Колонисты добились победы, но после упорного сражения, длившегося два часа! При первых же проблесках зари звери, конечно, отступили и убежали к северу по мостику, который Наб тотчас же поднял. Когда солнце осветило поле битвы, колонисты сосчитали убитых животных, валявшихся на берегу, - оказалось, что их около полусотни.
- А где же Юп? - вдруг крикнул Пенкроф. - Где наш Юп?
Юп пропал. Наб звал его, но Юп впервые не откликнулся на зов друга.
Друзья бросились на поиски, их страшила мысль, что Юп валяется среди убитых зверей. Колонисты разгребли трупы на обагренном кровью снегу и откопали Юпа из-под целой груды убитых собак; раздробленные челюсти, перебитые хребты свидетельствовали о том, что на зверей обрушились сокрушительные удары дубинки неустрашимого Юпа. Бедный Юп все еще сжимал в руке обломок дубины: звери, вероятно, набросились на него, безоружного, и сбили с ног; глубокие раны зияли на груди Юпа.
- Он жив! - крикнул Наб, наклонившись над ним.
- И мы его вылечим, - заявил моряк, - будем ходить за ним, как за сыночком!…
Юп словно понял, потому что припал головой к плечу моряка, как бы в знак признательности. Моряк тоже был ранен, но и его раны и раны его товарищей были не опасны, - огнестрельное оружие почти все время держало зверей на расстоянии. Тяжело пострадала одна лишь обезьяна.
Пенкроф и Наб отнесли Юпа в подъемник, и только тут он слабо застонал. Его осторожно подняли в Гранитный дворец, уложили на матрацы, сняв их с одной из кроватей, и с трогательной заботливостью промыли ему раны. Судя по всему, внутренние органы обезьяны не были задеты, но Юп очень ослаб от потери крови и у него была высокая температура.
Итак, его перевязали, уложили и прописали строжайшую диэту, «как доподлинному человеку», - заметил Наб; потом больного заставили выпить несколько чашек жаропонижающего питья, сваренного из лекарственных трав, хранившихся в аптечке Гранитного дворца.
Сначала Юп забылся тревожным сном, но постепенно дыханье его стало ровнее, и колонисты ушли, чтобы дать ему полный покой. Иногда только Топ тихонько, словно на «цыпочках», пробирался в комнату друга, как будто одобряя заботу о нем. Юп лежал, свесив лапу, и Топ ее лизал с сокрушенным видом.
В то же утро колонисты оттащили убитых зверей к лесу Дальнего Запада, где и закопали.
Нападение зверей, которое могло повлечь за собой неприятные последствия, послужило колонистам хорошим уроком, и с той поры они не ложились спать, не удостоверившись, что мосты подняты и что вторжение невозможно.
Между тем Юп, за жизнь которого колонисты очень тревожились, в несколько дней преодолел болезнь. Юпа выручил могучий организм; жар мало-помалу спал, и Гедеон Спилет, сведущий в медицине, скоро заявил, что Юп вне опасности. 16 августа Юп с удовольствием поел. Наб стряпал для него вкусные сладкие блюда, и больной поглощал их с упоением, так как у него был грешок - он любил полакомиться, а Наб не боролся с этим недостатком.
- Что поделаешь? - говорил Наб Гедеону Спилету, когда журналист упрекал его за то, что он балует Юпа. - Ведь у бедняги Юпа только одно удовольствие - полакомиться, и я очень рад, что могу отблагодарить его за верную службу.
Дядюшка Юп десять дней пролежал в постели; 21 августа ему разрешили встать. Его раны зажили, и было видно, что скоро он снова будет силен и ловок. У Юпа, как и у всех выздоравливающих, появился ненасытный аппетит, и журналист позволил ему есть вволю, полагаясь на инстинкт, который зачастую отсутствует у людей: он должен был предохранить орангутанга от излишеств. Наб пришел в восторг, увидев, что его ученик ест с прежним аппетитом.
- Ешь, приятель, - говорил он Юпу, - ешь все, что твоя душа пожелает. Ты пролил кровь ради нас, и мой долг помочь тебе поправиться.
Как-то - дело было 25 августа - раздался крик Наба:
- Мистер Сайрес, мистер Гедеон, Герберт, Пенкроф, скорее сюда!
Колонисты, сидевшие в большом зале, вскочили и побежали на зов в каморку, отведенную Юпу.
- Что случилось? - спросил журналист.
- Да вы только посмотрите! - ответил Наб и расхохотался.
И что же они увидали! Дядюшка Юп мирно сидел на корточках у порога Гранитного дворца, под стать турку, и покуривал трубочку.
- Моя трубка! - воскликнул Пенкроф. - Взял у меня трубку! Что ж, старина, бери ее в подарок! Кури, кури, дружище!
А Юп с важностью выпускал густые клубы дыма и, повидимому, был несказанно доволен.
Сайрес Смит ничуть не удивился; он рассказал, как ручные обезьяны становились завзятыми курильщиками, и привел множество примеров.
С этого дня у Юпа завелась собственная трубка, принадлежавшая прежде моряку; она висела у Юпа в комнате рядом с кисетом. Он ее набивал, сам прикуривал о горящий уголек и, казалось, был счастливее всех обезьян на свете. Понятно, что общность вкусов скрепила узы дружбы, уже соединявшие Юпа и достойного моряка.
- А может быть, он человек? - иногда говорил Пенкроф Набу. - Ты не удивишься, если он в один прекрасный день заговорит с нами?
- Честное слово, не удивлюсь, - отвечал Наб, - меня скорее удивляет, что он не говорит!
- Вот была бы потеха, - продолжал моряк, - если бы он вдруг сказал мне: «Давай меняться трубками, Пенкроф!»
- До чего же обидно, - заметил Наб, - что он немой от рождения!
Наступил сентябрь. Кончилась зима, и колонисты с жаром принялись за работу.
Постройка бота быстро подвигалась. Корпус уже был обшит, и сейчас обшивали судно изнутри досками, обработанными паром, которые легко было пригонять по лекалу к обводам шпангоутов.
Леса было достаточно, и Пенкроф предложил инженеру сделать и эту внутреннюю обшивку водонепроницаемой, чтобы увеличить прочность бота.
Не известно, что ждало их в будущем, поэтому Сайрес Смит одобрил намерение моряка построить добротное судно.
Внутреннюю обшивку и палубу окончили к 15 сентября. Судно проконопатили сухой морской травой, которую забили деревянной колотушкой в пазы палубы, а также внутренней и внешней обшивки; затем залили их кипящей смолой, добытой из сосен, в изобилии растущих в лесу.
Судно было оборудовано чрезвычайно просто. Прежде всего вместо балласта в трюм погрузили гранитные глыбы, весом приблизительно в двенадцать тысяч фунтов, и прочно их укрепили. Над балластом настлали палубу; внутри бот был разделен на две каюты, в каждой, вдоль переборки, стояло по две койки, служивших и сундуками. Основание мачты приходилось как раз посредине перегородки, разделявшей каюты; из кают вели на палубу люки с плотно закрывавшейся крышкой.
Пенкроф без труда отыскал дерево для мачты. Он выбрал молодую, прямую ель с гладким стволом, срубил ее, обтесал и закруглил верхушку. Оковки мачты, руля и корпуса были изготовлены в кузнице Трущоб, грубо, зато прочно. Реи, гики, флагшток и весь прочий рангоут, а также весла и другие части были закончены в первую неделю октября, и колонисты решили испытать судно близ берегов острова, чтобы посмотреть, как оно держится на воде и можно ли на нем пуститься в дальнее плавание.
Тем временем каждодневные работы шли своим чередом. В корале были сделаны новые постройки, потому что и у муфлонов и у коз появилось немало молодняка, которому нужны были кров и корм. Колонисты попрежнему часто бывали на устричной отмели, в крольчатнике, в местах залежей угля и железа и даже в неисследованных дебрях Дальнего Запада, где водилось много дичи.
Они нашли еще кое-какие местные растения, может быть и не такие уж необходимые, зато вносившие разнообразие в меню Гранитного дворца. Это были полуденники различных видов, у одних были мясистые съедобные листья, из семян других добывали что-то вроде муки.
Десятого октября бот спустили на воду. Пенкроф сиял от радости. Все прошло отлично. Вполне оснащенное судно на катках подкатили к самому берегу, где его подхватил прилив, и оно гордо поплыло под рукоплескания колонистов; особенно громко хлопал в ладоши Пенкроф, не проявивший при этом ни малейшей скромности. Его тщеславию льстило и то, что, построив судно, он будет им командовать. Его назначили капитаном при всеобщем одобрении.