На меня составили протокол и велели ждать. Когда на улице опрашивали соседей мнения разделились. Часть людей, узнала Щуку и рассказывала, что нож принадлежал ему и он с самого начала держал его в руках.

Другая часть утверждала, что я сам с ножом набросился на тех троих, но они его у меня отобрали.

Никогда не понимал, зачем говорить то чего не было и сам не видел, искажать события, додумывать, строить догадки. Ведь от этого, как в моем случае, может зависеть судьба или жизнь другого человека.

Но к моему счастью или несчастью, я пока не разобрался, в отделение приехал отец. Соседи позвонили маме сообщили о драке, а она уже отцу.

Почему к несчастью? Ведь я должен быть счастлив от того, п что пока не загремел в тюрьму.

Но я знал, что лишив его «копейки» я принес ему большое разочарование в жизни, а я не хотел делать его несчастным.

Меня очень удивило то, что он подключился к решению моих проблем. Обычно его не интересовало ничего кроме машины с гаражом.

Сейчас он находился в кабинете начальника милиции и о чем-то с ним говорил.

Дело по угону оказалось в подвешенном состоянии, потерпевшая сторона заявила о полном возмещении ущерба, руководство автобазы хотело даже забрать заявление, но похоже, что последняя моя драка все перечеркнула.

Милиционер оформлявший протокол сказал, что я общественно опасен. Я так и не понял, говорил ли он это всерьез или это у них из-за постоянного психологического стресса на работе такой циничный юмор.

По коридору расхаживали сотрудники милиции, не обращая на меня внимания пока дверь к кабинет начальника милиции не отворилась и меня не позвали.

— Ну, что же ты, герой? — за столом сидел очень крупный человек в милицейской форме, — не успел с угоном разобраться, уже людей начал калечить.

Он был очень полным и имел целых три подбородка. На плечах его кителя красовались погоны с полковника. Он говорил басом, и казалось, что его взгляд прожигает меня насквозь.

Кровь прилила к голове, я чувствовал, что густо покраснел от стыда.

Но не это меня жутко смущало. Нет, конечно, я за секунду понял, кто сидит передо мной.

Масштабная во всех смыслах фигура. Уверен, что полковник пообломал клыки не одному матерому волчаре, и наверняка кое-кому из них даже вырвал с мясом.

Меня выбивало из колеи присутствие в кабинете отца, он сидел пол-оборота ко мне положив руки на спинку стула. Наши глаза встретились.

Его взгляд был холоден и, казалось бы, ничего не выражал. Но я знал, что за этим холодом скрыт упрек и разочарование.

Я опустил голову. Мне было чертовски не по себе. Начальник милиции, наблюдая за этой сценой продолжил:

— Чего голову опускаешь? Посмотри, посмотри отцу в глаза. В глаза смотри отцу, я сказал!

Какая-то неведомая сила прижимала мой подбородок к груди.

— А когда ты безобразничал не думал, что придется отвечать? Что теперь раскаиваешься?

Я кивнул. Теперь мне, действительно, мое желание что-то доказать слесарям в гараже и угон казались какой-то несусветной глупостью.

— Значит так. Благодари отца и носи его на руках за то, что он не поленился, привез все твои грамоты и характеристики, копию приказа о зачислении в институт. Поверь, моему богатому опыту, такой отец есть далеко не у всех. Это, — он с легким хлопком накрыл ладонью с толстыми пальцами протокол, лежащий перед ним на столе, — пока полежит тут. Но, учти…

Он придвинулся к столешнице и, чуть повернув голову, уставился мне в глаза, замахал указательным пальцем:

— Еще, хоть одно мелкое происшествие: цветок в клумбе завянет, муха на окне сдохнет, если хоть кто-нибудь на тебя пожалуется — тут же пойдешь на скамью подсудимых! Да, и водительские права мигом потеряешь, я могу это устроить. Ты меня понял?

— Понял, товарищ полковник.

— Щукин кем тебе приходится?

— Он мой бывший одноклассник. Никем больше не приходится.

— Ты с ним заодно?

— Нет, у меня с ним как-то с самого начала не сложились дружеские отношения.

— Я давно на этого мерзавца зуб имею. Скользкий, как угорь. Но ничего сколько веревочке не виться, жаба в голубя не превратиться. Твое счастье, что в вашем доме сотрудник проживает. Он в окно все видел и слышал лично. Всё. Или в коридоре.

Мы шли домой молча. Каждый в своих мыслях. Выйдя от начальника милиции, не проронили ни слова. Когда мы уже подходили к подъезду, отец остановился неожиданно спросил:

— За что ты этого своего приятеля бил?

— Он мне не приятель, плохое про маму сказал.

Отец поднял брови, потоптался на месте, потом пошел к двери. Взявшись за ручку, он снова на мгновение остановился и не оборачиваясь ко мне тихо пробубнил:

— Правильно. За маму я бы и сам кому хочешь навешал.

Меня словно поразило громом. Такого в моей жизни еще никогда не было. Отец всегда был со мной очень суров и я никогда не слышал его одобрения или похвалы. Я не знал, как реагировать на эти неожиданные слова.

В тот момент я даже ощутил что-то наподобие духовной связи с ним. Но правда совсем ненадолго.

Дома у нас произошел разговор. Этого следовало ожидать. Я был готов объяснить свои действия, но не был готов к его жесткой реакции.

— Вот теперь объясни мне, что это было? Какого ляда тебя потянуло на эту гребанную автобазу? Какого беса, ты угнал чужую машину и поехал на ней форсить по всей Москве? Гонщиком себя возомнил?

Он говорил спокойно, чеканя каждую фразу. Я его таким никогда не видел. Каждое слово звучало, будто гвоздь, вгоняемый в гроб.

Сестра с мамой, молча слушавшие всё это, вышли после первых десяти минут.

Отмолчаться не получилось.Что-то в наших взаимоотношениях кардинально поменялось. Это не было обычной нотацией с фразами типа:«ты о нас с матерью подумал»?

Отец хладнокровно требовал объяснений на каждый свой вопрос. Если я не мог или не хотел отвечать, то он задавал свой вопрос снова и снова.

Это было тяжелы общением. Я пытался показать ему, что люблю автомобили также как он, болею ими, знаю о них очень многое и хочу посвятить им свою жизнь.

Но только уже не как автолюбитель, а как профессионал. почувствовал, что сморозил глупость.

Уже потом я понял, что это звучало, как высокомерие. Мол, «я, профессионал, знаю лучше и больше, чем людишки автолюбители»

Но это никак не отразилось на лице отца.

— Вообщем, так, — резюмировал он, — с автомобилями в нашей семье покончено раз и навсегда.

— Пап, как же покончено? Ты что? Меня же взяли в гоночную команду. Меня взяли на поруки, ты же сам знаешь. Только что с начальником милиции сам обсуждал.

— Я сказал, никаких машин, гонок! Никаких гоночных команд и автобаз! С меня хватит одной единственной гонки, которую ты всем нам устроил. Не хватало еще выскребать твои останки из разбитого автомобиля. Слышать ничего не желаю. Слава Богу ты еще никого не угробил.

— Пап, ну тогда я людей подставлю. Там Игорь Николаевич Трубецкой за меня поручился. Он великий гонщик в прошлом и граф, то есть князь.

— Мне плевать на твоего князя и гонщиков. Пойдешь и сам уладишь вопрос. Попросишь прощения, откупишся тортом или как там еще, меня не волнует. Я запрещаю тебе заниматься гонками.

— Пап, ну ты же сам мечтал о машине всю свою жизнь. Ну вспомни себя. У меня такая же мечта…

— Ты что, оглох или русский язык совсем не понимаешь? Я тебе сказал — нет! Слава Богу ты еще не успел никого угробить.

Он резко встал со своего кресла вышел и через минуту вернулся с двумя пустыми пыльными мешками из под картошки. Протянув их мне, он приказал твердым голосом.

— Собирай всю свою горебанную маккулатуру.

— Какую макулатуру?

— Все, что у тебя там связано с автомобилями.

— Ты имеешь ввиду журналы?

— Я имею ввиду всё! Начиная с фотографий, плакатов и книжек, заканчивая газетами и журнальчиками.

— Но…

— Никаких «но». На помойку!

— Пап, я понимаю, что доставил вам с мамой кучу бед. Мы потеряли машину, но я отработаю, я все верну. Мы купим новую, поверь.