До автобазы можно было проехать на автобусе, до нее всего пара остановок, но я по своему обыкновению шел пешком.

У меня не было денег на транспорт, но это меня никогда не смущало. Иногда с пацанами мы цеплялись за лестницы сзади троллейбусов и так ездили зайцем, но я давно уже вышел из этого возраста и не мог себе такого позволить.

Минут через пятнадцать я дошел до ворот предприятия. И вовремя. Когда я подходил к проходной, то увидел, как на стоянке перед автобазой паркуются легковые машины.

Некоторые счастливчики приезжали на работу на личном транспорте. Таких единицы, и Николай Соменко был одним из них. Он вышел из ярко-красной «трешки» Жигулей, запер дверь на ключ и направился в сторону домика с охраной.

— Николай! Подождите! — закричал я, переходя на бег, — подождите меня, пожалуйста.

Но единственный гонщик команды Академии наук никак не отреагировал на мой вопль.

Соменко или усердно делал вид, что не замечает меня и погружен в свои мысли, или он действительно не расслышал.

Через несколько секунд он скрылся в здании проходной.

Въездные ворота автобазы пока были закрыты я попробовал рассмотреть куда он направился в просвет между створками, но его уже и след простыл.

У меня было такое чувство, что он по прежнему испытывает ко мне глубокую неприязнь. Ну и хрен с тобой Соменко. Мне от тебя не холодно, ни жарко, тем более, что я завязал с автоспортом.

Немного поразмыслив, я решительно направился к сторожу в помещение проходной автобазы.

— Здравствуйте, а Трубецкой Игорь Николаевич, уже приходил? — обратился я дедульку в форменной «вохровской» фуражке.

— Нет еще, не было его пока. А не тот ли ты пацан, который Москвич угнал? — он посмотрел на меня с прищуром.

Отпираться было бессмысленно. Он узнал меня, потому что дежурил в тот злополучный день.

— Тот самый,

— Да как же тебе не совестно было такое учудить⁈

В следующие пару минут, я выслушивал воспитательную лекцию, о том, что я ни на что не гожусь в этой жизни и своем низком моральном облике.

Я молча слушал и не пытался оправдываться или огрызаться, как это делали бы некоторые мои свертики. Натворил — отвечай.

К счастью эта пытка длилась недолго. У меня за спиной появился Игорь Николаевич.

— Александр Сергеевич, доброе утро. Как вы себя чувствуете? Вы все же решили присоединиться к нашей команде, Федор Степанович, — он с вежливой улыбкой обратился к сторожу, — пропустите, он со мной.

Я кивком поздоровался в ответ, хотел было возразить, но «вохровский» дед не дал мне этого сделать.

— Эк, вы его уважили. Пропуск пусть выписывает, ваш Александр Сергеевич, — он указал на темную квадратную нишу в стене с закрытым окном бюро пропусков.

Трубецкой посмотрел на часы. Стрелки показывали без пятнадцати восемь.

— Вот как мы поступим, дождитесь открытия бюро пропусков, а потом выпишите пропуск к Трубецкому и приходите в шестой бокс, туда где мы с вами встречались в крайний раз. Я как раз пока чай поставлю, а там и побеседуем.

— Я хотел вам сказать, Игорь Николаевич… — ком подступил к горлу.

Но он улыбнулся похлопал меня по плечу.

— Позвольте мне оставить вас. За чаем все расскажете, Александр Сергеевич.

И направился на территорию автобазы.

Каналья, я мысленно поругал себя за нерешительность. Ну что же чай так, чай.

Я простоял до открытия. Работники автобазы потянулись рекой. В какой-то момент

Ровно в восемь, оконце из коричневого ДСП с фактурой под дерево отворилось. В глубине бюро пропусков за канцелярским столом сидела полная кучерявая женщина неопределенного возраста, которая выписала мне пропуск.

Дед, прочитавший лекции о моем образе, порочащем весь советский Комсомол и страну в целом, даже не взглянул на прямоугольный желтоватый листок с моей фамилией и временем посещения.

Когда я подходил к боксу, то увидел напротив какую-то непонятную груду металла.

Я даже не сразу узнал разбитый в адский хлам Москвич, теперь я понял почему Трубецкой сказал, что я родился в рубашке.

Крыша машины была срезана. Видимо, ее резали когда доставали меня из салона.

Переднее правое колесо вырвано вместе с мясом и рычагом. Колесо и крыша лежали тут же поодаль.

Вообще передняя подвеска была полностью уничтожена.

Измятые бока Москвича, выглядели так, словно сделаны из фольги, которую комкал великан.

Морда сплюснута в гармошку, как у породистого английского бульдога. Почти оторванный покореженный до неузнаваемости капот, висел на соплях. Радиатор в лепешку, алюминиевый блок расколот. От него отвалился треугольный кусок размером с ладонь.

Через зияющую дыру и остатки вытекшего масла можно было разглядеть внутренности движка. Сразу угадывался контур гильзы.

Мне тут же во всех деталях вспомнилась моя авария. Еще я попробовал представить, что почувствовал бы, если бы Москвич был бы моей спортивной машиной, и я оказался бы на месте Николая Соменко накануне важных соревнований.

Пожалуй, я был бы готов линчевать угонщика.

— Поверьте мне, Александр Сергеевич, ее не восстановить. Все, что можно было снять на запчасти мы уже почти сняли. Там даже от заднего моста мало что осталось, она под списание. На металлом, — услышал я голос Трубецкого из-за спины, — идемте пить чай.

Я обернулся и увидел его добрую улыбку.

— Игорь Николаевич, я пришел сказать, что не могу вступить в вашу команду, простите меня.

— Вот как? Могу предположить, что у вас семейные разногласия на этот счет.

— Мой отец категорически против.

— Что же эта ситуация мне знакома. Мой папа', — он сделал ударение на последний слог, — тоже считал мои увлечения лыжами, велосипедами и автомобилями абсолютно глупыми занятиями.

— Почему?

— В нашей семье эти занятия считались грубыми и недостойными благородного мужа. Представитель рода Трубецких обязан был реализовывать себя в интеллектуальных сферах.

— Но ведь скачки это спорт аристократов?

— Семья может владеть лошадьми, но быть жокеем постыдно.

И тут я оглянулся и увидел её! Нашу «копейку». Она стояла на яме в боксе, и уже была принаряжена гоночными полосами и номерами на дверях и капоте.

Наш Жигуленок, обутый в новую резину с широким профилем, призывно сверкал хромированной решеткой радиатора и ободками вокруг фар.

Автомобиль словно улыбался мне, как старому доброму приятелю.

Лучше бы я этого не видел. Дыхание сперло и в висках застучало. В этот момент я всеми клетками своего организма желал стать гонщиком.

И тут я оглянулся и увидел её! Нашу «копейку». Она стояла на яме в боксе, и уже была принаряжена гоночными полосами и номерами на дверях и капоте.

Наш Жигуленок, обутый в новую резину с широким профилем призывно сверкал хромированной решеткой радиатора и ободками вокруг фар.

Автомобиль словно улыбался мне, как старому доброму приятелю.

Лучше бы я этого не видел. Дыхание сперло и в висках застучало. В этот момент я всеми клетками своего организма был намерен стать гонщиком.

Были бы крылья, а демон найдется, тот что научит летать…

Там где нас нет, там где нас нет, любая тропа уведёт из тени на свет.

Я заставил себя отвести от нее взгляд. Потому что в сердце или где-то в глубине души кольнуло.

— И вы пошли против всех, Игорь Николаевич?

— В каком-то смысле да. Если бы я делал все так, как желали мои близкие, то я никогда не сел за руль Феррари и не стал бы победителем гонки Тарга Флорио. Впрочем, и с вами не был бы знаком, Александр Сергеевич, потому что уехал в Союз вопреки желаниям и требованиям семьи.

— Они не хотели, чтобы вы возвращались в Россию из эмиграции?

— Все верно. Они боялись, что меня тут расстреляют или сожгут печах Даниловского крематория.

Я улыбнулся.

— Ну это уже слишком. Вот их там страшилками про нас пугают.