Рабочее время, в продолжение которого рабочий воспроизводит стоимость своей рабочей силы, г-н Маркс называет «необходимым трудом»; время, проработанное сверх этого, в продолжение которого производится прибавочная стоимость, он называет «прибавочным трудом». Необходимый труд и прибавочный труд вместе образуют «рабочий день».
В рабочем дне время, потребное для необходимого труда, дано; но время, употребляемое для прибавочного труда, не установлено никаким экономическим законом; оно может быть, в пределах определенных границ, более продолжительным и менее продолжительным. Оно никогда не может быть равно нулю, потому что тогда исчезло бы для капиталиста побуждение применять труд; вместе с тем общая продолжительность рабочего дня по физиологическим причинам никогда не может достигнуть 24 часов. Однако между рабочим днем, например, в 6 часов и рабочим днем в 24 часа есть много промежуточных ступеней. Законы товарного обмена требуют, чтобы продолжительность рабочего дня не превышала продолжительности, совместимой с нормальным износом рабочего. Но что означает этот нормальный износ? Сколько часов ежедневного труда совместимо с нормальным износом? Здесь мнение капиталистов резко отличается от мнения рабочих, а так как высшего авторитета в этом отношении нет, то вопрос решается силой. История установления продолжительности рабочего дня есть история борьбы за его границы между совокупным капиталистом к совокупным рабочим, между классом капиталистов и классом рабочих.
«Капитал, как уже отмечалось, не изобрел прибавочного труда. Всюду, где часть общества обладает монополией на средства производства, работник, свободный или несвободный, должен присоединять к рабочему времени, необходимому для содержания его самого, излишнее рабочее время, чтобы произвести жизненные средства для собственника средств производства, будет ли этим собственником афинский χαλοζ χαγαυοζ [аристократ. Ред.],этрусский теократ, civis romanus [римский гражданин. Ред.], норманский барон, американский рабовладелец, валашский боярин, современный лендлорд или капиталист» [246–247].
Однако очевидно, что во всяком обществе, где потребительная стоимость продукта имеет большее значение, чем его меновая стоимость, прибавочный труд ограничен более или менее узким кругом общественных потребностей и что при этих условиях не существует непременного стремления к прибавочному труду ради него самого. Так, в классический период древности прибавочный труд в его крайней форме, труд, убивающий работника, существовал почти исключительно в золотых и серебряных рудниках, где меновая стоимость производилась в ее самостоятельной форме, в виде денег.
«Но как только народы, у которых производство совершается еще в сравнительно низких формах рабского, барщинного труда и т. д., вовлекаются в мировой рынок, на котором господствует капиталистический способ производства и который преобладающим интересом делает продажу продуктов этого производства за границу, так к варварским ужасам рабства, крепостничества и т. д. присоединяется цивилизованный ужас чрезмерного труда. Поэтому труд негров в южных штатах Американского союза носил умеренно-патриархальный характер до тех пор, пока целью производства было главным образом непосредственное удовлетворение собственных потребностей. Но по мере того как экспорт хлопка становился жизненным интересом для этих штатов, чрезмерный труд негра, доходящий в отдельных случаях до потребления его жизни в течение семи лет труда, становился фактором рассчитанной и рассчитывающей системы… То же самое происходило с барщинным трудом, например в Дунайских княжествах» [247].
Здесь сравнение с капиталистическим производством становится особенно интересным, потому что при барщине прибавочный труд обладает самостоятельной осязательной формой.
«Предположим, что рабочий день состоит из 6 часов необходимого труда и 6 часов прибавочного труда. В таком случае свободный рабочий доставляет капиталисту еженедельно 36 часов прибавочного труда. Это равносильно тому, как если бы он работал 3 дня в неделю на себя и 3 дня в неделю даром на капиталиста. Но это распадение рабочего времени незаметно. Прибавочный труд и необходимый труд сливаются вместе. Поэтому то же самое отношение я мог бы, например, выразить в таком виде, что рабочий в продолжение каждой минуты работает 30 секунд на себя и 30 секунд на капиталиста. Иначе обстоит дело с барщинным трудом. Необходимый труд, который выполняет, например, валашский крестьянин для поддержания собственного существования, пространственно отделен от его прибавочного труда на боярина. Первый труд он выполняет на своем собственном поле, второй — в господском поместье. Обе части рабочего времени существуют поэтому самостоятельно. В форме барщинного труда прибавочный труд точно отделен от необходимого труда» [248].
Мы должны воздержаться от цитирования дальнейших интересных иллюстраций современной социальной истории Дунайских княжеств, которыми г-н Маркс доказывает, что бояре, поддержанные русским вмешательством, так же хорошо умеют извлекать прибавочный труд, как всякий капиталистический предприниматель. Но то, что Reglement organique [Органический регламент. Ред.], по которому русский генерал Киселев наделил бояр почти неограниченной властью над крестьянским трудом, выражает положительно, то английские фабричные законы выражают отрицательно.
«Эти законы обуздывают стремления капитала к безграничному высасыванию рабочей силы, устанавливая принудительное ограничение рабочего дня государством, и притом государством, в котором господствуют капиталист и лендлорд. Не говоря уже о нарастающем рабочем движении, с каждым днем все более грозном, ограничение фабричного труда было продиктовано той же самой необходимостью, которая заставила выливать гуано на английские поля. То же слепое хищничество, которое в одном случае истощало землю, в другом случае в корне подрывало жизненную силу нации. Периодически повторявшиеся эпидемии говорили здесь так же убедительно, как уменьшение роста солдат в Германии и во Франции» [250–251].
Чтобы доказать тенденцию капитала к удлинению рабочего дня за всякие разумные пределы, г-н Маркс широко пользуется отчетами фабричных инспекторов, отчетами комиссии по обследованию условий детского труда, отчетами о здоровье населения и другими парламентскими документами и резюмирует их в следующих выводах:
«Что такое рабочий день? Как велико то время, в продолжение которого капитал может потреблять рабочую силу, per diem стоимость которой он оплачивает? Насколько может быть удлинен рабочий день сверх рабочего времени, необходимого для воспроизводства самой рабочей силы? На эти вопросы, как мы видели, капитал отвечает: рабочий день насчитывает полных 24 часа в сутки, за вычетом тех немногих часов отдыха, без которых рабочая сила делается абсолютно негодной к возобновлению своей службы. При этом само собой разумеется, что рабочий на протяжении всей своей жизни есть не что иное, как рабочая сила, что поэтому все время, которым он располагает, естественно и по праву есть рабочее время и, следовательно, целиком принадлежит процессу самовозрастания стоимости капитала… Но при своем безграничном слепом стремлении, при своей волчьей жадности к прибавочному труду капитал опрокидывает не только моральные, но и чисто физические максимальные пределы рабочего дня… Капитал не спрашивает о продолжительности жизни рабочей силы… Капиталистическое производство ведет к преждевременному истощению и уничтожению самой рабочей силы. На известный срок оно удлиняет производственное время данного рабочего, но достигает этого путем сокращения продолжительности его жизни» [274–276].
Но разве это не противоречит интересам самого капитала? Разве капитал с течением времени не должен возместить стоимость этого чрезмерного износа? Теоретически это возможно. На практике же организованная торговля рабами в пределах южных штатов возвела износ рабочей силы рабов в течение семи лет в общепризнанный экономический принцип; на практике английский капиталист рассчитывает на предложение рабочих из сельскохозяйственных округов.
