Подойдя к Герберту, журналист молча сел на обломок скалы. Он возвратился еле живой от усталости и голода и не в силах был промолвить ни слова.
У Наба покраснели глаза, так много он плакал, и слезы, которые он и теперь не мог сдержать, ясно говорили о его отчаянии.
Передохнув, журналист рассказал о бесплодных попытках найти Сайреса Смита. Вместе с Набом он прошел по берегу больше восьми миль, - следовательно, они зашли значительно дальше того места, около которого исчезли инженер и его собака Топ. Песчаный берег оказался совершенно пустынным. Ни единой приметы, никакого отпечатка. Незаметно было, что вот тут недавно перевернули камень, а там остался на песке след человеческой стопы; на всей этой части побережья не нашлось ни одного знака. Если это обитаемая земля, то, очевидно, ни один человек не появлялся на побережье. Море было так же пустынно, как и берег, близ которого инженер Смит нашел себе могилу.
Но при этих словах Наб вскочил и в страстном волнении, показавшем, что надежда еще живет в нем, воскликнул:
- Нет, нет, он не умер! Не может этого быть! Он, и вдруг так погибнуть! Не верю! Я или кто другой - может так умереть! А он - нет! Никогда!… Он такой, такой человек… Он всякую беду одолеет!…
Силы изменили ему, он пошатнулся.
- Ох, сил больше нет, - тихо сказал он.
Герберт подбежал к нему.
- Наб, - сказал юноша. - Не теряйте надежды. Господь возвратит его нам! А сейчас успокойтесь, отдохните. Вы голодны. Подкрепитесь немного. Поешьте, прошу вас.
И, говоря это, он положил перед беднягой Набом несколько горстей ракушек. Скудная и совсем не сытная трапеза.
Наб не ел уже много часов, но и тут он отказался от пищи. Лишившись своего хозяина, он не мог, он не хотел жить!
Что касается Гедеона Спилета, он поглотил немалое количество литодомов, потом лег на песок под скалой. Он был крайне изнурен, но спокоен.
Герберт подошел к нему и сказал, взяв его за руку:
- Мистер Спилет, мы нашли убежище, где вам будет гораздо лучше, чем здесь. Уж ночь наступает. Пойдемте. Вам надо отдохнуть! А завтра посмотрим, что делать…
Журналист поднялся, и Герберт повел его к Трущобам.
В эту минуту Пенкроф подошел к Спилету и самым естественным тоном спросил, нет ли у него случайно спичек, хотя бы одной.
Журналист остановился, пошарил по карманам и, ничего там не обнаружив, ответил:
- Спички у меня были. Но, должно быть, я их выбросил…
Тогда Пенкроф окликнул Наба, задал ему тот же вопрос и получил такой же ответ.
- Эх, проклятье! - не сдержавшись, воскликнул моряк.
Услышав этот возглас, журналист подошел к Пенкрофу.
- Ни одной спички? - спросил он.
- Ни единой, и, стало быть, нечем разжечь огонь.
- Нечем, - горько повторил Наб. - Будь здесь мой хозяин, уж он бы сумел добыть огонь.
Все четверо застыли на месте, с тревогой глядя друг на друга. Герберт первым прервал тяжелое молчание:
- Мистер Спилет, вы ведь курильщик и всегда носите при себе спички! Может быть, вы плохо искали? Поищите хорошенько, пожалуйста! Нам достаточно одной спички.
Журналист снова принялся рыться в карманах жилета, брюк, пальто и, наконец, к великой радости Пенкрофа и крайнему своему удивлению, нащупал тоненькую палочку за подкладкой жилета. Он ее чувствовал сквозь ткань, он крепко сжимал пальцами спичку, но не мог вытащить. Это, несомненно, была спичка, одна единственная спичка, и задача состояла в том, чтобы ее вытащить, не повредив фосфорной головки.
- Позвольте, я достану? - сказал Герберт.
И очень ловко, в целости и сохранности он извлек из-за подкладки жилета спичку, ничтожную, но драгоценную палочку, имевшую сейчас такое важное значение. Головка нисколько не пострадала.
- Спичка! - воскликнул Пенкроф. - Я так рад, будто у нас целый воз спичек!
Он осторожно принял из рук Герберта спичку и направился вслед за своими товарищами к Трущобам.
Спички, которые в обитаемых краях так мало ценятся, которыми пользуются так равнодушно и жгут их так расточительно, тут были сокровищем, и с этой единственной спичкой нужно было обращаться с великой бережностью. Прежде всего моряк удостоверился, что спичка совершенно сухая. Потом он сказал:
- Бумаги бы надо.
- Вот, возьмите, - отозвался Гедеон Спилет, с некоторым трепетом вырывая листочек из своей записной книжки.
Пенкроф взял протянутый ему журналистом листок и присел на корточки перед очагом. Там уже лежал хворост, искусно уложенный так, чтобы между сучьями проходил воздух, а снизу были подложены сухие листья, сухая трава и сухой мох - растопка, которая должна была сразу запылать и быстро зажечь ветки.
Листок бумаги Пенкроф свернул фунтиком, как это делают курильщики, разжигая трубку на ветру, и пристроил этот фунтик среди мха. Затем взял шершавую гальку, тщательно обтер ее и, с сильно бьющимся сердцем, затаив дыхание, легонько чиркнул спичкой о гальку.
Первая попытка не дала результатов: Пенкроф боялся раскрошить фосфор и чиркнул слишком слабо.
- Нет, не могу, - сказал он, - рука дрожит… Только спичку испорчу… Не могу! Не стану больше! - И, поднявшись, Пенкроф попросил Герберта заменить его.
Юноша никогда еще не испытывал такой тревоги. Сердце у него колотилось. Наверное, Прометей, решаясь похитить огонь с неба, не ведал подобного волнения! Однако юноша, не раздумывая, быстро чиркнул спичкой о камешек. Послышался слабый треск, и на конце спички затрепетал голубоватый огонек, распространявший едкий дым. Герберт тихонько повернул спичку головкой вниз, чтоб огонек лучше разгорелся, потом осторожно просунул ее в бумажный колпачок. Бумага вспыхнула, и тотчас же загорелся мох.
Через несколько мгновений послышалось потрескивание разгоревшихся сучьев, и в темноте весело заиграло пламя костра, который моряк раздувал изо всех сил.
- Ну, наконец-то! - вставая, воскликнул Пенкроф. - Прямо извелся! Никогда еще так не волновался!
Радостно было смотреть, как в очаге, сложенном из плоских камней, жарко горит огонь. Дым свободно выходил через узкий проход, тяга была хорошая, и вскоре по Трущобам уже разливалось приятное тепло.
За огнем, разумеется, надо было следить, а чтобы он не угасал окончательно, всегда сохранять под золой несколько раскаленных углей - дело нетрудное, требовавшее только заботы и внимания; дров в лесу было достаточно, и всегда можно было во-время пополнить запас топлива.
Пенкроф решил прежде всего воспользоваться очагом для того, чтобы приготовить ужин посытнее, чем сырые литодомы. Герберт принес десятка три голубиных яиц. Журналист сидел в углу и безучастно смотрел на эти приготовления. Он старался разрешить три мучительных вопроса. Жив ли еще Сайрес? Если жив, то где он сейчас находится? Если он уцелел после своего падения в море, то чем объясняется то, что он не нашел возможности подать о себе весть? Вот о чем думал Гедеон Спилет, а Наб тем временем томился на берегу моря, блуждая там, словно тень, лишенная души.
Пенкроф знал пятьдесят два способа приготовления яиц, но тут у него не было выбора: пришлось просто испечь их в горячей золе.
Через несколько минут яйца испеклись, и моряк пригласил Гедеона Спилета принять участие в ужине. Такова была первая трапеза злополучных аэронавтов на неведомом для них берегу. Крутые яйца оказались очень вкусными, а так как в яйцах содержатся все питательные вещества, необходимые человеку, то несчастные путники хорошо подкрепились и вскоре почувствовали себя бодрее.
Ах, если бы возвратился тот, кого не хватало за этой трапезой! Если б все пятеро пленников, бежавших из Ричмонда, были сейчас вместе, в этом убежище среди скал, у этого ярко пылавшего костра, на этом сухом песке, - они от души возблагодарили бы небо. Но, увы! Недоставало Сайреса Смита, человека такого изобретательного, такого ученого, признанного их главы, - он погиб, и они даже не могли предать земле его прах.
Так прошел день - 25 марта. Настала ночь. Снаружи доносилось завыванье ветра и однообразный шум прибоя, ударявшегося о берег. Волны с оглушительным грохотом перекатывали камни и гальку.
