Прозрачный кристалл манил, переливаясь черными искрами. Словно паутинка невидимая поднималась над ним, тянулась к женщине.

— Красивый… какой ты красивый.

Кесса рассмеялась неожиданно молодо, звонко. Она думала, что стоит выше человеческих слабостей… но не может противостоять влечению своему. Впрочем, когда сердце и сама суть тянутся к камню, можно ли назвать их человеческими?

Заря вечером выдалась бешеная. Краски не просто сменяли друг друга, тем более не стоило говорить о мирном соседстве — они толкались, выгрызали друг у друга куски, взбираясь на плотные редкие облака.

Лайа глянула в окно, погладила упругие перья птицы. Белая кессаль — редкость. Почти совсем белая, только на кончиках крыльев бурые крапинки. Три птицы у Лайа — Дикая, Танцор — по привычке его поводить головой, переступать с ноги на ногу, и Жемчуг. Эта — самая любимая.

Лачи нарисовался в дверном проеме, когда девушка уже поняла, кто идет. Поняла и приготовилась изобразить на лице то, что покажется подходящим — от высокомерного равнодушия до открытой неприязни.

— Кесса умирает.

Лайа не двинулась с места, продолжая поглаживать птицу. Пусть этот выскочка постоит в дверях, словно слуга.

Жемчуг вскинул голову и пронзительно, клокочуще вскрикнул.

— Какая жалость, если она так и не успеет позвать за мной.

Лачи очутился рядом, словно переместился в пространстве — вроде он и шага не сделал, а уже поглаживает перья птицы. Жемчуг, ненавидящий чужие прикосновения, затих и сжался.

— Кесса не успела подготовить себе подходящую преемницу. Что ж, Обсидиан и Серебро назовут твое имя, и нам придется это принять. Будем править вместе, младшая сестричка, — он улыбался, и со стороны казалось бы, что слова его — сама доброжелательность. Но Лайа поняла оскорбление.

Еще раз выглянула в окно — облака все приняли густо-фиолетовый цвет и сбились к самому горизонту. Некрасивое небо, слишком уж пестрое, слишком зло пляшут на нем краски.

Но небо не подвластно Сильнейшим — в отличие от человеческих судеб.

Тейит, настоящее время

Сестры из Обсидиановой ветви разговаривали, расположившись в галерее, где никто не мог их подслушать.

— Вернее всего полукровка жил на наших землях, — проговорила Лайа. — Может быть, дитя поселений? Или Чема, к примеру, или же Уми? Меня не покидает смутное ощущение, что черты мальчика чем-то знакомы мне…

— А он и в самом деле безнадежен? — спросила Элати.

— Я сделала, что могла. Но полностью память не вернется к нему никогда — запечатавший ее был очень силен и немного безумен, если я все увидела правильно. Хотелось бы все же понять, откуда мальчишка взялся такой. Ему между тринадцатью и пятнадцатью веснами, значит, нужно направить гонцов во все места, где в эти годы могли быть южане. Судя по всему, северянкой была его мать — иначе он бы родился на юге. И, думаю, из простых — Сильных хватились бы.

— Шестнадцать весен назад в Тейит были послы, дорогая сестра, — сладким, как мед голосом произнесла Элати.

— И что же, анни? Не думаю, что ему уже сравнялось пятнадцать. Скорее всего, мать его на окраинах стала жертвой какого-нибудь южанина. Впрочем, мальчика и я хочу приручить; так редко у нас бывает полное единение с Лачи. Вот птичка, — она подвинула к сестре кусочек тростниковой бумаги. — Мне будет очень приятно, если этим рисунком займешься ты сама. Лачи же отправит своих людей…

— И я должна бегать по лачугам в надежде, что отыщется некий чудак, признавший сию безделушку?

— Не ты сама, разумеется. Не выйдет здесь, придется попробовать на поселениях. Но Лачи не должен знать ничего.

Какими они были еще недавно… Молодая женщина поправила плетеный кожаный ремешок на лбу, вздохнула и улыбнулась. За стеной спорили.

Голос мальчишеский — так и кажется, что обладатель его хмурым бычком-оленьком голову опустил и все, не сдвинешь его теперь. А сестричка — вот-вот расплачется.

Ила прислушалась внимательней — не пора ли вмешаться? Вряд ли. Куне уже десять, мнение недавней няньки ему в общем-то безразлично. Илику еще пока слушает, но и та — по привычке скорей; Ила всегда вытрет ей слезы, тогда как родная мать попросту прошелестит: ты большая уже! — и все.

Ила переставила с места на место пару кувшинов, придавая и без того отлично убранной комнате окончательно законченный вид. Грустно. Вот и выросли ее воспитанники, а своих детей нет — да и не будет, наверное. А в бронзовом зеркале уже давно отражается не молоденькая девушка…

Славно пошутило Небо. Трое близнецов было, чудо всей Тейит — и все бездетны. Ладно хоть живы.

Впрочем, вчера приснилось, что подруга Качи ждет ребенка — но от перевала, где они сейчас живут, долго будет идти известие… Не правящие ветви, не к спеху.

А Кави — тот, кажется, до сих пор Соль вспоминает.

Ила вновь потянулась за зеркалом, пытаясь увидеть одновременно себя, только юную — и подругу. Какая она была? Забыла почти за шестнадцать весен. Нежные, зыбкие черты ускользали, не желая складываться в яркий образ.

Подруга любила украшения из пушистых перьев, для забавы плела из травинок недолговечные ремешки… Ее кости наверняка уже разбросаны по лесам — а может, лежат в одном месте, если уцелел тот, кто мог позаботиться об умершей.

Размышления Илы нарушил повелительный голос — узнав Элати, нянька поспешно поднялась, еле скрывая изумление. И глава Обсидиановой ветви, и ее сестра с трудом терпят всех, кто имеет отношения с их соперникам, даже тех, кто всего лишь возится с детишками — разве не из детей вырастет смена тем, кто доставляет сестрам неприятности в настоящем?

— У меня есть к тебе поручение. Покажи эту птичку всем своим знакомым — я знаю, у тебя их множество. Если кто-нибудь вспомнит…

— Что это? — удивленно спросила нянька. — Эта работа не похожа на нашу… скорее напоминают изделия юга.

— Может, и так… если бы я могла точно сказать, кому принадлежит птичка и кем она изготовлена, мне не понадобилась бы твоя помощь.

— Но если птичка южная, то кто среди моих знакомых может что-либо вспомнить, элья?

— Ты задаешь совершенно не те вопросы, которые стоит. Меня же интересует только ответ. В юности ты жила среди простых рабочих, и у тебя наверняка сохранились старые связи. Не думай, что ты единственная — с таким же рисунком еще сотня человек отправится искать ответ, который я хочу получить.

Элати не стала дожидаться, не скажет ли нянька что-то еще — по ее мнению, распоряжение было достаточно подробным. Ила присела на табурет и принялась разглядывать рисунок, поворачивая его под разными углами. Хмурилась, отчего ее гладкий лоб прорезали морщинки.

«Я же видела где-то…»

— Мейо Алей, помоги мне вспомнить! Какой-то ускользающий образ не оставляет… может быть, я видела в детстве нечто подобное… может быть, я просто придумала это…

Дома бедняков располагались у самого склона. Каменные — сплошь из камня, не такие, как простые дома в Астале. А некоторые напоминали вырубленные в скалах ульи — красиво и жутковато. Как много людей тут живет, подумал подросток. Неужто не тесно им?

Мужчины, одетые в туники без рукавов и широкие штаны, смотрели на Огонька с удивлением. А он разглядывал их — не слишком уверенно. В Астале смотреть в лицо было не принято у простых… а здесь и с него самого не сводили глаз. Предпочитал рассматривать не лица, а вышивку на одежде — разноцветными нитями или яркими перьями украшены были туники и прямые свободные платья женщин.

Особенно вышивки перьями заинтересовали — но подойти не решался, хоть в Астале не видел подобного.

— Ты чего тут шляешься, а? — грубо окликнули его из-за невысокого — в половину человеческого роста — забора.

— Я просто… хожу, — он отступил на шаг, заметив в лице пожилого уже человека с повязанными красной тряпкой волосами явную угрозу.