Потому что если браслет все еще на Токс, а с добрыми делами не очень — алгоритм уже вывел индикатор в красное.

Достаю телефон и набираю Алика. Только после этого вспоминаю, что мы вроде как расстались, причем не очень хорошо; он может попросту не взять трубку — и будет прав. Должно быть, он тоже колеблется, но после пятого гудка принимает вызов:

— Да, Солечка, чего тебе нужно?

— Аль, привет. Прости, что звоню, но мне правда нужна помощь. За мной должок будет. Выручишь?

— Да куда ж я денусь-то… Что надо сделать?

— Спасибо, Аль, ты правда очень… великодушный. Послушай, глупо, наверно, но я волнуюсь за Токс. Ее уже две недели нет, она… ушла. Случиться могло все что угодно. У тебя же куча своих ребят повсюду. Нужно проверить всякие там… не знаю, кабаки вплоть до самых дешевых, опиумокурильни китайские, что у нас есть еще… места, куда идут те, кому больше некуда идти, понимаешь?

— Понял тебя. Отзвонюсь. Бывай.

— Спасибо, ты очень…

Но Алик уже повесил трубку. Эх, может, и неправильно было звонить ему после всего… Но что сделано, то сделано. Обо всем жалеть — никакой жалейки не напасешься.

Настраиваюсь на боевой лад: надо собрать по кустам два десятка маленьких троглодитов и железной рукой погнать к автобусу.

— Ваше? Забирайте, — Алик хмуро топчется на пороге мастерской. — Щас ребята ее по лестнице затащат. Живая, дышит — я проверил зеркалом.

Хорошо, что он предупредил, потому что то, что внесли в мастерскую двое парней, было просто телом. Я могла бы пройти в шаге от него, не признав статную, резкую, насмешливую Токс. Лицо стало другим — словно истаяло. Волосы спутаны в уродливый колтун. Одежда… в ней с огромным трудом узнавались вещи, в которых Токс ушла из дома две недели назад. Да, эльфы сами по себе ничем не пахнут, но вот одежда впитала много, скажем так, органических запахов, даже по меркам неприхотливых снага весьма отталкивающих.

— На этот диван положите… вот так, спасибо. Алик, где вы ее нашли?

— Ты не хочешь знать подробностей, — Алик машет рукой. — Брошенная стройка в Восточном Крысятнике… Гиблое место. Туда приползают совсем конченые, когда уже некуда больше. Варят из бытовой химии… ну, разное, чтобы выключить мысли. Милиция туда не суется, даже трупы не регистрирует.

— Спасибо, Аль, — мне не терпится, чтобы он поскорее ушел. — За мной должок, как говорила…

— Ничего. Обращайся. А… а кто это тебя так разукрасил?

Я и забыла, что фингал на полморды — память о встрече с красавчиком-полуэльфом — из благородного фиолетового успел стать рубиновым, а по краям уже принялся желтеть.

— Да так, был один… Он больше не будет.

Алик невесело улыбается краешком рта и уходит к лестнице.

Бросаюсь к Токс, зову ее, хлопаю по щекам. Трясу за плечи — никакой реакции. Вызвать скорую? Но медики не любят лечить ни эльфов, ни наркоманов… эти следы от уколов на запястьях и под коленями вряд ли можно объяснить иначе. А главная опасность для жизни Токс неподвластна врачам — браслет по-прежнему на лодыжке, и на экране — от силы десятая часть красной полоски.

Вбегает запыхавшийся Ленни в махровом халате поверх клетчатой пижамы. Спрашиваю:

— Сколько времени у нее осталось?

Ленни стискивает в кулаке бороду:

— Несколько часов, наверно. Точнее не скажешь, ага. Соль, что нам делать?

— Да что тут сделаешь?.. Выйди за шкаф, я ее переодену хотя бы.

Конечно, я ничего не должна Токс после того, как она обошлась со мной. Но оставить ее в этом жутком тряпье было бы… в прошлой жизни я бы сказала «не по-людски», а в этой как скажешь? Ну, не делают так, в общем.

Странно все это, конечно. Я-то думала, что стала не нужна Токс, потому что у нее каким-то образом все наладилось — она нашла для своих проблем лучшее решение, чем я. Но то ли это решение не сработало, то ли еще что-то пошло не так… Почему же она не вернулась? Я бы простила ее — я все равно уже простила. Вместе мы могли бы сделать хренову тучу всяких этих добрых дел. А теперь уже, наверно, и не узнать, что на самом деле произошло.

Переодеваю Токс в ее авалонскую дорожную одежду. Странное это чувство — по второму кругу терять того, кого мысленно уже потерял прежде.

Поток сложных чувств перебивается резким изменением запаха — моего собственного. Обычно-то свой запах не ощущается — вот разве что в эти моменты. Чертыхаюсь сквозь зубы. С месячными всегда так: приходят раньше срока — бесят, задерживаются — на стенку лезешь, а если начинаются вовремя… да никогда это не вовремя! Даже поскорбеть спокойно нельзя над пусть бывшей, но все же подругой. Делать нечего, тащусь в ванную и достаю из глубины шкафчика непрозрачный пакет, в котором хранятся гигиенические средства — чтобы Ленни случайно на них не наткнулся и не умер от смущения.

В пакете кроме привычных пачек и коробочек лежит что-то, чего я туда явно не клала… большой плотный конверт, надписанный «для Соль, в надлежащее время». Сердце подскакивает к горлу — элегантный почерк с тонкими, текучими линиями я не спутаю ни с одним другим. Раньше я видела записанные этой рукой описи простыней и подгузников, а также стикеры вроде «хватит уже пользоваться моей мочалкой!» Выходит, Токс приходила не чтобы что-то забрать, а чтобы что-то оставить… и именно там, где я найду это только сегодня, плюс-минус день-два, но вряд ли раньше.

Сажусь на бордюр душевой кабины и вскрываю конверт. Внутри него еще один, поменьше — и письмо.

'Соль,

Я знаю, ты сердишься — и имеешь полное на то право. Теперь, когда ты читаешь это письмо, сердиться тебе уже, по существу, не на кого. Потому, надеюсь, ты снисходительно отнесешься к тому объяснению, которое я могу наконец предоставить.

В день, когда мне пришлось тебя покинуть, на меня было наложено не проклятье — благословение; однако природа его такова, что оно создает угрозу для любого, кто окажется ко мне близко. Ты сделала для меня слишком много; было бы несправедливо, если бы твоя доброта стоила тебе жизни. Я не могла допустить, чтобы кара за мои преступления настигла тебя, потому выбрала самые жестокие и злые слова, способные тебя оттолкнуть.

И только теперь я могу позволить тебе узнать, что ничего из этого никогда не было и не будет правдой. Благородство твоего сердца стало для меня светом там, где погасли все другие огни. Твоя любовь к жизни наполнила красками мое последнее в этом мире лето. Твоя дружба — дар незаслуженный и оттого ценный стократ.

Надеюсь, ты найдешь в себе силы принять подарок в память о том добром, что нас связывало. Во вложенном конверте — официальное обращение к Кругу Инис Мона, обязывающее его оказать все возможное содействие в твоих поисках, в чем бы они ни состояли. Круг отказать не посмеет, потому что это моя предсмертная воля; право на нее имеют даже отщепенцы и предатели. Предсмертная воля срока давности не имеет, потому ты можешь заниматься своими делами здесь или где бы то ни было, сколько сочтешь нужным. Когда бы ты ни явилась на Инис Мона, это и будет вовремя.

Соль, слова бессильны выразить, как сильно я горжусь тобой и одновременно тревожусь о тебе. По воле тех, кто стоял за твоим рождением, ты несешь в себе тень. Но в твоей душе достаточно света, чтобы каждую минуту давать ей отпор. Я молюсь, чтобы этот баланс сохранился в тебе всегда, и жалею только, что меня не будет рядом в тот миг, когда тебе может понадобиться помощь.

Обо мне же не плачь слишком много, добрая моя Соль. Тем, кто имел несчастье оказаться ко мне близко, я несу лишь несчастье и смерть; такое существование в тягость мне самой. Даже от благородного и древнего корня может родиться гнилая ветвь, и чем раньше ее срежут и бросят в огонь, тем лучше будет для всех. Такая мне вышла судьба, и я принимаю ее.

Токториэль Кёленлассе'

Без единой мысли наблюдаю, как по бумаге расплывается мокрое пятнышко, смазывая контуры букв в слове «судьба».

— Соль, сюда, быстро! — в голосе Ленни сквозит паника.