Завершив вылазку, девочка вернулась к себе. Вукович уже спала, отвернувшись к стене. А Мара еще долго смотрела на неподвижную спину хорватки, освещенную голубоватым лунным светом, и думала. Каково ей живется вот так, всегда одной? Несгибаемой, твердой, уверенной? Есть ли у нее друзья? Или только отец, от которого не дождаться ни ласкового слова, ни объятий?

Десять дней. А если они не успеют? И Эдлунда посадят в тюрьму? Тогда и Мара будет совсем одна. И рано или поздно станет такой же, как Вукович. И эта мысль пугала.

Четыре дня Мара была предоставлена только себе. Альберт целыми днями пропадал по своим делам. Уходил рано утром с рюкзаком и фотоаппаратом на яхту, которую нежно называл «Большая Ингрид» в честь покойной матери, и возвращался вечером готовить ужин. Это было единственное время дня, когда они могли спокойно посидеть вместе, и он рассказывал многочисленные истории о путешествиях в самые отдаленные уголки планеты. А потом Мара уходила к себе и незамеченной улетала в ночь. Пару раз она видела над поселением второго орла, но он никогда не подлетал близко, и она не навязывалась. Наверное, Альберт привык летать сам по себе.

Вукович тоже появлялась дома редко. Все время молчала, задумчиво рисовала в блокноте геометрические узоры или отсыпалась. Маре не с кем было разделить тревогу. Хорватка не хотела больше возвращаться к обсуждению своих планов, а Альберта посвящать в них запретила. Да и вообще кого бы то ни было.

Джо на сообщения не отвечал, Нанду тоже бойкотировал все Марины попытки поговорить. А Брин… Ей Мара так и не решалась позвонить. Оставалось только бесцельно слоняться по поселению с альбомом и делать зарисовки. К тому же, Альберту они понравились, и девочка решила оставить родственнику на память несколько самых удачных пейзажей. Да и рисование немного отвлекало от мысли, что через несколько дней, возможно, Вукович тоже окажется в камере. И тогда… Нет, об этом Мара предпочитала не думать.

На пятый день она уже видеть не могла карандаши. Казалось, еще один штрих – и ее вырвет. Тогда девочка взяла спутниковый телефон, хоть он и предназначался для крайнего случая, и ушла в безлюдное место, чтобы все-таки вытряхнуть из упрямой исландки прощение. Мара еще не доросла до стойкости Вукович, поэтому хотя бы один друг ей был нужен.

Брин ответила с третьего раза и то с неохотой.

– Что ты хотела? – холодно поинтересовалась она.

– Послушай! Только не кидай трубку. Это очень важно! Я и Джо… У нас ничего не было!

– Угу.

– Да нет, серьезно! Ему нравишься ты! Он просто утешал меня.

– Не знала, что такое тебя утешает!

– Брин, прекрати сейчас же! Ты слушала Нанду? Это все ерунда. Он вечно преувеличивает.

Мара вкратце пересказала события той ночи, когда она рыдала в медвежью шкуру Джо. Но Брин была непреклонна.

– Все сказала? – только и ответила она. – Мне все равно, есть у вас там с Джо амурные дела или нет.

Пришлось доставать последний козырь.

– Ладно, больше не буду тебя беспокоить, – сказала Мара. – Не хочешь – не верь. Я хотела сообщить тебе, кто подставил моего отца… Но раз тебе все равно…

В трубке воцарилось молчание.

– Не говори, – произнесла Брин, наконец.

– Как хочешь, – севшим голосом отозвалась Мара.

Видимо, подруге и правда стало на нее наплевать.

– Мне до зебры уже твои надуманные проблемы, – сухо добавила исландка и отсоединилась.

До зебры? Что это еще значит? Новый сленг? Мара сунула телефон в карман и закусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться. Вот так, считаешь человека лучшим другом, а он… Может, Вукович все же права? И никому нельзя доверять?

Справиться с обидой помогало только одно: полет. И девочка поспешила домой, чтобы через минуту вернуться в горы в другом облике. Здесь все напоминало ей о путешествии в Иллуаасак. Изумрудные воды, белые осколки айсбергов, суровые горы, покрытые скудным рыжеватым разнотравьем. Казалось, перелететь за ту вершину – и увидишь домик Сэма, его надувную лодку и, черт с ним, даже здание со шпилем, которое они торжественно называли «Дом Солнца». Но нет – безжизненная пустота. Сопки, речушки,  одинокий олень на противоположном склоне. Вот и вся фауна.

Взлетев на самую вершину, Мара задумчиво оглядывала другую гору, пока вдруг не уловила боковым зрением какое-то движение. Крохотную черную точку на самой вершине. Кто бы это мог быть? Животное? Человек? Птица? Слишком далеко, чтобы разглядеть. Она замерла, всматриваясь вдаль, и в какой-то момент даже подумала, что ей почудилось: черная точка не двигалась и могла оказаться просто камнем. Но нет: снова едва заметное шевеление. И Мара спикировала вниз.

И как только она сорвалась с места, точка сдвинулась в том же направлении, будто в зеркале. Как загипнотизированная, Мара летела навстречу странному объекту, пока не узнала, что это птица. Ворон. Крупный, черный, на солнце его оперение отливало чернильной синевой. Не может быть…

Две птицы почти синхронно опустились на большой камень, поросший серебристым лишайником. Ворон замер, чуть наклонил голову, моргнул. В его влажном черном зрачке Мара видела свое отражение. Сомнений не было: это Имагми.

Она вспорхнула вверх, и даже не оглядываясь знала, что он летит следом. До нее доносился периодически шелест его крыльев: он не мог парить без единого взмаха так долго, как ее тотем. Она направлялась к домику Эдлунда. Покружила, удостоверилась издали, что случайных прохожих нет. Да и яхты старика Альберта на пристани не было. И Мара влетела в окно своей комнаты, подхватила когтями штаны и футболку и дала Имагми возможность тоже прикрыть наготу. Наспех одевшись в коридоре, она на всякий случай постучала в стену, не рискуя заглянуть в открытую дверь.

– Я все, – донесся до нее знакомый голос.

Сын шамана завернулся в одеяло, как римлянин в тогу. Выглядел он неважно: похудел, волосы потускнели, а синяки под воспаленными покрасневшими глазами без слов говорили, что он давно не спал.

– Откуда ты здесь? Как нашел меня?.. – Мара растерянно прислонилась к косяку. – Ты голоден?

– Смертельно. Мне удалось с утра найти дохлого зайца… Но это было так же невкусно, как звучит.

Девочка покопалась в чемодане, отыскала самые широкие спортивные штаны и бесформенную футболку, которую обычно использовала для сна. И пока Имагми приводил себя в нормальный человеческий облик и умывался, разогрела остатки вчерашнего ужина.

Имагми заглатывал пищу, практически не жуя.

– Ты так и не сказал, что случилось. И как ты меня нашел.

– Бешполежно, – произнес он с набитым ртом.

– Что?

– Бесполезно, – повторил Имагми, сделав большой глоток молока. – Ты все равно не поверишь.

– Рискни.

– Я видел сон.

– Ааа… Ну, ясно.

– Я же говорил, – он улыбнулся.

– Допустим, я тебе верю. Хотя если ты прав, мне остается только молиться, чтобы такой сон не приснился кому-то из Совета.

– Не волнуйся, – он жадно откусил половину булки.

– Почему?

– Даже если им такое приснится, – сказал он, прожевав. – Они ни за что не поверят своему сну.

– Понятно. Значит, тебе просто приснился сон? И поэтому ты летел сюда… Ты что, правда, летел сюда от самого Иллуаасака? И ничего не ел? И не спал? И сколько времени ты провел… как вы это говорите… В шкуре ворона?

– Надо же, сколько вопросов, – Имагми склонил голову набок, почти как его тотем. – Ты давно ни с кем не говорила?

– Сначала ты отвечай.

– Ладно. Да, я летел сюда из Иллуаасака. Это было довольно долго, часов двенадцать. Правда, мне удалось отдохнуть на одном корабле. Но дело не только в этом сне. Мой отец умер. Я – новый ангакук. Хотя обряда пока не было.

– Мне очень жаль, – Мара замялась: она не умела приносить соболезнования.

– Это только один шаг в его долгом пути. Он отправился к предкам, и его дух дал мне силы. Благодаря его духу я увидел тебя на вершине этой горы.