Он ничего не знал о лесе, но порой пугающее чувство просыпалось — надо так, а не иначе. Как с корнями тогда, в Астале. Надо здесь выбрать место для ночлега. Нельзя касаться вон тех листьев, а эти ягоды можно есть… и другое, подобное. Потом чувство уходило, и без него, пожалуй, было привычнее — в самом деле, откуда мальчишка мог выучиться понимать лес?

Когда увидел широкую цепь огромных рыжих муравьев, целеустремленно переползавших через бревно, шарахнулся в сторону — и лишь потом сообразил, что снова заговорила память, покрытая паутиной… такие муравьи уничтожают все на своем пути и не сворачивают с выбранного направления.

Почти не попадалось ручейков — от жажды спасали растения с огромными мясистыми листьями. Сок их, прохладный и кисловатый, превосходно утолял жажду.

Ночами на разные голоса перекликался лес, а днем засыпало все.

Массивная фигура мелькнула между стволами. Очень большой зверь… меньше медведя, и не энихи. Кто?

Из полумрака на Огонька смотрело безобразное лицо с низким лбом и всклокоченными волосами.

Мальчишка с трудом сглотнул — а страшное, похожее на человека существо неловко качнулось вперед и двинулось к нему, прихрамывая. Широченные плечи, тело, во многих местах поросшее шерстью… совсем негустой шерстью. Ни намека на одежду. Глубоко посаженные глаза, черные, как угольки, и неожиданно по-человечьи внимательные.

«Я не побегу», — сказал себе Огонек, — «Достаточно уже бегал». И остался на месте, глядя, как приближается чудовище. Что это существо сейчас сожрет его, не сомневался. А страха и не было. Страх остался в Астале, уцелевшие крохи растерялись по дороге сюда.

Чудовище протянуло лапу и коснулось лба Огонька.

— Шел бы ты в лес обратно… — тихо сказал мальчишка. — Вряд ли мной наешься.

Чудище провело пальцами по его волосам. И что-то сказало. Слово «хору» Огонек разобрал, хоть речь непонятного существа звучала не слишком членораздельно.

— Нет, — покачал головой мальчишка, не зная, на что отвечает, да и был ли вопрос. А чудище осмотрело его с головы до ног — грязного, исцарапанного, и неторопливо похромало в сторону. Огонек двинулся за ним, и только несколько мгновений спустя сообразил, что идет за этим полузверем. Зачем? Да какая разница.

Запах чужака и его усталости Седой почуял давно, и шел следом, не показываясь. Тот ломился напрямик через лес, не замечая троп. Чужак походил на хору, но хору были опасны, они вызывали страх. А этот не мог напугать и олененка. Седой убил туалью, который двинулся было следом за чужаком, голодного туалью. А тот ничего не заметил. Он вел себя, как малыш… но малыши в племени Седого, едва научившись ходить, уже осторожны, уже знают лес.

Порой об осторожности вспоминал — но снова совершал какую-либо глупость.

Когда чужак с яркими волосами едва не наступил на ядовитую сколопендру, Седой вышел из-за деревьев.

Позвал за собой.

Полузверь оказался не таким уж и страшным. В его то ли землянке, то ли берлоге лежали несколько шкур, недавно снятых — видно, чудище было хорошим охотником. После дождя холодно было. Чудище, глядя на Огонька, бросило ему одну из шкур… неприятно было ей укрываться, но понятия «приятно-неприятно» остались в прошлом. Если уж зверь о нем заботится, куда ниже падать…

Чудище протянуло мальчишке ломоть мяса. Сырого, чуть подвяленного на солнце. Подросток затряс головой, ощутив тошноту. От большого жука с хрустким панцирем отказался тоже — тот шевелил усами и был живой… Еще недавно думал — от голода съест что угодно. Не мог.

Существо посмотрело на мальчишку чисто по-человечески осуждающе. Вышло из землянки, и скоро вернулось с большой черной тыквой. Разбив его толстую кору об землю, сделал знак мальчишке — бери. Тот прямо с земли подобрал, медленно принялся есть горьковатую, вяжущую но по-своему приятную мякоть.

Незаметно ночь наступила. Чудище покинуло землянку. Слушая дальний звериный вой, Огонек чувствовал собственное одиночество куда острее, чем до встречи с непонятным существом. Тогда он просто шел, не особо стараясь выжить, но шел — на север, если получится. А сейчас ощутил, что бессмысленна цель. Зачем, куда? Крохи заботы оказалось достаточно, чтобы стало очень больно внутри. И чтобы упасть в собственных глазах ниже некуда. Снова его подобрали, как… камешек по дороге. На сей раз полузверь подобрал. И ушел — потому что ему не интересно, что же такое он встретил в лесу? Или решил не пугать? Но тогда он разумен. Мальчишка оглядел землянку, вспомнил слово «норреки». Кайе говорил про них, свысока так. Еще бы ему не говорить свысока.

Огонек ворочался под шкурой, размазывая по лицу слезы. Острый запах, исходящий от шкур, не давал ни сосредоточиться, ни заснуть. Сосущая пустота завладела всем телом, и подросток не понимал, почему. Перед глазами чиркали вспышки, словно падающие звезды. Мне страшно, беззвучно шептал он, ныряя в совсем недолгую память. Помоги мне! Кайе всегда прогонял страхи… те не смели появиться вблизи него. Помоги мне, шептал Огонек. Мне холодно…

Спи, издалека донеслось. Верно, почудилось. На самой границе сна и бодрствования пробормотал:

— Спасибо…

Уснул, успокоенный.

Тропинка была — одно название. Но вниз Огонек шел довольно легко, хоть и спотыкался порой. А Седой — хромой ведь, но как проворно спускается! И еще шкуры тащит.

На дне довольно широкой котловины, куда привел его дикий получеловек, располагалась стоянка племени — сразу можно было понять, еще сверху заметив крошечные фигурки возле примитивных жилищ-шалашей. Как звери живут… Но лучше уж эти, чем никто, равнодушно подумал. А если прогонят, сдохну где-нибудь…

Седой буркнул что-то непонятное. Огонек ответил слабой улыбкой — ты же знаешь, я не пойму. Седой подумал немного и указал рукой вперед, в центр стоянки. Там было больше всего народу.

Мальчишка повернулся и направился туда. Он вглядывался в этих людей-зверей с опаской… и надеждой. Жить среди них… невозможно. Чем дальше продвигался, тем меньше оставалось сомнений. Седой… казался куда больше человеком, чем они все, хоть и видел — вроде работой заняты… ветки таскают, шкуры скребут, стучат камнем о камень зачем-то.

Они смотрели, когда подросток проходил мимо… С легким любопытством поначалу, потом отворачивались и занимались своими делами. Да было ли это самое любопытство, не поручился бы — на лицах-мордах не отражались чувства.

Меж камней ближе к краю поляны увидел погасший костер и остатки туши кабана, насколько обглоданных костей валялось рядом. Ощутил, как рот наполняется слюной, а живот заболел от голода еще сильнее, едва только почувствовал запах… не сказать, что совсем аппетитный — но все же… А ведь недавно на мясо и смотреть не хотел. Но не осмеливался подойти и взять.

Как же их много… не меньше четырех десятков. Мужчины, с виду неповоротливые, но массивные, жилистые и на деле очень подвижные. Женщины… с длинными волосами, одетые в передники из шкур, уродливые, низколобые. Дети… шустрые, смахивающие на зверенышей. Неужто все они могут думать?

Огонек растерянно огляделся в поисках того, кто был здесь главным… ну хоть кто-то же есть? Не Седой же — тому особого внимания не уделили. Но как же они нелюбопытны…

С виду трудно было разобрать. Взгляд упал на старуху… или не старуху? — что сидела неподалеку. Ее взгляд казался очень внимательным, и даже осмысленным. Подошел к ней, напряженно — словно она могла отрастить клыки, накинуться и разорвать. Но нет… женщина лишь посмотрела из-под темного низкого лба и отвела взгляд.

У животных не принято смотреть в упор, вспомнил подросток. Из-за ее плеча появился массивный дикарь с рыже-бурой растительностью по низу лица, густо поросший рыжим волосом. И брови его были рыжими. А вот этот глядел на Огонька пристально и угрюмо.

— Я Огонек, — сказал полукровка, не надеясь, что будет понят. — Я хочу есть.