— Почему по бездорожью? Дорога, по которой мы ехали…

— Ты сущий ребенок, сестренка… Ну, подумай — искать-то нас будут в первую очередь на дороге…

Этле примолкла. Айтли продолжал, безжалостно расправляясь и с собственными мечтаниями:

— Кроме того, посуди, как нас встретят на севере. Родные и те не обрадуются — они на задних лапках стоят перед Лачи. А он… я предпочел бы общество какого-нибудь южанина, честное слово. Я предпочел бы сидеть на жаре в колючем кустарнике, чем находиться возле дядюшки… такого заботливого!

— Какого-нибудь южанина! — вспыхнула сестра. Айтли показалось, что в ее голосе дрожат слезы. — На тебя никто не смотрел так, как этот — на меня… и не осуждай — да, я его боюсь! Если они привыкли хватать все, что им заблагорассудится — уж точно не Лачи на севере их остановит!

— Ммм… Этле, я… всегда рядом, — сказал не то, что собирался. Признаться сестре, которая куда смелее, что и сам их боится? Что это — юг, где они в одном положении… и что самое страшное здесь — не тот, что разглядывал девушку, а другой, с челкой, с глазами зверя — и уж он точно смотрел на Айтли… Так, словно сидит на цепи — и стоит лишь ослабить ее — кинется и разорвет горло.

— В конце концов, тут красиво. И покои нам отвели вполне привлекательные, — покосился на узор полога — энихи охотится на оленя. — Подумай лучше, как будешь гордиться тем, что успела увидеть — потом, когда мы вернемся.

— Перестань, — Этле села. — У меня от этих запахов голова кружится — тяжелые, сладкие… и воздух тяжелый, в горах он куда прозрачней. И влажный тут… А что до гордости, так вот как скажу. Я хотела не власти — всего лишь любить и быть любимой. А после юга на меня ни один мужчина иначе как с жалостью не посмотрит — неужто считаешь подобное верхом мечтаний? Может быть, и союз мы заключим с кем-нибудь, но он всегда будет жалеть и глядеть чуть презрительно. Побывав в логове хищника, поневоле унесешь на себе его запах…

Айтли не нашелся с ответом. Девушка обхватила колени руками и замурлыкала песенку, слышанную не раз от Илы, няньки, которая, пожалуй, единственная баловала близнецов в тот недолгий срок, пока была рядом.

Время двинулось дальше — неспешно, хотя и не слишком лениво.

Даже здесь, под прикрытием стен, они чувствовали себя выставленными без одежды на площадь. В Дом Звезд заложников так и не привели, ограничились тем, что поселили возле Дома Светил. Не удостоили столь высокой чести, сказал Айтли сестре, не скрывая презрения к хозяевам юга. Но каждый из Совета обязательно приходил и разглядывал близнецов, жавшихся друг к другу, как два испуганных воробушка. Ни тот, ни другой не сомневались — их показная высокомерная холодность не обманывает южан. От бесцеремонности хозяев Асталы был один щит — в упор не замечать насмешек, не позволять прикасаться к себе, всегда вежливостью чрезмерной подчеркивать — хотите, чтобы вас считали людьми, держитесь как люди, если чудом сумеете. Бронзовые лица с яркими глазами, фигуры в сочных цветов одежде, украшенной звенящим металлом, сливались в какого-то одного человека, олицетворявшего в себе все пороки юга. И голос у него был — резковатый, грудной, богатый оттенками — и немного слов.

Пища здешняя северянам тоже не нравилась — много овощей и мяса и почти нет зерна, лепешки и те непонятно из чего приготовлены. И питье, не хмельное, конечно — напиток из молока вместо травяных отваров.

Вечером первого дня Айтли открыл клетку с почтовыми голубями, задумался — и вывел на куске ткани несколько знаков, удостоверяющих — путешествие закончено благополучно.

Теперь только надежда на север и особенно родственников… но это писать было не обязательно.

Этле встретила того, что разглядывал ее на площади, уже откидывая полог на пороге собственной комнаты — трое суток спустя после приезда. Впервые он появился здесь. Не спешил, как другие, рассмотреть северную диковинку. Девушка рванулась было назад, к брату, но южанин стоял как раз посреди коридора — поймать Этле ему не составило бы труда.

Тяжелый пристальный взгляд, изучающий, как… как будто примеривается, откуда начинать снятие шкуры. От подобного сравнения Этле саму передернуло — отвратительно… Она отшатнулась назад, к стене.

— Не беспокойся, ты меня не интересуешь, — прозвучал голос, будто откованный из меди.

— А?! — испуганно вскинулась девушка.

— Я говорю — ты мне не нужна. Я выбираю для забав разных людей, и северянки у меня еще не было. Но ты не больно-то привлекательна. Вы оба — глупые скучные дети.

— Да ну? — оскорбленно вскинула голову Этле, и сообразила, какую глупость совершила, когда южанин уже скрылся с глаз. Только смех его еще доносился до Этле.

В утреннем свете мягкая шерсть молодой грис казалась серебряной. Не белой, как у некоторых — невероятного, чудесного оттенка. Жеребенок родился в табунке вблизи гор и был приведен в Асталу в подарок. Еще необъезженная, грис косилась на сочный стебель в руке Киаль, доверчиво позволяя гладить себя по носу.

Ахатта улыбался, глядя на внучку — та радовалась подарку с непосредственностью ребенка. Грис красивая, но слабенькая, некрупная — только женщину и возить; а Киаль редко ездит верхом. Зато можно быть спокойным — о красавице та позаботится.

Младший внук вынырнул из кустов почти бесшумно, только хрустнул сучок.

— Она моя, — положил руку на мохнатую шею; животное вздрогнуло и попятилось. Он удержал, нажимая сильнее, впился пальцами в шерсть.

— Куда тебе! — сердито сказала Киаль. — У тебя все есть. Она будет моя!

— Киаль говорит верно, — заметил дед. — Это животное для тебя бесполезно. Погляди — она не сможет бежать быстро и долго. Она всего лишь красива — неужто ты станешь отбирать украшения сестры?

Юноша с сомнением перевел взгляд на девушку, но руку с холки грис не убрал.

— Если и уведешь сейчас, все равно заберем, — поспешила дополнить Киаль. — Чтобы не думал, что все тут принадлежит лишь тебе.

— Неужто? — тихо и чуть хрипло спросил младший брат, и дыхание его участилось.

— Да! — отрезала Киаль, чувствуя за собой поддержку деда.

Чуть приподнялась верхняя губа оборотня:

— Ну, возьмите! — и выбросил ладонь в сторону, к морде кобылицы, напугав животное. Грис взвилась на дыбы, острые копыта ее забили в воздухе, одно просвистело у виска Киаль. Ахатта выдернул растерявшуюся внучку из-под самых копыт:

— Прекрати! — крикнул он, прикрываясь «щитом» от перепуганной кобылицы, которая кидалась то вправо, то влево.

— Как хочешь, — Кайе шагнул вперед, увернувшись от копыта, дернул грис за ногу, к земле, и, когда та упала, мигом оказался сверху и свернул ей шею.

— Ты… тварь! — закричала Киаль, из глаз ее брызнули слезы, хоть в восемнадцать весен уже стыдно плакать. Юноша хмуро посмотрел, не поднимаясь с земли — точнее, с туши недавно великолепного животного.

— Ты сказала — она будет твоя. Что же не защитила? А у меня была сила взять ее или убить. Поняла?

Вечером того же дня Хлау, доверенное лицо дома, широко шагал по песчаной дорожке.

Хлау только что отпустил гонца, и теперь шел быстро, спеша доложить главе Рода новости. Новости были так себе — северяне неожиданно заартачились и подняли цены на зерно и пещерные водоросли в Уми — значит, скоро и в Чеме последует то же. А может, и нет.

— Эй! — веселый юношеский голос. Кайе перемахнул через изгородь, широко улыбнулся. — Ты чего такой недовольный?