Огонек послушно качнулся вперед, чувствуя, что немного еще — и он упадет и не встанет совсем. Нет, он не отдохнул тут — разве можно вести речь об отдыхе, если мысли и те дрожат, перепуганные? От усталости подгибались ноги. Шагов десятка полтора прошли.

— Эльо… — робко произнес Огонек.

— Ну?

— Мне можно идти отсюда с тобой? Тот… Къятта не разгневается?

Смех был ему ответом.

— Уж кто первым успел! А хорошо, если он явится за тобой сюда, когда тебя нет! Правда, хорошо! — и вновь рассмеялся. Беспечность реки, в которой недавно барахтался мальчик, плескалась в этом смехе.

На сей раз путь оказался недолгим — три ступени вниз, и вечерний свежий воздух овеял лицо, а потом — снова ступени, и небольшая комната, дверной проем которой прикрыт был тяжелым коричневым пологом.

— Нечего тебе сидеть взаперти. Не сбежишь?

— Нет, эльо. Куда?

— Вот и я так думаю.

Кайе остановился, вновь притянул к себе Огонька:

— Если хочешь спросить что-то — спрашивай у меня свободно. Это северян легко оскорбить незнанием мелочей, а мы не обращаем внимания на всякую чушь. А я помню, что в голове у тебя совсем пусто. А пока спи, — и указал на лежанку из прутьев, покрытую мягким покрывалом. — Лесное чудище…

Голос был смеющимся, но добрым — может, поэтому мальчику не снились кошмары. Ему вообще ничего не снилось.

Часом позже Кайе Тайау стоял напротив невысокого темнокожего человека с глубоко посаженными глазами, нервно сцепившего пальцы и склонившего голову. Снаружи ворковали горлицы, куда веселей склоняя отливающие зеленью шеи.

Этот человек из квартала Тайау посмел снять серебряный браслет, который носили все уканэ не из сильных родов.

— У меня голова болит от серебра, али… я дважды просил — мне не позволили его снять. Мне хорошо под вашей рукой, я не хотел покровительства других.

— И они бы не позволили! — фыркнул по-кошачьи.

— Я не использовал Силу. Но ведь это можно прочесть! Я даже не пытался почувствовать кого-то, не говоря о том, чтоб управлять другими — да я и не могу этого сделать! Ведь Натиу Сильнейшая может доказать мою невиновность! — Он вскинул ставшие огромными, удивительно молодые сейчас глаза, в которых ужас мешался с надеждой.

— Может, я и без матери тебе верю. Но ты снял, потом и другие. Не понимаешь? — оборотень злился, вынужденный объяснять очевидное. Дед или брат нашли бы слова, после которых и пень проникнется осознанием своей вины. Только их не надо сейчас сюда. А, что говорить!

Человек понял, что означала взметнувшаяся челка и раздражено прикушенная губа, затравленно огляделся — некуда бежать. Четыре дня взаперти ждал, пока вернутся братья — Ахатта не занимается преступниками, даже собственными подопечными. Но почему с ним вообще говорят, если решили убить? Сильнейшие защищают своих людей, и они же наказывают провинившихся. Полосы металла вокруг тела, которые нагреваются медленно… что еще можно придумать? Много чего.

А лицо оборотня стало оживленным, по-детски радостным:

— Мне нужен кто-то с силой уканэ. Ты не представляешь, как тебе повезло — вернулись мы не одни! Здорово. Сделаешь, что я скажу, только не вздумай больше просить.

— Да, Дитя Огня, — пролепетал человек. Кайе презрительно глянул на него.

— Сделаешь — умрешь легко, ладно. Не сумеешь — пойдешь в круг, или Къятта с тобой разберется. Или то и другое сразу. И не вздумай солгать — у меня есть чем проверить, знаешь.

Мальчишка проснулся, когда солнце клонилось к закату — сильно все-таки вымотался. Встал; откинув тяжелый тканый полог, высунул нос в коридор. Потом шагнул обратно, заметил в углу кувшин с водой. Напился, плеснул на лицо — вода освежила, и Огонек почти бодрым себя почувствовал, хотя после леса отдыха было маловато.

Юноша, одетый по-прежнему в белое, появился в дверном проеме бесшумно, напугав Огонька. Подошел, положил руку на плечо, улыбнулся.

— Живой?

— Кажется, эльо…

— Иди со мной.

Огонек пристроился вслед, рассматривая Кайе со спины. Движения упругие и мягкие, очень… и это как-то неправильно, почти неприятно, тревожно. Сейчас, отдохнув, подросток соображал куда лучше:

— Тебя можно спросить? — решился.

— Ну?

— Что со мной будет?

Юноша косо посмотрел на него через плечо:

— А вот и решим сейчас. — Заметив, как напряглось тело Огонька, мирно добавил:

— Перестань дергаться.

Развернулся и прижал его к стене, удерживая ладонями плечи — не шевельнуться:

— Любой зверь почует страх и ударит. Человек тоже, хоть и сам не разберет, почему. Понимаешь это?

— Охх… — выдохнул Огонек, пытаясь унять дрожь и надеясь, что стука сердца особо не слышно. Оказаться вот так без возможности двинуться — страшно, что ни говори. Мало ли…

— Я запомню.

Южанин отпустил его и подтолкнул в новый дверной проем:

— Давай, туда! — махнул рукой в сторону низкой кушетки у стены.

В руках Кайе сверкнуло лезвие. Нож… небольшой, и рукоятка из золота — голова журавля.

— А? — Испуганный неожиданным приказом мальчишка распахнул глаза. Что с ним сейчас сделают? Огонек оглянулся, боясь дышать слишком громко, не то что двинуться. Нож… зачем?! Кажется, его взгляд все сказал юноше.

— Ох и трус ты… Кровь боишься отдать?

Огонек судорожно сглотнул. Живо вспомнился человек, убитый там, на дороге.

Юноша покачал головой, протянул руку над цветочной кадкой и неуловимым движением полоснул себя по предплечью. Темная кровь закапала на цветок, и тот явственно зашевелил листьями.

— Вот как. Все еще страшно?

— Нет, эльо, — солгал Огонек. — А ты… — покосился на довольно глубокий порез.

— Заживет, не впервые. И шрама не останется. Да она уже не течет…

Огонек кивнул и послушно лег.

— Моя кровь… тоже для цветка?

— Смешной ты, — фыркнул юноша. — Обойдется, нечего его баловать! Опусти руку, чтоб свисала. Так.

Начисто вытер лезвие ножа. Взял зеркало из черного гладкого камня, положил на пол возле руки Огонька. Сжал его запястье и провел тонким лезвием по коже, так же, как себе только что. Боли подросток почти не ощутил, хорошая заточка — но кровь закапала прямо на черную поверхность… и зашипела, впитываясь.

А Кайе, высунувшись в дверной проем, кликнул кого-то.

Человек появился, невысокий, горбился так, что казался на черепаху похожим. Испуганный куда больше Огонька — это подросток сразу понял. Он стоял неподвижно, и смотрел на Кайе глазами зверушки в силках. Кайе внимания на него не обратил.

— Он посмотрит твою память, — пояснил Огоньку. — Так что лежи, не дергайся и не закрывай глаз.

— А кровь?

— Она поможет — по ней все видно. А зеркало не пустит кровь в землю. Не бойся, за собой не потянет. — Махнул рукой, подзывая робкого человечка.

Ладони легли мальчишке на плечи, холодные, вздрагивают. Потом пальцы пробежали по лбу, по вискам, по шее. Огоньку начало казаться, что он куда-то падает.

Он лежал смирно, не закрывая глаз… Сердце прямо-таки выпрыгивало из груди. И не сразу понял, что уже не себе принадлежит, что его словно ведут куда-то, не отпуская — держат мягко, но очень крепко. Невидимый проводник легко находил дорогу среди темноты, теней и световых вспышек. А после дорога, если была таковая, оборвалась, — Огонек полетел в бездну. Но его держали по-прежнему, и страх от падения был слабым совсем…

Не заметил, как потерял сознание.

А человек долго держал его за руку, потом отпустил, склонился перед Кайе и рассказал ему что-то. Потом поклонился и вышел, съежившись — и, переступив порог, схватился за сердце.

Огонек не узнал, что уканэ унесли из дома Тайау мертвым.

Очнулся на прежнем месте — Кайе развлекался в углу с ручной длиннохвостой птичкой. Другого человека в комнате не было.

Огонек осторожно сел.