Андрейка же в это самое время сидел в одной из комнат терема воеводы и думал о том, как ему получше сбежать. Его по непонятной для него причине посадили не в холодную, как воевода публично распорядился, а просто заперли в какой-то комнатушке. Дверь была просто прикрыта, но там постоянно кто-то терся.

В самой комнате было все захламлено самым основательным образом. Прежде всего имелась пара сундуков с тряпьем и несколько бочек с чем-то. Остальные вещи были просто свалены кучами, иной раз внушительными. Сундуки же стояли рядом и на них ему кинули несколько шкур, чтобы не так жестко было. И ушли, не оставив ни поганого ведра, ни еды. Что, в общем-то было нормально. В те годы преступники вполне мог умереть в холодной от голода, так как кормить их было не обязательно. Чем нередко пользовались, затягивая рассмотрения неудобного дела… а потом его рассматривать уже не требовалось, так как обвиняемый преставился.

Он прокручивал в голове всю дорогу сюда. Планировку кремля. Возможные пути отхода. И надеялся на то, что Устинка с Егоркой все еще не сдались властям или сбежали. А значит там, у них в лодке оставалась кольчуга с мисюркой, копья, щиты и сулицы с луком. А еще более пятидесяти рублей. И главное – прорваться туда, к ним, да утечь по реке в неизвестном направлении.

Оставалось понять – как.

Оружия у него не было. А тот человек, что стережет его, наверняка вооружен. Более того, этого товарища без всякого сомнения предупредили о том, чем закончился исход поединка его, Андрейки, с Петром.

«Что же делать?» – прозвучала в очередной раз, пронизанная отчаянием мысль в его голове.

Немного помедлив, он встал с сундуков, на которых лежал. И попытался их открыть. Но на каждом имелся массивный навесной замок. Обшарил всю комнату и почти было уже отчаялся, когда случайно не наткнулся на старый топор, который лежал в ворохе «хлама» в углу. Причем, судя по всему – боевой, так как лезвие его было узким. Почему его бросили тут – не вполне ясно. Возможно из-за трещины на обухе. Возможно по какой-то иной причине. По той же из-за которой здесь валялось несколько овчин, порванный тегиляй и еще куча всякой всячины.

Помнили о топоре или нет – бог весть. Судя по слою пыли он тут уже год, если не больше валялся. Так или иначе Андрейка прямо расцвел и приободрился, когда его нашел.

– Умирать так с песнями… – тихо, сам себе под нос прошептал он. И уселся поудобнее – ждать удобного момента для побега, который, по его мнению, мог наступить ночью. Или, если сторож отлучится по нужде…

1553 год, 3 мая, Тула

Андрейка прислушался.

К двери приближался кто-то. Шаг за шагом.

«Может смена караула?» – пронеслось у него в голове.

Однако подошедший без лишнего промедления открыл дверь и вошел. Это был воевода.

Парень сидел на сундуке по-турецки, вполоборота к двери. И лишь чуть скосился на гостя, старательно игнорируя его. Далеко для рывка. А топор был под левой рукой, укрытой от входа его телом. И он не должен был наблюдаться с того ракурса.

– Остыл? – поинтересовался воевода.

Андрейка никак на этот вопрос не ответил. Да и что сказать? Разве он остыл? Отнюдь. За минувшее время, что он тут просидел, его скорее напротив, можно так сказать подогрело и прокипятило накручивание.

– Значит не остыл, – все понял правильно воевода.

– Почему меня тут оставили без поганого ведра? – наконец соизволил произнести Андрейка, которого не шуточно плющило. – Мне на пол гадить?

– Без? – неподдельно удивился воевода. – Вот обалдуи! Сенька! Вот ты куриная башка! А ведро поганое где?

– Так… это… батька… ты же не сказывал.

– А сам подумать не мог? Или хочешь, чтобы он весь чулан загадил от щедрот своих? Ты бы все убирал. Разумеешь? – а потом повернулся к парню и спросил. – Поджимает?

– Терпимо. Ты зачем пришел? Решили уже что со мной делать?

– Экий ты быстрый.

– А чего тянуть?

– Ты человека убил.

– Не назвал бы я его человеком. Тать и мерзавец.

– Ты убил его, провозгласив Божий суд, хотя не имел на то никаких прав. Ты понимаешь, что это серьезное преступление?

– Его Павлуша провозгласил, когда я поклялся Богом, что Петр на меня наговаривает и я ему ничего не должен. И я защищался, так как на меня напал Петр и именно Петр нанес первый удар.

– Твои слова, против его?

– Видаков того полно.

– Ремесленников?

– Коли тебе правда нужна, то и ремесленника послушаешь. А коли кривда, то только того, кого удобно. – с нотками раздражения произнес Андрейка. – Я тебе сказывал, что Петр не успокоится. Сказывал. Так что и на тебе вина лежит. Тебе хотелось все замять, чтобы шума не было. Так ведь? А разобраться? А правду выяснить? Или ты полагаешь, что обижать сироту, сына человека, который жизнь отдал за веру, царя и отечество – это нормально и правильно?

– Все сказал?

– Я только начал.

– Тогда я пойду. И загляну завтра, как закончишь. – воеводе очень не понравился настрой парня, который не только не испугался своего положения, но и озлобился. Хуже того – он произнес крайне опасные для него слова, взвалив вину произошедшего на него.

Андрейка же на слова воеводы промолчал, никак не отреагировав. И даже ухом не повел. Как смотрел лютым волком перед собой, так и продолжил. И тут воевода заметил край топора, что едва выступал из-за парня. Отчего побледнел, но, к счастью, при освещении чулана этого было не видно.

– Ты пойми, что я не желаю тебе зла.

Тишина.

– Я не могу действовать вне закона. Вот начал я тяжбу. У тебя видаки есть? Нет. У него есть? Нет. И что получается? Слово против слова. А его слова весомее твоего. Он – заслуженный человек, стоящий на службе Государя нашего. А ты? Просто юный отрок. Да, помогший городу, но этого недостаточно, чтобы сравнятся с заслугами Петра. Тяжба была лишена смысла. Понимаешь? В твоем случае даже Божий суд не назначишь. Ведь в словах Петра и обычай, и его право.

Тишина.

– Я тебе зла не желаю. Сам видишь – не в холодной сидишь.

– Это что-то меняет?

– Это меняет все. Но и порядок мне нужно блюсти. Ты убил человека.

– Я защищался.

– Его люди сказали, что напал. А ремесленный люд подтвердил. Дескать, первым обнажил саблю.

– Разве это считается нападением?

– Ты обнажил оружие!

– Когда они хотели меня палками поколотить!

– Это их не красит. Но первым обнажил оружие – ты.

– Проклятье!

– Я рад, что ты это понимаешь. Но не все так плохо. И ты зря обо мне плохо думаешь. Я знал и уважал твоего отца. И тебя защищал как мог. И продолжу. Обещаю – суд будет, но я тебя оправдаю. Мню, ты разумеешь, что сие не просто. И нужно много с кем договориться, чтобы последствий не было. Поэтому мне нужно заручиться твоим согласием в одном вопросе.

– Каком? – намного мягче спросил Андрейка, которого начало отпускать.

– У Петра осталась дочь – Марфа. Она сейчас как раз подходящего для замужества возраста. Чтобы замять дело тебе должно взять ее в жены.

– Чтобы она меня отравила?

– И взять на содержание ее мать – вдову Петра Евдокию.

– О Боже! Это же безумие! Я и года не проживу в такой компании!

– Чтобы облегчить тебе это бремя, на верстании мы нарежем тебе его поместье, доброе и заселенное густо. Там три дюжины крестьян. У тебя ведь два послужильца. Так? Этого вполне хватит. Коней я тебе на время верстания выдам из своих. Потом отдашь, как обзаведешься. С таким поместьем это будет несложно.

– Долг?

– А если и долг, то что? – фыркнул воевода. – А про баб ничего дурного не думай. Им с того одна радость. И ты для них – всяко лучше, чем по миру пойти. Да и справедливо это будет…

Поболтали еще немного. И пошли к народу для публичного оформления судебного решения.

– Топорик-то оставь, – заметил воевода, кивнул на то, что Андрейка потащил с собой, крепко сжимая в руке.

Парень даже как-то смутился. Ведь все не так плохо, как он думал…