Бледная Токс отчаянно мотает головой. Женщина продолжает говорить пугающе-ровным тоном:

— My only son, the light of my soul, the last heir of an ancient kin, devoted the last minutes of his life to you, the culprit of his death. With his dying will, he forbade me to curse you. (Мой единственный сын, свет моей души, последний наследник древнего рода последние минуты жизни посвятил тебе — виновнице его гибели. Своей предсмертной волей он запретил мне тебя проклинать.)

Токс бьет дрожь, голос срывается от волнения:

— There are no words with which I can express guilt and remorse. If the punishment imposed by the Circle is not enough for you, I am ready to accept whatever you choose. (Нет слов, которыми я могла бы выразить вину и раскаяние. Если наказания, наложенного Кругом, для тебя недостаточно, я готова принять любое, какое выберешь ты.)

Я словно бы прирастаю к асфальту, и это не друидская магия, это хуже — как в кошмарном сне, когда понимаешь, что сейчас произойдет то, чего ты никак не можешь предотвратить. И не потому, что эта пришлая друидка Ирендис сильнее всех магов Сахалина, вместе взятых. А потому, что Токс сама признает за ней право на месть и наказание.

Лицо Ирендис источает безжалостный свет, в голосе — убийственная нежность:

— Fear not, child, for I will not cross the dying will of my beloved son. I did not come to curse, but to bless. I brought you the blessing you deserve with the most sincere wish for the best. And your nature will do the rest. (Не бойся ничего, дитя. Я не переступлю предсмертную волю возлюбленного сына. Я пришла не проклинать, но благословить. Я принесла тебе благословение, которое ты заслуживаешь, с самым искренним пожеланием добра. А твоя природа сделает остальное.)

Рвусь броситься между ними, закрыть Токс — плевать, если Ирендис сотрет меня в порошок один движением пальца — но не могу. Парализована не только я — весь мир вокруг застыл, ожидая неизбежного. Не существует силы, способной предотвратить то, что произойдет сейчас. Лицо Токс почти прозрачно, в нем… не страх, не протест, не гнев, нет — усталое смирение, и это хуже всего.

Ирендис воздевает руки и заводит речь-песню на языке древнем, как сама Твердь. Верно, всякая вещь была названа на этом языке в момент творения — или это именование и было актом творения. Небо, асфальт, фасады панелек, я — все призваны в свидетели, и нет шансов уклониться от этого призыва. Не понимаю ни слов, ни смысла, только чувствую всем своим существом, что это как-то невероятно глубоко работает, перестраивает саму структуру реальности.

Не знаю, сколько это длится — не уверена, что, пока звучали слова, время вообще существовало. Кажется, это не кончится никогда — и вот Ирендис уже уходит прочь, не попрощавшись. Да и Моргот с ней! Бросаюсь к Токс, хватаю за плечи:

— Ты цела? Что случилось? Чего этой тетке от тебя надо было?

Токс уверенно стоит на ногах. Кровью не пахнет — она не ранена, а вот эмоции эльфов не считываются по запаху… Лицо у нее такое, словно она чудовищно далеко отсюда — но это бывало и раньше. Сейчас что-то изменилось, но не могу понять, что…

— Что с тобой? Тебе… больно? Пожалуйста, не молчи!

Токс медленно переводит взгляд на меня и резким движением сбрасывает мои руки:

— Leave me alone! (Оставь меня в покое!)

Похоже, от шока или еще от чего-то Токс забыла русский язык, который превосходно знает. Ладно, их авалонский — это почти наш английский, который я зубрила много лет в школе и в ВУЗе…

— Did she hurt you? What the hell had just happened? (Она ранила тебя? Что, черт возьми, сейчас произошло?)

Токс отворачивается и быстрым шагом идет прочь от меня. Не в мастерскую, но и не по улице, которая ведет к Дому. В другую сторону, вниз — к морю.

Догоняю ее, хватаю за руку:

— Tox, are you hurt? How can I help? (Токс, ты ранена? Как тебе помочь?)

Токс смотрит на меня так, что я невольно отшатываюсь. Это чужой взгляд. Она далеко сейчас не отсюда — от меня. Я уже не хочу знать, что она скажет. Но она говорит:

— You’re useless from now on, snaga. Leave me alone. For good. (С этого момента ты бесполезна, снага. Оставь меня в покое. Навсегда.)

Трясу головой:

— That’s not happening! You said you need me! You said it yourself! (Это не по-настоящему! Ты говорила, я нужна тебе, ты сама это говорила!)

— I know what I said! Only snaga can be silly enough to believe that it was for good. You’re out of use now, so I dismiss you. (Я знаю, что я говорила! Только снага может быть так глупа, чтобы поверить, что это было навсегда. Ты теперь бесполезна, так что я отпускаю тебя.)

Хватаю ртом воздух. Английские слова вылетают из головы, и я беспомощно шепчу:

— Это неправда! Ты не настоящая сейчас, она заколдовала тебя, эта высокородная сука! Ты нужна мне!

Токс усмехается — ее лицо сейчас такое знакомое и бесконечно чужое одновременно. Отвечает она на чистейшем русском языке:

— Сейчас это и есть настоящая я. Ты действительно поверила, что друид станет держать снага за друга, а ваших мерзких детенышей — за воспитанников? Вы были средством решить проблему, которая более не актуальна. Ни на что другое вы не годитесь, народ рабов.

Она тянет руку и толкает меня на землю, в грязь. Все боевые навыки сейчас бесполезны, словно их нет — не тот бой, в котором я могу победить.

Без единой мысли оцепенело смотрю, как Токс уходит прочь от меня. В сознание не вмещается одно простое слово — навсегда.

Ленни отрывается от монитора, что случается не так уж часто:

— Соль, тут такое… лучше бы тебе это увидеть, ага.

Пока я подхожу, он смотрит на меня с сочувствием и тревогой.

— Я в порядке, не переживай так. Чего там у тебя?

— Это с нашей камеры на входе, днем сегодня…

Действительно, на входе в гараж Ленни зачем-то установил камеру. Нравится ему ощущение, что он контролирует пространство. Хорошо хоть внутри камер не напихал: кхазады трепетно относятся к приватности — ну если речь не идет о деньгах, конечно.

— Давай, врубай уже, не тяни резину.

Ленни отчего-то медлит несколько секунд, потом запускает запись. Почти минуту на ней не происходит ничего, только ветер вяло гоняет пустой бумажный пакет. Потом… у меня перехватывает дыхание. К двери гаража спокойным шагом подходит Токс, открывает ее своим ключом, заходит внутрь. Ленни проматывает запись вперед.

— Всего две с половиной минуты.

На втором отрывке Токс так же спокойно выходит, запирает дверь и уходит из поля зрения камеры. На ней та же одежда, что была два дня назад, волосы, как обычно, собраны в хвост, лицо… совсем ничего не выражает.

— Ленни, ты понял, зачем она приходила? Хотела что-то забрать?

— Не знаю… Если только что-то небольшое, сумки-то при ней нет. Деньги — там есть и ее доля — она не брала, их столько же, сколько было утром. Оружие тоже на месте все, включая ее пистолеты. Может, что-то из своей ювелирки или алхимии… в этих завалах Моргот ногу сломит. Или небольшую шмотку, или что-то… ну, ваше, женское.

— А во сколько она приходила?

— В два пятнадцать.

— Ты же в это время по вторникам на мясоторговую базу ездишь?

— Да, всегда. А у тебя в два начинаются занятия со средней группой. Токс знала, что нас точно не будет дома. Соль, ты ведь понимаешь, что это значит?

Ленни робко опускает мне ладонь на плечо, чуть сдавливает его. Это очень для него нетипично — кхазады консервативны и обычно по возможности избегают физического контакта с представителями противоположного пола вне семьи. Судя по запаху пота, Ленни волнуется.

Прячу лицо в ладонях:

— Да я уже ни черта не понимаю…

— Это значит, что ты не виновата ни в чем! Токс не была… под воздействием. Даже если бы была два дня назад, то точно не сегодня. Подавление воли в принципе не может длиться так долго. Скорее всего, его и не было вовсе — с друидами такие штуки невозможны даже для более сильных друидов. Ты не виновата, Соль. Ты ничего не могла сделать. Она просто ушла от нас… как-то так, ага.