Во все стороны, на юг и север, на запад и восток, – горы, горы, горы. Они лежали, как косматые звери, вытянув лапы и положив на них то круглые, то острые морды. В праздничном воздухе утра горы приблизились всеми морщинами распадков, темными пятнами ущелий и долин. А где-то очень далеко переливчато сверкало что-то похожее на изгиб широкой реки. Не дорога ли в мир, в большую, звонкую, кипучую жизнь?

Капитан и старосты всех шести посадов сидели на обломках скал. Не сел – стоял, привалившись плечами к сосне, Пуд Волкорез. Не было только Птухи – он стерег свою взрывчатку – и Алексы. Солевар не уходил от дозорцев, следивших за Детинцем.

Собираться в посадах теперь опасались. За прошедшие два дня после совещания в кузнице Душановы сыщики десятками лезли в посады, шныряли по улицам и дворам днем и ночью. Теперь они носили под кафтанами легкие кольчужки, а за поясами их торчали на показ пистолеты и кистени. Этими ночами старосты посадов и все, кто чуял за собой какую-нибудь вину перед Детинцем, дома не ночевали, а уходили в сараи, кузни и даже в сады или огороды.

Поэтому и совещание созвали на Лысухе – белоголовой горе, нависшей над Ново-Китежем. Старосты вчера еще узнали от капитана о вызове летчика в Детинец и о похищении Сережи. Возвращения из Детинца Косаговского ждали весь остаток дня и всю ночь. Утром, еще затемно, по просьбе капитана собрались на Лысухе. Решено было ждать до полудня, а если летчик не вернется и к этому часу, начинать действовать. Внизу, в городе,, был оставлен Истома, Он должен был прибежать на Лысуху, если вернется Виктор.

Уперев локти в колени и положив голову в ладони, капитан посмотрел вниз, на богоспасаемый град. Пыльные ухабистые улицы, потемневшие от дождей избы со ржавыми соломенными крышами, лютая бедность, голод, невежество, тоска. В этих дымных, вонючих избах тлеют лучины, хлебают там щи без соли, жуют несоленую кашу, кривятся от трудной вони несоленой рыбы. Там стонут и надрывно кашляют больные тифом, оспой, чахоткой; здоровые от беспросветной нужды, голода и смертной тоски или бегут в кабак, или молятся истово. А подняв в молитве глаза к небу, видят все тот же Детинец, его пузатые башни, словно кулаки, занесенные над замордованными посадами и деревнями. Иной раз мутится у капитана голова: явь это или кошмарный сон?

Капитан вздохнул и выпрямился. К черту хандру, о деле надо думать!

– Пуд, нашли твои лесомыки что-нибудь в церкви «Николы на бугре».

Волкорез виновато облизнул обветренные губы:

– Дельного ничего не нашли, кормилец. Следы видели в лыве[38]. Это подале от церкви будет. Обутка аки бы не наша. У нас такую не носят.

– А в самой церкви, внутри? Особенно в алтаре?

– В церкве ничего не нашли.

«Неужели не в алтаре «Николы на бугре» их притон, когда они приходят сюда? А харбинский окурок? Но где же они прячутся?..»

Из города прилетел вдруг возбужденный слитный крик людей. Ратных удивленно и тревожно прислушался, из-под ладони посмотрел на город.

– Что это за крики? – спросил он. – Около Детинца, кажется, люди кричат?

Староста Гончарного посада улыбнулся.

– Сёдни наши посадские ребята с детинскими сражаются. Мячик ногами мутузят, бесенята. Им что? Балуют.

– Сборная «Посады» – сборная «Детинец». На первенство Ново-Китежа. Большой футбол! – сказал капитан, и голос его потеплел. – А принес футбол в Ново-Китеж Сережа. Не пришлось ему, бедному, участвовать в таком ответственном матче… И не побоялись верховники своих детей на футбол отпустить?

– Мы-то с Детинцем в «тесную бабу» играем, а ребятне это ништо, – объяснил гончар. – А для охраны своих чад послали верховники на поле две десятни стрельцов.

– Две десятни – пустяковина. И не пикнут! – сказал презрительно староста солеваров. – Надо бы детинских щенков похватать – да в подвал. И обменять бы на наших, на мальца и на Виктора.

– Мы не верховники, мы с чадами не воюем! – резко сказал Будимир.

Солевар заметно смутился.

– Прости, коли так, на глупом слове. Все помолчали, прислушиваясь. Из города доносился все тот же гул голосов, затем дружное, восторженное «а-а-ах!».

– Завелись уже в Ново-Китеже болельщики. Ишь как переживают! – засмеялся Ратных.

Будимир первый услышал близкий человеческий крик. Он поднялся с камня, посмотрел вниз. Без тропки, напрямик ломился к ним Истома. Приблизившись, он обвел всех медленным взглядом, часто, запаленно дыша. И все еще молчал.

– Ишь запалился как, – не вытерпел Будимир. – Пошто спешил?

– Вам сказать. Полдень уж, из Детинца никто не пришел.

Старосты переглянулись, все разом вздохнули.

– Верховники и братчики перешли уже в наступление, а мы еще не готовы нанести удар. У нас руки связаны! – с отчаянием сказал капитан. – Ждать, ждать и снова ждать!

У Будимира на скулах выступили каменные желваки, так стиснул он зубы, и лоб разрубила каменная складка меж бровей. Но он молчал, глядя в землю.

– А спасение Виктора и Сережи только в немедленном восстании, пока братчики не засели в Детинце. Поймите это, – умоляюще смотрел Ратных на старост.

Гончар поворошил бороду, сказал осторожно:

– Бой этот для нас последний будет. Одолеют – вся наша жизнь кончена!

– Нет, ты скажи, как думаешь: можно наших друзей мирских оставить верховникам на растерзание? – сумрачно посмотрел на него староста Щепного посада. – Ну? Чего молчишь?

– Не можем мы того сделать, спасены души! – громыхнул Будимир. – Не можем друзей верных в беде бросить! Есть иль нет на нас крест? Я так думаю, начнем с теми силами, кои соберем!

– Опасно, – покачал головой гончар.

– Держи опас про запас, хлебна муха! Знаю, что опасно. А мы всю жизнь с опаской жили. Старосты, спасены души, разойдемся по своим посадам и клич кликнем!

Старосты ответили ему одобрительными восклицаниями.

– Аида вниз, в город! – закричали они. – Мешкать грешно!

Все начали спускаться с Лысухи и вскоре вышли в Кузнецкий посад. Здесь гремело, звенело и дымило на каждом шагу.

– А кузнецы всё стучат и стучат! Погибель Детинцу куют! – сказал Волкорез.

Остальные засмеялись.

Будимир остался в своем посаде. Затем и остальные старосты начала расходиться по посадам. Капитан свернул к Детинцу. Надо осмотреть будущий театр военных действий. С ним шли Волкорез, Лапша и Истома. Гул голосов на футбольном поле становился все сильнее.

– Эк, орут-то! Как на кулачном бою, – сказал одобрительно Лапша.

Что-то изменилось в криках футбольных болельщиков – они стали злобнее, беспощаднее. Вырвался вопль, умоляющий о пощаде.

– И верно. На кулачки, что ли, там пошли? – недоумевающе пожал плечами Волкорез.

И вдруг разноголосый протяжный вой двинулся, полетел. Людские возбужденные голоса, неистовые крики, слезливые причитания женщин, чьи-то испуганные подвывания, злой собачий лай – весь этот гул катился, приближался. А Затем появились и люди. Первыми выскакали конные стрельцы. Они мчались, давя кур и поросят, спасаясь от посадских, бежавших сзади и нахлестывавших стрелецких коней в десять хворостин. Испуганные кони подбрасывали на скаку крупы и опрокидывали всадников на шею.

Стрельцы успели проскочить в открытые для них ворота Детинца. А затем ворота захлопнулись перед самым носом подбежавших посадских.

Вся огромная площадь перед Детинцем была уже забита народом. Всюду всклокоченные бороды, бараньи и собачьи шапки, сермяжные армяки и кафтаны. Все кричали и грозили Детинцу кулаками, кольями, топорами, кузнечными кувалдами.