— Я.

— Прости, я не умею ездить верхом, — прошептал Огонек еле слышно, стараясь скрыть дрожь.

— Научишься. На сегодня хватит, не против? — он улыбался.

— Это и есть твоя сила, али? — шепотом спросил Огонек, отводя взгляд от выжженного круга.

— Примерно, — Кайе взял его за руку. — А ну-ка, посмотри на меня.

Огонек вскинул глаза — был он испачканный сажей, но при этом бледный до зелени. Кайе со вздохом выпустил его руку. Произнес почти жалобно:

— Хоть бы спасибо сказал, а не трясся! Разве я что сделал тебе?! — и повернулся к Буре. Огонек принялся вскарабкиваться на белую грис. Ему было неловко настолько, что он предпочел бы на месте этого пня оказаться.

Вернулись — грис бежали неторопливой рысцой. Недалеко от стойл мальчишки вновь встретили Кьятту.

— Тебя зовут старшие, — Огонька он вообще не замечал. — Иди. Я отведу грис.

— Возвращайся туда, в комнаты, ладно? — Кайе дружески кивнул Огоньку и убежал.

Огонек, немного прихрамывая, пошел за Къяттой.

— Тебе чего? — холодно спросил тот.

— Я не знаю, куда идти, Сильнейший. Плохо запомнил.

— Не моя забота. Брысь.

Огонек поспешил прочь, опасливо озираясь. С трех сторон его окружали белые стены домов — или одного дома, разделенного на части? — а с четвертой высилась пышная живая изгородь, над которой гудели оранжевые шмели. Дом и сад теперь уже не производили впечатление огромного — но очень не хотелось забрести куда-нибудь, откуда вышвырнут с криком, а то и ударят. Подросток бродил по одной и той же дорожке взад и вперед, чутье подсказывало ему, куда предположительно стоит направиться, но Огонек не решался. Поэтому вздрогнул и обрадовался одновременно, когда меж веток мелькнула легкая девичья фигурка.

Девушка бежала, позвякивая тоненькими браслетами — подросток опознал в ней одну из служанок Киаль. Больше он мог бы обрадоваться разве что самой Киаль.

Девушка заметила Огонька.

— Здравствуй, — нерешительно сказал он, чувствуя себя не в нужном месте врытым столбом. — Ты меня помнишь?

— О, я тебя помню! С такой-то гривой! — она рассмеялась. Смеялась она почти как Киаль. — А ты чего тут? Здесь женская сторона. Решил подружку себе подыскать? — подмигнула ему. — Так не стесняйся! Ой, ты снова весь перемазанный!

— Я заблудился, — смущенно поведал Огонек. — Не проводишь?

— Тебе куда?

— К покоям Кайе-дани.

Девушка посерьезнела.

— Я провожу… Только не до конца. Сам дойдешь.

— Боишься его?

— Конечно, я не девочка с улицы, а служу его сестре, и все же стараюсь на глаза не попадаться лишний раз. Но с ним можно ладить, по правде сказать, некоторые умеют… зачем он тебя взял?

— А что, это столь необычно?

— Напротив… раньше было обычно. Но все полагали, он уже покончил с мыслью брать слабых к себе в дом.

По коже пробежали мурашки. Огонек вспомнил слова «Об этом ты от меня не узнаешь»…

— А другие, они… — начал было Огонек, и осекся. Не надо знать. Лучше не знать.

— Проводи, пожалуйста, — попросил он.

Доведя Огонька до края садовой дорожки, девушка остановилась:

— Напрямик, и на месте окажешься.

Неожиданно погладила подростка по голове:

— Хороший… пушистый. Беги! — и сама убежала, показавшись Огоньку похожей на огромный оживший цветок.

— Охх… — мальчишка потер висок, измазав лицо сажей. Решительно зашагал к уже почти знакомым ступеням.

— Кайе? — позвал шепотом, заглядывая в дверной проем. Никого. Тогда Огонек храбро шагнул внутрь, присел на краешек невысокого узкого сиденья. Ногой потрогал лежащую на полу шкуру — мягкая, золотистая. Почти набрался смелости устроиться прямо на ней, но человеческая фигура появилась на расстоянии вытянутой руки.

Огонек сразу понял, что стоящая в проеме женщина — мать Кайе, хотя они были мало похожи. Но — округлые черты, движения мягкие… Интересно, а Къятта — сын ее, или другой женщины, подумалось Огоньку. Она еще молода… кажется. И цвет радужки яркий… подросток уже знал — как у многих южан.

Кожа ее была цвета темного меда, волосы удерживал широкий золотой обруч — гладкий, ничем не украшенный, длинное просторное одеяние из бледно-голубой ткани скрывало фигуру. Женщина подошла к Огоньку, поспешно вскочившему, положила руку ему на плечо и всмотрелась в глаза. Огонек залился краской, потом побледнел. Вспомнил — Кайе говорил, его мать может видеть в душах…

— Как твое имя? — неожиданно резко прозвучал ее голос.

— Я не помню, элья… ала, — поправился Огонек.

— Как звали родителей? — его словно колючей лианой хлестнули по лбу, а потом он начал проваливаться в мягкую полутьму. Отчаянно замотал головой, пытаясь удержаться — он не хотел повторения, как тогда, с тем человеком, он не хотел перестать быть собой…

— А ты можешь сопротивляться? — удивленно проговорила-пропела женщина, и мальчишка снова ощутил удар. На сей раз Огонек не удержался и начал падать в темноту… но приземлился на чьи-то руки и услышал рассерженное шипение.

— Мать моя, не тронь то, что принадлежит не тебе!

— Ты мой сын, — отозвалась женщина еще властным, но поблекшим голосом.

Кайе вскинул голову, осторожно поддерживая за плечи Огонька:

— Я твой сын. Но помни, кто ты и кто я кроме этого!

По легкому ветерку Огонек догадался, что женщина покинула комнату.

— Прости, — пролепетал он.

— За что, глупый? — голос Кайе был мрачным. — Больше она не посмеет…

— Я не хотел… не надо ссориться из-за меня, — пробормотал подросток испуганно.

— Ссориться? — Кайе пальцем прижал уголок рта. — Как ты представляешь это себе? Она моя мать, но не больше того.

— А я любил свою мать, — неожиданно для себя сказал Огонек. Кайе так и впился в него взглядом, но Огонек беспомощно покачал головой.

Ночь выдалась светлая — множество мохнатых звезд срывалось, падая в чащу. А чаща вся хрустела, пищала и ревела на разные голоса, более звонкая ночью, нежели днем. Из зарослей древовидного папоротника показались два молодых зверя. Подростки-энихи, блестяще-коричневые, сильные, неуклюжие немного. Дети одной матери или разных, случайно встретившие друг друга. Вместе им было легче охотиться. Здесь они появились недавно, однако успели освоиться.

Еще один энихи, черный, куда крупнее, скользнул мимо ствола, выслеживая молодых хищников. Только глаза отличали его от прочих зверей — у кана-оборотней радужка сохраняет цвет человеческой, а глаза Кайе были синими. Хоть юноше не сравнялось еще шестнадцати весен, в зверином обличье он оказывался взрослым, чудовищно сильным. Энихи взрослеют раньше…

Подростки-энихи учуяли соперника, глухо зарычали на чужака, обнажая клыки, забили хвостами по бокам. Черный зверь стоял неподвижно. Двое коричневых начали обходить его с боков — в одиночку они не решились бы схватиться со взрослым, но их было двое — и территорию молодые хищники считали своей. Гибкое коричневое тело мелькнуло — навстречу ему взвилась черная масса. Два хищника завозились на земле — схватка была недолгой. Вопль раненого зверя оборвался; черный развернулся ко второму противнику. Прыгнул, зубы впились в бедро, разрывая мышцы, ломая кость.

Коричневый исхитрился вырваться и шарахнулся в заросли, оставляя широкий кровавый след.

Черный не стал преследовать. Одинокий, раненый — подросток не проживет долго.

Проснувшийся Огонек повел носом, прежде чем открыть глаза, почуял что-то неладное, тревожное. Вскинулся, испуганно озираясь — запах крови он не спутал бы ни с чем.

— Держи! — рядом с ним упала мохнатая лапа, с когтями, равными по длине половине его пальца.

Вскрикнув, мальчишка отодвинулся к стене. Он видел убитых животных в башне… но огромная коричневая лапа энихи рядом…

— Убери, пожалуйста! — зажмурился он. Кайе сердито повел плечом: как угодно.