Склонив голову на бок, она бесстрастно спросила:

— Значит, так? Или мне вернуться после сегодняшнего выступления? — Руками она начала медленно ласкать себя, сжимать грудь, изо всех сил пытаясь привлечь мое внимание. От нее за километр несло отчаянием, и единственным моим желанием стало принять душ и отмыться от нее.

Матрас заскрипел, она отбросила простыни и медленно, с намеком скользнула рукой вниз по животу себе под юбку. Она задрала ткань, чтобы я увидел, как она пальцами скользит по влажной коже. Ее ноги были очень широко раздвинуты, я словно присутствовал на телевизионном шоу.