Удар.

И тут же отскок назад.

Петр уронил свою саблю и схватился за рану. Кровь же пульсирующим потоком стремительно пробивалась сквозь пальцы, никак не желая оставаться в теле.

– Щенок… – процедил с нескрываемой ненавистью Петр.

– Лжец… – таким же тоном ответил Андрейка. И шагнув вперед пнул его ногой так, чтобы этот довольно крупный мужчина завалился на бок. Что и произошло.

Петр попытался встать. Но стремительно уходящая кровь сделала свое дело. Еще чуток побарахтавшись он затих.

Вокруг установилась тишина.

Парень стоял на трясущихся от перенапряжения ногах. Его руки тоже «колбасило». Из-за чего обломок сабли упал на землю. Ему вообще было плохо и тяжело. Даже после боя с волками, медведем или разбойниками отрока так не накрывало. Ведь звери – это звери. А разбойники – вчерашние крестьяне, которые не воспринимались им даже как достойные противники. Ну что они могли ему сделать? Не бить, не двигаться в бою они не умели, отчего драка с ними воспринималась как смертельно опасная забава… не бой, а забава. Вроде катания на горных лыжах, способных в любой момент превратить тебя в изломанную куклу. Тут же с первых ударов было ясно – несмотря на насмешки парня, Петр имел хорошо поставленный удар и какой-никакой, а опыт. Да, как и все местные, нормально фехтовать саблей не умел, владея в лучшем случае каким-то минимальным количеством приемов. Но имел опыт, преимущество в весе и капитальной силе ударов. Поэтому, по сути, это был первый настоящий бой парня.

– Уведите его, – произнес откуда-то из-за спины Андрейки голос воеводы.

– Куда, батька?

– В холодную. Куда еще?

– Так за что, батька? – спросил Павлуша. – То пред Богом судилище же.

– Цыц! – рявкнул воевода.

Его же люди схватили ватное дело парня и поволокли туда, куда им указали. Но без грубости и унижения. Так как видели бой. Воевода задумался над словами Андрейки и приставил человека за ним присматривать. Однако вмешаться не успел. Когда же бой начался – было уже поздно. Тем более, что продлился он совсем недолго. Этот «щегол» удивил всех своей прытью…

1553 год, 3 мая, Тула

– … это что же? Теперь любой, кто денег должен и отдавать не хочет, может вызывать на поединок честного человека? И резать его? Чтобы денег не платить?

– Видаков того заема нет.

– И что?

– Слова против слова.

– Петр – уважаемый человек! Был. Царствие ему небесное.

– Уважаемый тать ты верное хотел сказать?

– Чего это?

– Он ведь с мальца лишнее хотел взять.

– Свое он хотел взять!

– Видаки сказывали, что он ему еще двадцать пять рублей сверху положил. Сам. Не суд или воевода.

– Увлекся.

– На двадцать пять рублей? Это два мерина!

– Да не стал бы он их брать! Просто хотел мальца на место поставить!

– Поставил?

– Дерзкий волчонок растет.

– Выпороть бы его!

– За то, что свое защищал? И доброе имя отца своего?

– Вот отдал бы долг, и защищал бы дальше…

Воевода сидел на лавочке, прислонившись к стенке и слушал с закрытым глазами эту беседу. Он здесь собрал самых уважаемых поместных дворян, чтобы решить вопрос с Андрейкой. А он был до крайности щекотливый.

Что там, у реки произошло с точки зрения закона? Драка человека, состоящего на государевой службе, и отрока, претендующего на эту службу. И государев человек, верстаный чин по чину и исправно несущий службу много лет, оказался убит. А то, что кто-то там что-то вякал про Божий суд – просто пустой треп. Ни у Андрейки, ни у Петра не было права его объявлять.

Но это – с одной стороны. С другой же, на лицо попытка ограбления. Поместные, стоявшие под Петром, понятное дело помалкивают. А вот горожане, что видели все происходящее и слышали их разговор – прямо о том говорят. Однако вес слова этих ремесленников невелик. И если люди Петра скажут, что те брешут, то это так и будет считаться. То есть, несмотря на попытку ограбления, останется только факт драки и убийства. И это если вдова не заставит сказать должников, что Андрейка де первым кинулся на Петра, требуя с него, допустим, вернуть эти двадцать три рубля. Бред, конечно. Но слова весомые. Поди против них что скажи?

С третьей стороны вес слова ремесленника низок сам по себе. Но не когда их толпа. А купец Агафон, чтоб ему пусто было, воду мутит, из-за чего весь посад уже гудит. И болтает нехорошее. Что, де, сам воевода в сговоре был с Петром, и они сообща грабили сироту, отец которого сложил голову за «веру, царя и отечество». Очень опасная формулировка. Настолько, что у воеводы сердце замирало от одной мысли, что вся эта история в какой-нибудь неправильной трактовке дойдет до царя. А она дойдет, так как в Туле, по сути, волнения. И ему, без всякого сомнения о том доложат. Причем очень скоро. Да и беднейшие поместные дворяне, сидящие в лютой долговой яме, вместе с послужильцами на стороне Андрейки. Они пока помалкивают. Но это – пока. Ибо решение по его делу нет. А что там будет дальше? Бог весть. Однако шевелить эту массу он не хотел бы лишний раз. Ведь если бунт посада после разорения города татарами царь ему еще простит, наверное, то волнений среди помещиков – точно нет.

Можно было бы, конечно, пойти на поводу у толпы. Но была проблема. А именно уважаемые люди города. Ведь Андрейка своей выходкой бросил вызов им и их положению. Если его оправдать, то теперь каждый сможет попытаться последовать за ним.

Так-то воеводе не было дела до благополучия этих мироедов. А Андрейка их точно охарактеризовал, и он внутренне с ним полностью в этом вопросе соглашался. Но эти люди выступали как важней инструмент управления, так как надежно контролировали поместных дворян. Держали их в узде и полностью покоряли своей воле. Ну… как правило. И если порушить власть этих мироедов, то наступит бардак, за который его по голове не погладят. Ее скорее за такие промахи снять могут. Ведь Тула – важнейший город в обороне царства от татарских набегов.

Но больше всего воевода переживал из-за отца Афанасия и позиции церкви во всем этом деле. Что Андрейку связывало с этим священником? Краска? Так он ее ему уже всю отдал. Но тогда почему по весне в Тулу приехали огненники и до сих пор тут находятся? И что это за странный такой священник у него живет? У них явно шла какая-то возня с парнем. И воевода не понимал, какая именно. От чего злился. Что только усугублялось тем, что церковь пока оставалась в стороне. Она чего-то выжидала, хотя являлась ключевом игроком в этой истории.

– А что там народ говорит? – спросил один из заседающих. – Посад гудит, но толком их не разобрать. Вроде бы недовольны они Петрушей.

– Ничего хорошего они не говорят, – ответил воевода.

– Ты ЭТО называешь ничем хорошим? – спросил вошедший в палаты сотник. Один из сотников.

– Что-то новое?

– Среди ремесленников кто-то распускает слухи, что ты де, присвоил себе деньги, данные во вклад Андрейкой. А потом подбил Петра и вместе с ним решил забрать у него последнее.

– А они не спрашивают, откуда у Андрейки взялась краска, цена которой более восьми сотен рублей?

– У татар отбил. И продавать не стал, побоялся, опасаясь, что вы с Петром его обдерете как липку. Вот как Андрейку сейчас.

Воевода открыл глаза и мрачно посмотрел на сотника.

– Ну а что я? Это толпа так болтает. И их явно кто-то накручивает. Сказывают, будто бы еды ты купил от силы рублей на сто, а остальное себе в карман положил.

– А еще что говорят?

– О том, что это «дело и слово Государево». И надобно челобитную писать.

– Вот мерзавцы… – прошипел воевода.

– Они тебе теперь припомнят все, – грустно хмыкнул другой сотник.

Воевода же промолчал. Ему не требовалось особого ума, чтобы понять – его просто пытаются подсидеть, воспользовавшись моментом. У любой власти всегда хватает недовольных. И тех, кто не смог оказаться у кормушки, но очень хотел. Гаже всего было то, что люди, пытающиеся его подсидеть, находились здесь, вместе с ним, и «думали» о том, как преодолеть кризис. А там, в толпе ремесленников и поместных дворян суетились их люди, болтая всякое.