И в самом деле, спустя несколько минут, пушка на чердаке снова заговорила. Только что это? Снаряды ложатся не там, где действуют наши пехотинцы, а там, где ещё немцы!..

Я раздумывал, не зная, что делать, когда меня вызвал к телефону командир батальона. Смеясь, он говорит в трубку:

— Вы не вздумайте накрыть нашу пушку…

— Как нашу? — удивленно спрашиваю. — Ведь это же немецкая!

— Правильно, — говорит комбат, — была немецкой, а стала советской…

И лишь после боя я узнал, что произошло. Взвод нашей пехоты окружил дом, с чердака которого действовала немецкая пушка. Старшина Белкин с ручным пулемётом пробрался на чердак. Там группа немецких солдат, переодетых в гражданское платье, орудовала у пушки. Немцы не успели опомниться, как Белкин быстро расправился с ними. Затем старшина, не дожидаясь, пока к нему подойдут на подмогу товарищи, развернул пушку, выбил черепицу в противоположной стороне крыши и стал стрелять по немцам.

Так и не пришлось накрыть из миномётов обнаруженную нами немецкую пушку…

Перед батальоном последняя преграда, которая отделяет его от центра Берлина, — река Шпрее.

Ночью, под прикрытием темноты, бесшумно подтянули к берегу два катера. Отделение старшего сержанта Шкурко первым занимает места. Стоящий у штурвала моряк-балтиец, увидев в руках Шкурко развёрнутое знамя, шепотом говорит ему:

— Я вас в один миг на тот берег доставлю.

Когда первый катер достиг уже середины реки, немцы открыли по нему огонь. Пуля ранила Шкурко, но он только крепче сжал обеими руками древко знамени.

Толчок в берег — и солдаты соскакивают прямо в воду. Вот заработал ручной пулемёт, застрочили автоматы, и пока батальон переправляется через реку, горсточка бойцов, водрузивших знамя над зданием водной станции, расширяет маленький плацдарм до двухсот метров по фронту и на сто метров в глубину.

Безуспешной оказалась предпринятая на рассвете попытка противника сбросить нас в воду, — батальон ворвался в центр Берлина. Над городом стоят столбы пламени; зарево освещает путь батальону. Не отставая от пехоты, идут танки и артиллерия. Чёрные от копоти танкисты с уважением глядят вслед Шкурко, перебегающему от здания к зданию со знаменем в руках.

Капитан КУЗЬМЕНКО.

Наши сапёры наводили переправу, чтобы пропустить на тот берег танки, самоходки, машины с боеприпасами.

Немцы вели огонь по участку переправы. Каждые 3–5 минут разрывался снаряд, а с чердаков дальних зданий вёлся обстрел берега из крупнокалиберных пулемётов.

Когда я подъехал к реке, дорога была запружена боевыми машинами, ожидающими переправы. Самоходчики и танкисты подняли меня насмех:

— Тебя ещё здесь не хватало! Долго придётся твоему борщу дожидаться переправы, закиснет.

Конечно, я и сам понимал, что мою кухню пропустят на противоположный берег в последнюю очередь. Коль так, значит, не на переправу надо надеяться, а на самого себя.

Вместе со своим помощником ефрейтором Горюновым я связал пару шпал, спустил их в воду и погрузил на шпалы термосы с пищей. Переправившись вплавь на тот берег, я добрался до миномётчиков. Командир роты старший лейтенант Корнюшин, увидев меня, удивился:

— Как ты сюда попал, ведь переправа еще не наведена?

— Так же, как и вы, — ответил я. — Мое дело такое, надо людей кормить.

Ефрейтор Н. ТЕРЕНТЬЕВ.

Мутные воды Шпрее напомнили мне русскую реку Ловать. На берегу этой реки у города Старая Русса в июле 1941 года ко мне обратилась кудрявая шестнадцатилетняя девушка, очень напуганная тем, что мы отступаем.

— Товарищ сержант, что же это будет? — спросила она.

Я спросил, как её звать. Она сказала:

— Надя.

Я стал перед ней, как солдат перед командиром, и сказал:

— Не беспокойтесь, Надя, всё будет в порядке, мы будем в Берлине.

Она посмотрела на меня недоверчиво, потому что я шёл со своей гаубицей на восток.

И вот моя гаубица со мной, и мы в Берлине. Когда наши орудия дали первый залп по рейхстагу, я вспомнил башни Кремля, возле которых проезжал со своей гаубицей осенью 1941 года.

Лейтенант Е. КАКАШВИЛИ.

— Какое сегодня число? — спросил разведчик Александр Басенко у командира разведки гвардии старшего сержанта Харитонова.

— Сегодня 24 апреля, — ответил Харитонов и вдруг вскрикнул: — Смотри, танки наши, а на дороге немецкие фаустники лежат.

Басенко, не сказав ни слова, побежал наперерез танкам.

— Стой, стой! — кричал он, размахивая руками.

И не добежал шести метров до первого танка — упал, сражённый немецкой пулей. Танкисты, заметив что-то неладное, внимательно огляделись кругом и, увидев фаустников, быстро расправились с ними. Танки были спасены.

Когда Харитонов подбежал к Басенко, тот был ещё в сознании.

— Послушай, Харитонов, — сказал Басенко, — напиши на родину, что жизнь моя дорого обошлась фашистам и что погиб я в самом Берлине.

Это были его последние слова.

Красноармеец Л. ГЕРАСИМОВ.

Надо было разведать прилегающую улицу, занятую противником, и установить наличие и характер инженерных сооружений, чтобы затем расчистить улицу и дать проход танкам.

Выполнение этого задания было поручено комсоргу нашей сапёрной роты сержанту Родионову. Он взял с собой двух комсомольцев — красноармейца Панкова и меня.

Мы пробирались по развалинам домов, между уцелевшими стенами. Шли, пока ливень пуль не заставил нас залечь. Дальше можно было двигаться только по-пластунски. И вот, ползком, раздирая до крови лицо, руки и ноги, по остроконечным камням и железу, мы добрались до баррикады. Кроме неё, на всём протяжении улицы никаких сооружений не оказалось. Небольшие завалы кирпича в счёт не шли.

Сержант Родионов быстро нанёс схему укрепления, сделал расчёт на подрыв, изучил вместе с нами пути подхода и отхода при взрыве.

Разведка произведена, надо скорее доложить о результатах командиру роты.

И тут началось самое трудное.

Обратный путь был отрезан противником. Пришлось двинуться в обход. Благополучно отползли от баррикады и попали в тихий переулок, где слышны были только отдельные выстрелы. Подошли к Шпрее. Прошли два моста. Стрельба стала сильнее. У третьего моста противник нас заметил. Мы залегли. Там была небольшая площадка с каменной будкой.

Решили пробираться до будки по одному, но потом передумали — все трое сразу вскочили и в несколько прыжков достигли будки. От будки надо было ещё порядочно пробежать, чтобы укрыться за углом фабрики, стены которой тянулись вдоль набережной Шпрее.

Как быть? Немецкие пулемётчики и снайперы уже взяли нас на прицел. Неужели же ждать до вечера? Нет, нельзя, нужно опять попытаться перебежать.

Вот вырвался Панков. Прыжок, второй — и он в воронке от снаряда.

Остался я с Родионовым.

Родионов кинулся вперёд.

И тут пуля снайпера навсегда оборвала молодую жизнь нашего комсомольского вожака. Горе охватило меня. Но время не ждёт. Я задумался. Родионов убит, Панков, видимо, ранен. Значит, сведения о разведке доставить должен я — теперь на мне вся ответственность.

Я выскочил из будки. Град пуль обрушился на меня. Пришлось прыгнуть в воронку. Залёг рядом с Панковым. Так и есть: он ранен.

— Я тебе помогу, — говорю ему, — будем пробираться вместе.

А он говорит:

— Ты комсомолец или нет?

Я был удивлён этим вопросом. Он рассердился.

— Как ты смеешь тратить время на меня, не доложив результатов разведки! Иди один. Я перевязался и подожду до темноты.

Я приготовился к прыжку. До угла фабрики оставалось всего три метра.