— Еще зачем?

— Ты не умеешь ничего делать плавно. Раз твоего брата рядом нет, я помогу. Только позволь направлять тебя.

— Хорошо… — сквозь зубы, — Амаута, — выдохнул, глядя, как в щепы превратился колодец. — Пошли наконец!

Его пришлось удерживать — мало кто знает, как велики возможности «перьев», а мальчишка рвался прямо вплотную к ним. Выбрав безопасное расстояние, Ийа снова внимательно посмотрел на небесных гостей, сказал оборотню: можно.

Тот под ноги не смотрел вообще — только на небо. А ведь мог и споткнуться — камней здесь, в траве, целая куча. Ощутил бесплотное касание, дернулся, мгновенно закрылся.

— Глупый. Держи щит тогда, когда надо… а ты ставишь его не вовремя.

Вот уж чего вынести не мог, так это насмешек. Наклонив голову, чтобы не видеть ненавистного лица и не показывать своего, исподлобья глянул на «перья» и снял щиты. На, подавись, подумал.

Чужая Сила обожгла, не понять, горячая или холодная… так бывает в первый момент, если сунуть руку в ледяную воду, или напротив. Но тут же уплотнилась, став одновременно опорой и оболочкой. Юноша ощутил короткую зависть — так владеть своей Силой надо уметь еще.

Зажмурился. Ему не надо было видеть, все равно все делал не он, он был лишь кровью, которая бежит по венам, а стенки и сердце, кровь толкающее — другой. Забыть, что это чужой, едва ли не самый ненавистный человек в Астале — не получалось. Оставалось ждать, удерживая желание разорвать эту невидимую оболочку. Даже рванулся один раз, вспомнив лицо врага — но мягкая опора вдруг стала жестче базальта.

Он опомнился — не время выяснять, кто и что может. Там люди… Открыл глаза и следил за тем, как небесные гости плавно разворачиваются, увлекаемые неощутимым ветерком, и устремляются к лесу, на север, время от времени изгибаясь, будто оглядываясь обиженно.

Обратно они шли вдвоем, рядом, хоть это и злило оборотня. Но не убегать же — еще решит, что он испугался. На всякий случай заверил:

— Не думай, что стал лучше относиться к тебе!

— Не думаю, — Ийа задумчиво глянул. — Какой же ты наивный еще…

— Что?!

— Ничего.

Они взобрались на грис и ехали дальше молча; расстались на перекрестке.

Кайе так и не понял, что испытывает, когда думал о «перьях». Не радость от одержанной победы… он и не победил. Не злость, что позволил другому вести. Не тревогу — осознание: что-то не так, он где-то ошибся. Он просто ничего не понимал сейчас, а мысли прогонял, ныряя в стремнину или занимаясь физическими упражнениями.

А еще «перья» напомнили о полукровке, и это было самое неприятное и очень понятное. Его так внаглую оставили в дураках… После каждого подобного воспоминания ветка ломалась в руках, или сгорал кусочек дерна, или замертво падала птица, огласив предсмертным криком окрестности. Испортилось настроение. Тогда позвал к себе Чинью.

На другом конце города тоже вспоминали о небесных гостях. И не только о них.

Молодой человек прижимал к себе пятнистого детеныша дикой кошки, почесывал за ухом. Подлинная нежность была на лице — даже когда котенок шипел, пытаясь царапнуть человеческую руку. Шипел, но тут же смолкал.

Имма беспокойно наблюдала за обоими, и сейчас не казалась погруженной в себя. Наконец зверек успокоился — точнее, смирился, позволил погладить себя под шейкой и замурлыкал, щуря глаза. Только тогда он осторожно поставил котенка на пол:

— Беги, малыш.

Проследив взглядом за котенком, Имма спросила:

— Почему ты его не убил? Тогда, давно, хотел сохранить ему жизнь, и теперь… Он был открыт и следил только за «перьями». А если бы умер, обвинили бы их, не тебя.

Ийа опустил подбородок на переплетенные пальцы.

— Знаешь, это уж чересчур. Он, считай, подставил мне спину… ради других людей. Пошел вперед, хотя мог превратиться в массу перемешанной плоти и костей.

— Не думаю, что он мог поверить в такой конец.

— Это неважно. Не верил — слишком молод еще, слишком привык быть первым. Но он бы все равно пошел, Имма. Из гордости, например.

Улыбнулся, словно луч вспыхнул:

— Хотя старые счеты не отменяются.

Откинулся на плетеную спинку. Тень прошла по лицу, согнав улыбку.

— Но он… я и представить не мог, что он носит в себе такое. Даже после шаров-льяти. Я предпочел уверить себя — случайность. Считал просто зверем… А сегодня решил посмотреть. Вот, знаю теперь…

— Ты готов примириться с ним, — заметила Имма. Молодой человек взглянул удивленно — такой разговорчивой она бывала не часто.

— Примириться? Я не испытываю к нему неприязни. Но что это решает, скажи?

— Ты думаешь, как северяне. Любовь или ненависть решает все, а у них…

— Это моя гордость, что я могу думать и как они тоже.

— Хорошо, что тебя не слышит никто.

Молодой человек коснулся причудливой золотой серьги, и та качнулась, зазвенела.

— Имма, пойми. Нет «мы» и «они». Есть две стаи хищников, которые либо сольются, либо перегрызут друг друга.

— Мы — это семьи. Если уж юг ты считать не желаешь.

— Семья — это всего лишь несколько человек… они смертны. Налетит гроза — и где они все? Если прятаться всей семьей под одиноким деревом, можно только гордо погибнуть.

— Но ты не хочешь простить смерти Альи.

— Не хочу, — светло улыбнулся. — Во мне все-таки кровь Юга.

Астала

Къятта видел, что творится с младшим. Почти жалел девчонку, которой приходилось служить утешением — не больно-то легкая доля, хоть Кайе не желает ей зла.

И другое видел — девчонка причиной тому, что несносное полудикое существо все чаще снова становится человеком.

Чинья льнула к нему самому, отчаянно, и чувствовал каждое ее биение сердца, понимал — ей лестно быть избранной Сильнейшими, и в старшем она видит защиту от младшего. Надеется, что Къятта не позволит оборотню обидеть ее, причинить ей боль. Глупая самочка…

Если что, я не успею вмешаться — меня просто не будет поблизости, со смехом думал он, глядя в покорные глаза цвета спелых каштанов. Да если и успею… ты ничего не понимаешь, глупышка. Совсем ничего.

Порой ловил себя на том, что даже привязался к девчонке. Вроде достаточно было Улиши и собственных служанок, но Чинья отнюдь не оказалась лишней. Нравилось отводить ей за ухо непослушные мелкие прядки, целовать, чувствуя, как она вздрагивает, словно не может решить — бежать или, напротив, отдаться тому, чего хочется и самой… Нравилось наблюдать, как смущенно и встревожено она отводит глаза, стоит спросить о младшем.

Улиши намного превосходила ее в искусстве любовных игр, но Чинья быстро училась. И даже удостоилась некоего покровительства избранницы Къятты… снисходительного, словно наставница опекала воспитанницу, не слишком щедро одаренную природой.

Улиши правильно смотрела на жизнь — испытывать ревность к испуганному котенку? Еще чего. Ей не было резона драться за любовь Къятты — подобного все равно не было. И за внимание — его хватало…

Даже когда тот подарил девчонке-вышивальщице серьги почти как у самой Улиши — свернувшихся змей, к хвосту которых был прикреплен ярко блестящий месяц — и тогда лишь посмеялась, поняв замаскированную издевку.

А тот, для кого и держали в доме красивую вышивальщицу, не помнил сейчас о ней. Он вообще едва о ней вспоминал — разве когда хотелось дотронуться, ощутить под рукой покорное тело. Или прогнать не те мысли — и мысли действительно уходили. Ничто больше не напоминало о Чинье — и цветы рождены были украшать другие волосы, и разноцветные камешки, блестящие в переливах ручья, походили на совсем другие глаза.

Он брел по Астале, усталый после борьбы с порогами, и довольный.

Таличе увидал неожиданно — в ту часть квартала, где жила она, не ходил давно, а девушка редко покидала свою улицу. А вот сейчас — медленно шла вдоль торгового ряда, всматриваясь в выложенные украшения. Шум обтекал ее — она двигалась в тишине.