— Это! — спросил хрипло и требовательно, указывая на плечо Огонька.

— Я пытался порвать то, что нагоняло на меня страх, — честно ответил подросток.

— Ты же… вот почему она открылась… — приложил руку к собственному плечу сверху, тихо сказал: — Что ты наделал…

И замолчал, не сводя взгляда с верхушек деревьев, особенно черных в свете луны. Не просто замолчал — тихим стал, каким-то поникшим даже. Огонек решился задать вопрос, который и вел его сюда превыше всего остального:

— Расскажи мне про реку Иска. Что было там? Кто начал первым и почему люди погибли?

— Думаю, тебе достаточно рассказали.

— Я слышал их слова. Не ваши…не твои.

— Так вот зачем ты пришел.

— Не только за этим, — сказал и понял, что сказал правду. — Но я… да, мне важно знать — от тебя. — С запинкой прибавил: — Можешь убить потом, если захочешь…

— Амаута! Как пересмешник, затвердил одно слово… — он задумался, подбирая слова. Никогда не умел рассказывать, вспомнил Огонек. Но тот скоро заговорил: — Мне едва сравнялось четырнадцать весен. Но крыс я ненавидел не меньше, чем сейчас. Они пришли на земли, на которые не имели прав. И попытались взять золото, отхватить кусок… сбежать с награбленным. Я привел своих. Потребовал вернуть то, что они взяли. Они отказались, пытаясь кричать, что земля эта ничья. Оставили не все золото… хотели забрать на север. А я хотел видеть их трупы. Потом я узнал, что двое сумели выжить — сейчас бы не выжили.

Говорил зло, словно выплевывая даже не слова — шаровые молнии. Огонек не поднимал головы:

— А заложники? Я знаю, они были отправлены в Асталу…

— Девчонка сбежала. Мальчишка мертв… эсса! Надменная тварь…

— Ты его… как оборвалась его жизнь? — похолодел Огонек, не решаясь спросить в открытую. Тот мотнул головой, бросил:

— Не огорчайся. Жаль, но убил его все же не я. Ты счастлив? Теперь уходи наконец! — откинулся назад, упираясь затылком в ствол пихты. Смотрел в далекое небо.

«Теперь волосы будут в смоле». Огонек тронул его за плечо. Услышал:

— Уберешься ты или нет!?

Вместо ответа тот сорвал пучок травы и попытался стереть смолу — хоть тяжело было, в темноте-то.

Неожиданно Кайе опрокинул его на траву. Нажал на ребра чуть выше солнечного сплетения — Огонек теперь и повернуться не мог.

— Ты чего добиваешься? — спросил южанин.

— Ничего. Просто я уже сделал тебе больно. Сейчас не я тому виной, но, может, хоть что-то могу…

— Понравилось быть целителем?

— Понравилось, — тихо и уверенно ответил Огонек.

— Сбылась мечта? Все бедные кварталы благословляют твое имя, да?

Огонек промолчал. А глаза Кайе снова начали светиться не по-хорошему.

— А может, проверить, насколько сильна Ши-алли?

— Ты сам мне ее дал.

— Отлично! И я теперь не смогу свернуть тебе шею, да?

Огонек лежал неподвижно и смотрел на него. Тот убрал руку. Сказал безнадежно и совсем по мальчишески:

— Катись отсюда… Или получишь то, на что нарываешься.

Огонек сел. Перевел дыхание. Произнес, глядя в землю:

— Прости. А тебя считают чудовищем.

— И заслуженно.

— Ты не тронул меня в шатре и сейчас из-за того заложника? Из-за Айтли? Он тоже… был слабее тебя?

— Уходи же… — прошипел тот сквозь зубы. Огонек вспомнил — так, сквозь зубы, ругался один из пациентов Лиа, старый лодочник — пытаясь не кричать, когда Огонек промывал его рану.

Подросток поднялся. Понимал — сейчас и впрямь лучше уйти. А то… Кайе и без всякой Силы способен сделать с ним все, что угодно. А каково оборотню будет потом?

Брел сквозь заросли папоротника, не заботясь о том, что могут услышать шорох. К эсса возвращаться не стал, хотя знал — они еще не уехали.

Просто сидел и смотрел на узенький месяц. Над черными камнями шелестела невидимая трава. Совы кричали обиженно и гулко. А рассвет не торопился заявлять о себе, словно подчиняясь желанию подростка.

Когда небо наконец посветлело, прошуршали шаги — направление Огонек не взялся бы определить. Да какая, в сущности, разница, кто.

— Сидишь?

Тевари опустил голову.

— Хорошо быть предателем, правда? — спросил Кираи. В руке его тускло светился Солнечный камень — видно, северянин искал Огонька ночью, по темноте.

— Я не предавал никого, — глухо отозвался подросток.

— Неужто? Не только Лачи, меня… и родных своих тоже.

— Почему? Потому что не захотел убивать?

— Если бы. Ты еще и оружие врагу отдал.

— Ему не нужно такое оружие.

Кираи некоторое время походил кругами. Снова остановился рядом:

— Ладно. Пошли. Там…

— Что?

— Ничего.

Он явно хотел что-то сказать, но язык сковывала то ли воинская дисциплина, то ли иное что.

— Там… меня искали?

— Пока не до тебя. Впрочем, Лачи справлялся, где ты.

Огонек не успел подняться — рядом бесшумно возник силуэт. Было уже достаточно светло, чтобы разглядеть красный цвет одежды человека.

— Вот и кошка пожаловала, — сказал Кираи, рука потянулась к поясу, за оружием — и опустилась. Но смотрел он по-прежнему хмуро и зло.

Огонек вскинул глаза на обоих, ощущая тупое равнодушие. Кираи же не самоубийца… он сейчас просто уйдет. Надо тоже подняться… тело как ватное, но надо. Северяне уже готовы в путь, наверное. То есть Лачи со свитой…

Кайе и не переоделся — и Огонек снова увидел прорехи от радужных ножей. Целители… наверняка есть у южан. Значит, не подпустил. А с Огоньком разговаривал, будто совсем здоров. И сейчас:

— Убирайся отсюда, — сказал угрюмо. — Этот — мой.

— Я лучше своей рукой оборву его жизнь, чем отдам тебе. — В голосе северянина была боль. Неподдельная. Ученик ведь… даже, наверное, друг.

— Кираи, я… — открыл было рот полукровка.

Оборотень хмуро взглянул на Кираи, стал перед воином-эсса.

— Он мой. Попробуй тронуть… — и, не оборачиваясь, сказал Огоньку:

— Заткнись.

— Он хорошо тебя слушает. — Обронил северянин. — И энихи способны дрессировать людей?

Где-то кричит ночная хищная птица. А следом за этим криком, с другой стороны — вопль кролика, попавшего в когти. Ночь — время охоты.

Только уже рассветает.

— Он пойдет с нами на юг, — чуть склонена голова; Огонек знает прекрасно — это знак очень серьезный. Помедлив, кивает.

— Не сходи с ума, — Кираи обращался только к нему, и в голосе было непритворное волнение: — Подумай, что с тобой сделают!

Огонек заговорил, в душе молясь об одном только — чтобы ему дали закончить:

— Кираи… ты сам напомнил мне, что пора вести себя по-взрослому. Отвечать за поступки… и думать, что дальше. Поверь, сейчас я делаю то, что надо.

— Я говорил о взрослости. Но не думал, что начнешь ты с предательства.

Повернулся и зашагал к лагерю северян. Не оборачиваясь.

— Скажи моим, что произошло, пожалуйста! — хотел было крикнуть подросток, но получилось похоже на шепот.

Кираи шел напрямик, раздвигая телом высокие упругие стебли, и быстро скрылся из глаз.

— Идем, — рука с красным браслетом легла на плечо подростка, словно ничего не случилось, и самое время было дружески поболтать.

— Идем, — тихо проговорил Огонек, хотя меньше всего этого хотел. Просто не мог. Ни говорить, ни стоять, ни идти.

В это самое время усталая, дрожащая девушка в сером впервые в жизни услышала мысль своего старшего родственника — когда тот прошел мимо нее, вымотанный настолько, что не понял проникновения за «щит» члена своей семьи. Этле не собиралась этого делать. Она просто… слишком хотела передать обиду свою.

«Я проиграл. Шику… зря», — и, новая мысль: «Пока».

И этого Этле было достаточно.

Кайе присел на камень. Темно-красный цвет — цвет войны и гнева — шел юноше очень. Но красное полотно одеяния обезобразили следы от радужных ножей — и сквозь дыры с обугленными краями виднелись ожоги на разорванной коже. Он даже одежду эту не снял…

— Больно? — тихо спросил Огонек.